Возможно, потому, что за долгие годы службы Тауриэль привыкла подчиняться Владыке, привыкла, что его слово для лесных эльфов — закон, нерушимый и неоспоримый. А возможно, потому, что в глубине души эллет понимала, что нужна своему королю.
И осознание этого льстило гордой натуре Тауриэль, теша её самолюбие… Которое, впрочем, никогда не стояло в приоритете у стражницы, а потому никогда не туманило ей разум, вынуждая выпячивать напоказ собственные заслуги и подвиги. По крайней мере, в сей истине была уверена сама Тауриэль.
***
Тауриэль не знала, что заставило её обратить свой взор на ничем непримечательного, грязного и грубого гнома, который, как она позже узнала, являлся племянником правителя гномов — Торина Дубощита. Впрочем, данные сведения не имели в глазах эллет никакого веса: ей никто не был известен из представителей древнего рода королей гор. Единственное, что Тауриэль знала, так это то, что дед Торина, Трор, некогда нанёс Владыке Трандуилу оскорбление, лишив себя союзника в лице лесного народа.
О молодом же принце — Кили — Тауриэль до недавнего времени не знала ровным счётом ничего. Для неё он был всего лишь грубым и невежественным гномом, каких полным-полно… По крайней мере, именно это сумела заметить в нём Тауриэль при первой встрече, которая, по злой иронии судьбы, была отнюдь не радушной.
«А ты не обыщешь меня? — произнёс тогда Кили, стоя за решёткой, вынудив Тауриэль недоумённо приподнять бровь, вопросительно посмотрев на него. — Вдруг у меня что-нибудь ценное в штанах… — добавил гном, одарив эллет лукавым и самодовольным взглядом».
«Или ничего…» — усмехнувшись про себя, ответила Тауриэль, замечая, как озорство и дерзость в тёмных глазах сменяются смятением и тенью уважения. Словно не грубостью на грубость ответила она, но сказала нечто воистину мудрое и правильное.
Дерзкий, слишком самоуверенный, наглый, непокорный, он привлёк Тауриэль своей простотой и искренностью. Безусловно, Кили был не благородным господином — с эльфами же он и вовсе не мог тягаться в изысканности вкуса, манерах и возвышенных речах.
Однако гном был таким, каким его создала природа. И, в отличие от представителей эльфийского народа, он не пытался подавить в себе неугодные качества, не пытался подстроиться под правила и законы чуждых ему народов. И эти искренность, честность и простота вызывали в душе Тауриэль уважение к дерзкому и наглому гному. А уважение это очень быстро стало перерастать в живой интерес и симпатию.
Гном говорил с ней, как с равной, рассказывая о том, что за свою непродолжительную жизнь повидал сам и что ему поведали мореплаватели и искатели приключений. Речь Кили — простая, незамысловатая — казалась Тауриэль почти что родной, а поведение его теперь не вызывало ни раздражения, ни злости, ни желания хорошенько проучить наглеца.
Казалось, что за какие-то несколько часов, что гном провёл под сводами дворца Владыки Эрин Гален, Тауриэль успела проникнуться к нему симпатией. Молодой племянник Торина Дубощита понравился эллет, вынудив её испытать то, что она ни разу не испытывала прежде. То были не страсть и не похоть — нет, чувство сие являлось намного более чистым и светлым.
Уважение, эмпатия, сопереживание и живой интерес — вот что чувствовала Тауриэль к молодому гному, вспоминая их разговор. Конечно, Кили не был образован и интеллигентен, как принц или же сам король, однако эллет даже нравилось, что он не был столь похож на них. Возможно, именно это и привлекло Тауриэль в нём, вынудив её пойти против воли своего Владыки, ослушавшись его приказа, поступив так, как того велело пылкое сердце.
— Неразумно и опрометчиво предавать доверие своего короля и народа ради беспочвенной надежды найти какого-то гнома… — произнёс Трандуил тогда в её покоях, догадавшись о том, что эллет желает сбежать, ослушавшись его слова. — Он того не стоит, — добавил эльф, и Тауриэль едва сдержала себя от очередной глупости.
— Не Вам решать, кто стоит моего беспокойства, а кто — нет, — ответила Тауриэль, грозно и недовольно сверкая изумрудными глазами, словно желая испепелить стоящего пред ней эльфа на месте. — Если я пожелаю, то уйду, и Вы не сможете меня остановить… Только если свяжете и прикуёте цепи к Вашему трону, — чеканя каждое слово, проговорила эллет, вынудив Трандуила недоумевающе и поражённо воззреть на неё.
— Оставшись ни с чем, оказавшись на краю пропасти, что отчаянием зовётся, ты вспомнишь свои слова и устыдишься их, — спустя бесконечно долгие секунды гнетущей и напряжённой тишины проговорил Трандуил, обведя эллет бесцветным взором, в котором она, однако заметила отголоски безмерной печали и боли.
— Может быть, и пожалею… Однако я лучше поступлю так, как считаю нужным, и ошибусь, нежели пойду на поводу у Ваших желаний и навсегда останусь заложницей воли своего короля, — чувствуя, как дрожат её губы, а глаза против воли застилает солёная прозрачная пелена, произнесла Тауриэль, гордо и с вызовом взирая на Владыку. — Я так решила, и от своего решения не откажусь, — добавила тогда эллет, заметив, как на считанные мгновения во взгляде Трандуила отразились злость и негодование, которые, впрочем, вскоре исчезли без следа, потухнув, подобно слабым искрам.
Ох, как было непросто Трандуилу противиться искушению подойти вплотную к эллет и, схватив её за плечи, хорошенько встряхнуть, выбив из неё хотя бы толику самонадеянности и упрямства.
И лишь осознание того, что он сам насквозь пропитан гордостью, самоуверенностью, эгоизмом и самонадеянностью останавливало Орофериона от подобного шага. Эльф понимал, что Тауриэль, как бы не пыталась разуверить себя, убедив в обратном, являлась зеркальным отражением своего короля. Всё, что было присуще ему, эллет впитала в себя… Именно поэтому она стала такой.
— Что ж, Капитан, кому-то необходимо всё потерять, чтобы понять, что гонялся он не за тем… — Трандуил произносил эти слова сдержанно и бесстрастно, однако Тауриэль видела, насколько тяжело ему даётся сохранять спокойствие, не позволяя урагану чувств и эмоций вырваться наружу, обрушившись на непокорную и упрямую стражницу.
— Я не из тех, кто жалеет о содеянном, — уже у самой двери произнесла Тауриэль, словно желая убедить не только Владыку в своей правоте, но и себя, заставив поверить в то, что она поступает правильно. В ответ эльф неопределённо кивнул, глухо и натянуто усмехнувшись.
***
Знал ли Владыка о том, что его слова станут пророческими, приобретя вес и форму? Нет, не знал… Уж точно не был уверен. Однако именно это и произошло, и теперь, стоя неподалёку от скорбящей над телом убитого гнома Тауриэль, эльф прислушивался к себе, пытаясь понять, что он чувствовал в этот момент. Сострадание ли, облегчение или же печаль и тоску… Или же, быть может, тихую радость, что чёрной густой смолой расползалась в душе, согревая сердце.
Нет, уж точно не радость. Скорее потаённую зависть. Ведь эльф не сумел за столетия добиться того, что удалось юному гному за несколько часов. Своё сердце Тауриэль отдала другому — тому, кого почти не знала, тому, кто на чувства её ответить был уже не в состоянии.
«Впустую потраченные силы, время и чувства, — сказал бы Трандуил эллет, не будь он столь подавлен, утомлён и сломлен».
Однако неисчислимые потери, уход сына, что решил не возвращаться в отчий дом, предпочтя жизнь странствующего одиночки, и холодность и отчуждённость Тауриэль выбили Орофериона из колеи, подобно неожиданной и резкой подножке.
И теперь, потеряв всё, что только было ему дорого, лишившись последних радостей жизни, Трандуил желал лишь одного — как можно быстрее возвратиться во дворец, покинув проклятые и пропитанные кровью земли, ради которых он столь отчаянно боролся, переступая через собственные амбиции, принципы и обиды.
Приказав седлать коней, Трандуил неспешным и твёрдым шагом прошёл в сторону своего шатра, желая как можно скорее скрыться от любопытных взором стражников. Взгляд эльфа — тяжёлый, усталый, лишённый огня — был устремлён под ноги, а измаранная в чёрной орочей крови ладонь непроизвольно сжимала узорную рукоять клинка, однако Ороферион, казалось, и не чувствовал вовсе жёсткого металлического орнамента, что впивался в кожу, царапая её.
