Праздничное платье было выполнено из тонкого шелка, который и раньше являлся редкой тканью для волшебных созданий, теперь же ценился на вес золота. Низ наряда, сделанный из багровой ткани, напоминавшей цветом кровь, был покрыт золотым узором, представляющим собой переплетение стеблей роз с черными вышитыми бутонами, в середине каждого из которых красовался средних размеров рубин. Черный корсет платья покрывали тонкие причудливые узоры, выполненные золотой и красной нитями, а длинные шелковые рукава, расширяясь, спускались до середины юбки.
Платье выглядело поистине красиво и роскошно, чему был крайне рад Нуада, желавший выделить сестру среди толпы, показав тем самым, что она принадлежит только ему и никому более. Именно поэтому его наряд так же, как и платье Нуалы, представлял из себя сочетание красного, черного и золотого цветов.
Сюртук эльфийского короля, доходивший ему до колен, был выполнен из багровой бархатной ткани. Его покрывал вышитый золотой и черной нитями узор, точно такой же, как на корсете принцессы. Рядом с сюртуком лежали темные, почти черные, шелковая рубашка и штаны и кожаный пояс с ножнами.
Оба наряда смотрелись по-королевски роскошно и дорого, не уступая друг другу ни в чем, и Нуада был безмерно доволен проделанной верными мастерами работой. Король нежно, почти невесомо, провел бледной ладонью по юбке платья принцессы, ощущая приятные касания шелковой гладкой ткани, что струилась по столу, словно кровь, и хищно улыбнулся собственным мыслям.
Мастера-портные, которые все это время стояли рядом с господином, мяли себе пальцы, ожидая того, что скажет им эльф. Нуада, заметив это боковым зрением, вновь улыбнулся, однако теперь снисходительно, по-доброму, хотя его улыбку трудно было назвать иначе, чем оскал.
— Вы на славу потрудились, мои дорогие мастера, — одобрительно произнес Нуада, смотря на портных, на лицах которых в ту же секунду расцвели благодарные и довольные улыбки.
— Благодарим, Ваше Величество, — ответил один из мастеров, старый и полный гном с длинной бородой в колтунах, которая спускалась у него до колен. — Надеемся, что Вашей сестре ее платье понравится так же, как и Вам.
— О, я в этом не сомневаюсь, — тихо, почти про себя проговорил Нуада, вновь проводя ладонью по багровому шелку, затем уже громче произнес. — Вы можете просить за вашу работу достойную награду.
— Милорд, для нас нет большей награды, чем служить своему господину, — гордо и с некоторой обидой произнес все тот же старый гном, и Нуада заметил, как и другие мастера согласно закивали своими лохматыми головами. — Вы заплатили нам достаточно.
— Хм… Мне приятно слышать это, — спокойно ответил эльф. — Тогда позвольте еще раз выразить свою благодарность за ваш труд.
— Хороший мастер всегда рад, когда его работу хвалят. Достойная оценка нашего труда для нас выше, нежели золото, — довольно произнес гном и, поклонившись, продолжил. — Позволите нам вернуться к своей работе, господин?
— Не смею более задерживать, — снисходительно улыбнувшись, ответил Нуада, движением руки приказав слуге открыть двери. Гномы вновь поклонились и, взяв с собой свои небольшие кожаные мешки, вышли из покоев короля.
Нуада же, немного постояв у деревянного стола, подозвал к себе стоящего рядом с дверью молодого слугу-эльфа, который в миг оказался рядом с королем.
— Я хочу, чтобы сегодня же принцессу Нуалу перевели в это крыло дворца в отведенную для нее комнату, — сказал Нуада, в упор смотря своими янтарными глазами на эльфийского юношу. — Приставьте к моей сестре одну из служанок, желательно ту, которая не питает к ней ненависти.
— Будет исполнено Ваше Величество, — уверенно произнес эльф. — Что-нибудь еще?
— Да… Прикажи служанке, которую к ней приставишь, посвятить принцессу во все то, что должно произойти завтра. Я не желаю, чтобы моя сестра была на празднике, как потерянный ребенок.
— Конечно, Ваше Величество, — понимающе ответил юноша, мысленно жалея сестру короля, которой пришлось все эти месяцы провести в заточении.
— Если больше у тебя нет вопросов, можешь быть свободен, — сделав жест рукой, сказал Нуада, отходя к письменному столу. Слуга же, поклонившись, поспешил выйти из комнаты.
Когда юный эльф вышел, закрыв за собой дверь, Нуада оторвался от письма, что уже три дня лежало недочитанным, и, довольно улыбнувшись, откинулся на спинку стула, блаженно закрыв глаза. Несколько дней назад он приказал приготовить для его сестры комнату, которая находилась совсем недалеко от его личных покоев.
Сегодня же Нуала должна была поселиться в ней, и от мысли, что он в самом скором времени увидит ту, которую намеренно избегал все это время, его сердце наполнилось почти юношеским довольством и предвкушением. И сколько бы не корил себя Нуада за столь глупое и несерьезное для закаленного и сильного война поведение, он ничего не мог с собой поделать.
Стоило эльфу подумать о своей сестре, как в этот же момент его разум наполнялся воспоминаниями о ней и, что было для короля одновременно невыносимее и приятнее всего, мыслями о том, что совсем скоро он сможет переступить через все запреты и установленные еще его отцом правила и наконец насладиться сполна самой желанной и прекрасной эльфийкой.
Нуада всей душой жаждал разделить этот момент с его Нуалой, забрать ее боль и подарить свое наслаждение. Ему почти до боли хотелось, чтобы его сестра поняла, что только друг с другом они обретут счастье, что связанные с рождения, они просто не могут выбрать кого-то еще, ведь это будет сродни предательству, измене.
Нуада, даже будучи увлеченным другими фейри, глубоко в душе никогда не забывал, что лишь одна из всех представительниц эльфов имеет власть над ним и над его сердцем, только Нуала заставляет его сходить с ума и биться в агонии от неразделенных чувств.
Это осознание раньше сильно задевало эльфийского короля, ведь Нуада не мог свыкнуться с мыслью, что он, будучи незнающим пощады в боях воином, действующим всегда быстро и смертоносно, словно цунами, стал уязвим перед своей сестрой, показав ей тем самым собственные слабость и чувствительность.
Однако теперь уже было поздно что-либо менять, пытаясь доказать себе, что все в прошлом. Именно поэтому Нуада перестал противиться собственной темной сущности и тому безумию, которое овладело его сердцем. Это было бессмысленно и глупо, учитывая, что теперь никто не мог ему приказывать, как себя вести и что делать.
Должность короля стирала все границы запретов, а потому Нуада теперь уже без малейших сомнений и страха думал о том, чтобы навсегда сделать сестру своей. И пусть для этого ему вновь надо будет пойти против общепринятых мнения и взглядов: теперь уже для эльфа это не имело ни малейшего значение.
Ведь совершивший удачное преступление однажды, потом уже не боится повторить его. А Нуада, не раз пошедший против воли отца, сестры и всей свиты короля Балора, теперь уже с особым азартом предвкушал новое свое преступление, за одно упоминание о котором его дорогой отец приказал бы казнить распутного и недостойного королевского титула сына.
Эльф с горечью вспомнил о том дне, когда его отец без зазрений совести вынес ему смертный приговор, не пожалев даже жизни любимой и послушной дочери. Такой поступок Нуада воспринял как еще более подлое и недостойное преступление, чем то, которым попрекал его король Балор, обвиняя при этом в безумии.
Даже сам эльф никогда бы не смог пожертвовать жизнью сестры, и не потому, что ее смерть значила бы и его кончину, — Нуада никогда не боялся умереть. Однако он не готов был возлагать судьбу Нуалы на алтарь собственных ошибок и неосторожности, поэтому даже полученные в боях и стычках шрамы и ссадины и передавшиеся его сестре, приносили ему сильнейшую душевную боль.
Вспоминая свои старые промахи, Нуада непроизвольно провел ладонью по тому месту, где у него относительно недавно появилась длинная царапина, полученная в ходе тренировки. Эльфу было по-прежнему непривычно не слышать внутри себя голоса сестры и не иметь возможности заговорить с ней.
