- А зря, - Ивата поддел ножом веревку, обвившую плечи пленника. - Надо… знать имя… того, кто спас тебе жизнь… держи же его, он сейчас грохнется!
Мэсси не сразу понял, что последние слова обращены к нему. Донат осел на снег словно охапка одежды.
- Не вздумай заорать, - предупредил Сакко, - с языком сразу расстанешься. Взвалим его на тележку, в Табире не знаю, как его будешь прятать… Правда, туда выворотни не доходят, далеко. Они только на поселения у гор нападают. Может, если где-то в маленькой деревушке на побережье… Не знаю. Просто вспомнил тут одного.
Донат потихоньку перекатился со спины на бок, скорчился, подтягивая ноги к животу. Ивата оглянулся на него:
- Погоди, принесу ему что-то переодеться. Пусть потом хоть снегом оботрется, смердит от него, как от выгребной ямы.
Мэсси казалось, что прошла вечность, пока Ивата ходил за одеждой, а Вислава за тележкой. Донат кое-как сел на снег, обняв руками колени.
- Меня сейчас убьют? - спросил он с трудом ворочающимся языком, Мэсси вначале даже не понял.
- Нет, нет, что ты, отпускают. Все обойдется.
Донат то ли тоже не понял, то ли не поверил. Он сжался, обхватив голову руками и тихо всхлипывал в темноте.
- Мать-Луна, - шептал этот несчастный сын, не знавший другой матери. - Мать-Луна!
К счастью, подошла Вислава с упряжкой, псы вертелись у ее ног молча, лишь слегка повизгивая, а там подоспел и Сакко, кинувший ком одежды на тележку.
- Ну, в добрый путь.
- Спасибо, - прошептал Мэсси.
- Спасибо будешь говорить, если до старости доживешь. Езжайте, храни вас Земля.
Донат с трудом понял, что от него требуется сесть в сани. Вислава запрягала собак.
- Сначала поедем, - сказала она Мэсси, - потом, как лагерь из виду скроется, побежим рядом, жалеть собачек надо… Дядя Сакко, а что ты людям скажешь?
- Скажу, шатун нападал… да придумаю. Будто первый раз люди ночью исчезают. Езжайте. Народ скоро просыпаться начнет.
Упряжка тронулась. Медленно поплыли белоснежные наметенные вечерней вьюгой холмы. Вокруг простиралась дикая степь. Где-то далеко-далеко на востоке, на границе Великой пустыни, поднималась невидимая пока заря второго дня, который Мэсси предстояло провести среди людей.
Комментарий к Часть 3. Южанин. “Все смешалось - враги, свои…”. Судьба Доната
Где пытки, спрашиваете вы. А над читателями?
========== “Все смешалось - враги, свои…”. Герлах против Табира ==========
Темная башня, светлая комната. Каменные стены, снаружи заросшие мхом и покрытые песком. Отполированные деревянные панели, облицевавшие поверхности внутри. Курится дымок благовонной травы, древней, такой древней, что и название ее забылось. Когда-то ее использовали как лекарство… когда-то. Теперь и болезни редко с кем приключаются. Говорят, все их изжили в стародавние счастливые времена. А может, даже недуги обходят стороной древнюю умирающую расу.
За окном, за легкой узорной решеткой, светлеет небо. Это цвет приветствия - молочно-голубоватый, словно сама мать-Луна радуется своим просыпающимся детям.
Лоб молодого шерна, только вошедшего в комнату, тоже сияет светло-голубоватым. Это означало бы просто пожелание доброго утро, если бы не примешивающиеся бирюзовые оттенки.
- Ты хочешь что-то спросить, сын?
- Все то же, отец мой. Все та же просьба старого Корнута. Он хочет, чтобы я стал Верховным шерном после него.
Стальные бегущие полосы цвета перемежаются с медно-красноватыми.
- Мне это не нравится.
- Это же великий почет.
В недоумевающем золотистом свечении проскальзывают коричневые, а затем и синие тона. Септит не умеет лгать убедительно.
Медь пылает так, словно ее раскалили на огне.
- Это не жизнь. Бесконечные годы разрисовывать камни, быть запертым в башне…
Теплый бежевый огонек вспыхивает и расплывается, подмигивает ласково, заискивающе - ну почему бы со мной не согласиться, это так важно для меня…
- Он не выходит потому, что уже очень стар.
Стальные отблески на ультрамариновом фоне.
- Мне. Это. Не нравится. Я не изменю своего мнения. Я запрещаю.
Бежевый цвет тускнеет, пока что до нейтрального серого.
- Я не раб.
Ультрамарин усилием воли превращается в менее жесткий синий.
- Я буду жестоко разочарован. Участь книжника менее достойна, чем участь воина. Ты любил своего дядю, моего брата. Месть за него еще не завершена.
- Надо же кому-то и книги хранить.
У отцовской любви рыжевато-золотой цвет предзакатного солнца, отражающегося в морских водах.
- Но не обязательно моему единственному сыну. Корнут найдет другого, что он вцепился в тебя, как лист-паразит цепляется к шерсти. Я сам с ним поговорю.
- Не надо, прошу, - испуганная бирюзовая вспышка.
- Надо. Я вижу, он будет продолжать сбивать тебя с толку, - и вновь ультрамарин, загораясь, отсвечивает от стен и потолка, он сияет ярко, он заполняет все помещение, выплескиваясь наружу, и нет от него спасения. - Я буду жестоко разочарован, хоть и не могу тебе приказывать. Смысл жизни нашего народа - месть и ненависть.
- Отец, - тихим усталым голосом говорит вслух Септит, хотя стоит к Гранию лицом. - А какой смысл жизни у нашего народа был тысячу лет назад, когда Корнут только стал Верховным шерном? Тогда ведь люди на Луне еще не появились.
И, не дождавшись ответа, уходит.
- Господин Збигнев, господин Анна, у меня все, - невысокий худощавый рыжеватый человек в бордовом таларисе, который носили главы мастеровых гильдий, собрал бумаги со стола. Збигнев, иренарх Южных земель, мужчина степенный и осанистый, с загорелым представительным лицом, кивал, полуприкрыв глаза, и даже не заметил конца рассказа докладчика, пока Анна не пихнул его в бок. Тогда Збигнев немедленно встрепенулся, напустив на себя сосредоточенно-внимательный вид, будто все время слушал, не отвлекаясь.
- Благодарю, я все понял. Особенно все же меня интересует расходная составляющая… неплохо бы ее сократить.
Анна хмыкнул и еле заметно покачал головой.
- Невозможно, господин иренарх, - мастер взял свои бумаги под мышку. - По мелочи еще туда-сюда, но принципиальные изменения невозможны. Иначе все посыплется.
- Но такие усилия просто неподъемны для Табира, - Збигнев развел руками. - Непременно надо привлечь и другие города.
- Разумеется, - мастер кивнул. - Речь идет о нашей общей безопасности. К тому же разозленные шерны набросятся на наши поселения, сильней всего пострадают города вблизи гор, те же Пшелень или Осадка. Их жители просто обязаны знать о предполагающейся атаке, но подготовка орудий дело не одного дня, можно будет построить укрытия.
- Вот именно, - Збигнев поднял указательный палец вверх. - Укрытия. Это тоже недешево, и согласятся ли они на такую… м-м-м… авантюру.
- В случае удачи через несколько лет нападения прекратятся вообще!
- А в случае неудачи?
- В случае неудачи, - мастер поглядел на иренарха в упор, слегка сдвинув рыжеватые брови над прозрачными серыми глазами, - поступим, как обычно. Отстроим разрушенные поселения, будем держать оборону, готовиться к новому противостоянию.
- Только денег у нас будет меньше, - уточнил иренарх.
Анна снова покачал головой и почти беззвучно, одними губами сказал:
- Збигги, то есть - у тебя.
Збигнев покосился на старого воеводу недовольно, сказал:
- Хорошо, ступай, пока подумаю, посоветуемся… - и подкрепил свои слова повелительным жестом, указывающим на выход. Когда дверь за мастером закрылась, иренарх повернулся к Анне:
- Что скажешь? Этот тоже предлагает невозможное?
- Трудновыполнимое, - ответил воевода. - Трудно, но выполнимое. Когда-то мы именно так добили первый приморский город. У горных твердынь тоже есть уязвимые места. Если собрать такую мортиру, как рассчитал этот оружейник… Сначала атаковать наиболее пологие горы. В проломы заложить взрывчатку… Но это надо навалиться всем миром, как в первый день пришествия, иначе не осилим.
