— Мы помянем его имя над его могилой, владыка, — пообещал гость.
— Теперь ступай, брат, — произнес вслух Верховный шерн, поднял ритуальную бронзовую лопату и вонзил ее в землю. Гость, склонившись в последний раз, исчез за разросшимися кустами.
Путь в рощу млечников пролегал по открытой местности. На всем огромном склоне это был чуть ли не единственный участок без трещин, расщелин, карнизов, осыпавшихся сверху глыб и прочих убежищ, куда можно было бы спрятаться. Мэсси старался успокоить себя тем, что издали они казались не крупнее насекомых, но воспоминания о первом дне осады и о том, как первожители охотились за поселенцами, все равно упрямо лезли в голову.
Остальные наверняка думали о том же. Все нервно оглядывались по сторонам, иногда бормоча:
— Вроде чисто…
Ивата неизменно отвечал:
— Готовятся. В любую секунду могут появиться.
Северянин, так бесстрашно рванувший сопровождать Победоносца, после этих напоминаний начал нервничать, смотрел больше вверх, чем под ноги, несколько раз споткнулся, и Сакко отобрал у него котелок.
— Сам понесу. А вы следите за небом…
Небо так и оставалось чистым. Это не успокаивало, наоборот, заставляло ожидать какого-то невиданного подвоха. Что огромная стая делала в Герлахе? Затаилась? Наблюдала, готовясь вылететь в любую минуту? Мэсси вспомнился один из рассказов Корнута — как многие годы назад коренные обитатели Луны хотели построить над городом купол, под которым сохранился бы воздух. Может быть они как раз сейчас… что? Укрываются в подземельях? В самом деле возводят купол? Потому и не высовываются за пределы кратера?
Да нет же, быть такого не может! Мэсси вглядывался в небо чуть ли не с надеждой ожидая черную стаю. А стаи не было. Светлый потолок неба не омрачала ни единая тень. Только с востока голубой цвет медленно переходил в серый. Там собирались полуденные облака, неспешно, степенно подплывая ближе и ближе к зениту.
Ни шерны, ни гроза не помешали набрать полный котелок белого тягучего сока с резким запахом. На коже он моментально темнел, в котелке оставался светлым. С другого дерева северянин сорвал широкую и почти плоскую ветку и довольно заметил:
— Вместо кисти. Или помазка.
Сакко тем временем подбил выстрелом из лука небольшую птицу и тоже довольным тоном сообщил:
— Это закуска, остальное летает!
На обед подстрелили еще парочку крупных птиц и вернулись назад почти налегке. Для настоящей охоты не было ни времени, ни настроения.
Поскольку котелок был занят, птицу выпотрошили, почистили, сунули подготовленные тушки печься в золу, а рубашку разложили на камне. Северянин вытащил свою обструганную веточку, велел натянуть ткань и начал наносить первый слой сока.
Конечно, ровной поверхности не получилось. Где-то густеющая масса ложилась комками, где-то пузырилась и быстро засыхала. Сакко по привычке начал давать советы. Северянин терпел молча, обиженно сопя, но наконец взорвался:
— Слушай, делай сам, а! Если тебе кажется, что это просто!
Ивата с жаром принялся за дело, но у него вышло еще хуже. Северянин не сдержал ехидной усмешки, Сакко это заметил и в сердцах бросил импровизированную кисточку. Оба косо посмотрели на Мэсси, который все время честно натягивал ткань рубашки и никого не критиковал.
Выручила Вислава. Она сама подобрала помазок и начала наносить сок на на материю. Получилось у нее не хуже, чем у красильщика, и уж точно лучше чем у Сакко, а замечания она пропускала мимо ушей. Первый слой был далек от идеального, но Вислава спокойно сказала:
— Застынет, покрасим еще раз.
Так же невозмутимо она ждала, пока покрытие засохнет. Бесстрастней Виславы держался только Донат. Поверхность выглядела ровнее, куртка ощутимо потяжелела. Ее передавали из рук в руки, ощупывая плотную прохладную материю, не похожую ни на шерсть, ни на кожу, ни на холстину. Вислава отобрала куртку, чтобы ее не испортили, и хотела нанести третий слой сока, но на донышке котелка его осталось всего ничего.
— Можно на груди, сверху, где сердце, — подсказал Мэсси. — Когда шерны хотят убить человека, они кладут руки именно на ребра.
От этого напоминания все будто сжались и оглянулись. Разом стало холоднее и небо потемнело, но то действительно приблизилась гроза.
Укрылись в пещере. Куртку положили на камень в самом сухом углу, далеком от костра, чтобы перескочившая искра не уничтожила все их труды. Бурю пришлось ждать долго. Она ворчала в отдалении, но все медлила. Когда казалось, что вот-вот взревет над головой гром и дождь хлынет сплошным потоком, слабые раскаты опять слышались где-то далеко-далеко. И вот, наконец, гроза разразилась с такой яростью, будто знала, что больше бушевать ей не придется, и спешила выплеснуть накопившуюся мощь.
Все молча сидели у костра, прислушиваясь к реву бури и раскатам грома, под которые каждый полдень пересохший от жары мир рождался заново, являясь взору свежим и сияющим, ярким и молодым.
Сегодня, возможно, это произойдет в последний раз…
Мэсси не стал напоминать об этом вслух. Это только у него в висках вместе с пульсом отстукивало: «Остались сутки. Остались сутки…», а, с учетом того, что со стеной он беседовал утром, времени в запасе было и того меньше.
Но все и так молчали, помня, что им предстоит. Только Сакко сохранил напускную браваду и повторял, что за свою жизнь повидал все, и ему сам черт не страшен. Ему никто не ответил, и он умолк. Брас тяжело вздыхал, Донат ушел в дальний угол, памятуя, что он все-таки выворотень. Вислава, глядя на огонь, сказала:
— А если правда тут нечем станет дышать? Что с нами тогда будет?
— На Землю пойдем, — неожиданно подал голос северянин, чьего имени Мэсси так и не узнал. — Неужто нас после всего духи земные не примут? Примут! Как Старого человека приняли. Он ведь ушел в Пустыню, где страшно, черно и холодно. И когда дышать ему стало нечем, тогда и открылась перед ним дорога из сплошного света. Он пошел по ней, и с каждым шагом становился моложе, и боль, что жила в его душе, уходила… И на Землю он ступил счастливым и здоровым юношей.
— Это я слышал в детстве, — сказал угрюмо Ивата, начищая ружье. Там давно уже и чистить было нечего, а он все полировал блестящий ствол.
— Ему, может, и открылась, — вздохнул негромко Брас. Пламя качнулось и выровнялось снова. Вислава молча пошевелила угли веткой. — А вот нам…
— И нам, — заверил рассказчик с таким видом, будто Старый человек лично предоставил ему все гарантии. — Духи земные милостивы. Как иначе, если они живут на благословенной планете? Там не бывает ни жары, ни холода, нет болезней, всего вдоволь… Нет там ни ссор, ни раздоров, ни смертей, ни разлук, никто не страдает и все счастливы.
Сакко хотел сказать что-то, но смолчал. У Виславы подозрительно блестели глаза. Брас засопел, и пламя снова заколыхалось. Только Донат дремал в углу — ему, как выворотню, совершенно точно не светила никакая Земля.
— А Старый человек, — продолжал меж тем северянин, — вернулся потому, что затосковал о людях, о бестолковых и непослушных детях своих… Пусть он не был отцом нам, пусть мы огорчали его, только сердце его все равно болело и терзалось, как там покинутый народец, что верил и ждал…
— Хватит, — жестко сказал Ивата. — Это все поповские сказки.
— Это не сказки, — слегка дрожащим голосом возразила Вислава. — Это… — и не договорила, пересела подальше от огня.
— Нам раскисать-то нельзя, Славушка, — упрекнул Ивата. — Скоро гроза кончится. Если уж хотите мечтать, так о том, как жить после.
— После чего?
— Ну после того, как шерны наведут порядок с этими своими механизмами.
И хотя он явно поторопился со своим предложением, все немного оживились.
— Границу надо укрепить, — сказал северянин. — На Севере постоянно вдоль моря отряды курсируют.
— Знаем, — Вислава чуть усмехнулась. Ивата поворошил дрова в костре:
— Я сам с Севера недавно. Помню, а как же. Только там Море — граница. А здесь нет. Нам его неоткуда взять.
