– Тем не менее, – Дъяблокова подвинулась к нам со своим стулом и понизила голос, – до тех пор, пока она не объявилась, никто на моей памяти здесь не умирал. Эмбер, ты сама себе не кажешься странной?

– Нет. Это совершенно ничего не значит.

– Это значит, что ты – мой главный герой.

– О. А это ещё не конец книги? – съязвила я.

– Эмбер! – одёрнула клякса. – Не подыгрывай ей. Сейчас она заявит, что взорвала Эзерминори, запихала Брану в кротовину, вытащила Брану из кротовины!

– Вот этими вот самыми пальчиками, – Дъяблокова изобразила, как печатает на клавиатуре, – я мну реальность, как пластилин.

– Понеслась волынка. Если ты такая всемогущая, что ж ты ещё не на воле?

– Да здесь же такой кладезь типажей.

– Тогда хоть сделай эту жижу удобоваримой.

– Если вы не будете страдать, кто это издаст? Вот если растворить парочку в кислоте. Или устроить эпидемию с паразитами. Или убить императора – вот это пожалуйста.

– Ого! Так-таки императора? И ты вот так запросто делишься планами? – поддела клякса.

– А кто мне помешает? Всё, что ты можешь, это закатить глаза, да и то никто не увидит.

Клякса коснулась антрацитовым кончиком пальца своей жижи, и та всосалась во тьму. А у меня перед глазами ещё лежал мёртвый Норман.

– А этот Вдруг, – вяло спросила я, ощущая действие успокоительного, – он что за существо?

– Так ты разве не поняла? – опешила Дъяблокова, но беззубый Сомн опять заступился:

– Она опоздала.

– А, точно. Так вот, до того, как ты заняла куб рядом с Норманом, там сидел Вдруг. Начинаешь соображать?

Я вспомнила, как клякса, Сомн и Дъяблокова вытаращились на меня, но так и не поняла отчего.

– По правде говоря… нет.

– Предвосхищаю рецензию: «Главная героиня – тупица!». Эмбер, а помнишь, вначале никто не голосовал против Вдруга, кроме тебя и Нормана? Норман-то просто повторял за тобой. А ты даже не догадывалась.

– Да о чём же?

– О том, кто на самом деле был самый сумасшедший в комнате! – воскликнула клякса. – Вион-Виварий Видра!

Шестерёнки завертелись. От нарастающего возбуждения я проглотила разом три ложки жижи. И поняла. Никогошеньки на том кубе не было. Вдруга не существовало. Воображаемый пациент! Я села на его место, но Видра не заметил сразу, а потом автоматически вообразил, будто Вдруг сидит на другом кубе. Позже, голосуя против Нормана якобы от имени Вдруга, главврач пытался спасти свою галлюцинацию вторым туром.

– Так вы все просто хотели избавиться от реального, а не воображаемого конкурента.

– Именно, – удовлетворилась моим интеллектом Дъяблокова. – Разумеется, никто не предполагал, что Норман вдруг умрёт, да ещё так глупо. Только в реальности можно свернуть шею, неудачно упав с табуретки. Но второстепенные персонажи порой непредсказуемы.

На её пронзительный голос к нам повернулись с других столиков. Скелетообразный эзер, худобу которого подчёркивали иссиня-чёрные брови и немытые патлы. Трюфель в своей фольге. Триада Гуг, целиком похожая на трёхголовую жабу. Их санитары зорко следили за тем, чтобы триада не вздумала приступить к сезонному размножению прямо в столовой. Краем глаза я наблюдала, как Мильтон поспешно донёс горсть жижи до рта и скорее потянулся за второй, пока все пялились на нас. Дъяблокова достала мятый рулон туалетной бумаги:

– Ладно. Пойду отзывы почитаю.

– Не воспринимай её всерьёз, – хмыкнула клякса, когда та ушла. – Параноидная шизофрения.

– Почему ты думаешь, я нормальнее?

– Тебя привезла Альда Хокс, так? Она и Нормана привезла когда-то. Я давно здесь, и ещё ни разу Полосатая Стерва не отправила сюда настоящего психа. Френа-Маньяна – просто свалка для сведения её личных счётов.

Сомн покончил с жижей, протёр столешницу насухо. И откланялся. Пациенты разбредались из столовой. А я всё мялась, раздумывая, как бы подступиться с деликатным вопросом.

– Меня зовут Эстресса, – сказала клякса. – А то, поди-ка, уже придумала мне какое-нибудь прозвище.

– Нет, что ты, – соврала я. – Почему ты здесь?

– Сама сдалась.

– Сюда? Сама?

– Сложная история с грудой насильственной смерти. У меня нарушение синестезии: я пробую цвета на вкус, слышу мутность этой жижи. А если вздумаешь спеть, могу наброситься, потому что у меня синяки от музыки. Самые обычные вещи, бывает, причиняют мне невыносимые страдания. От этого нет лекарства. Здесь не помогают, зато изолируют… от ни в чём не повинных. То, что нужно.

– Эстресса, ты ведь живёшь в одном отсеке с Трюфелем? – решилась я.

– В пятом. Мы соседи с тобой.

– Ты не могла бы… не могла бы оторвать кусочек его фольги?

Клякса молчала, и я поспешила объяснить:

– У меня острая нехватка алюминия в организме. Я просто…

– Твой вопрос – красный, он щиплет мне язык и пахнет мускусом. – Эстресса подалась вперёд, накрыла мою руку своей чёрной, и мои пальцы исчезли. – Я всё понимаю, но хорошенько подумай. Замки в бентосе незамысловатые, потому что бежать на Зимаре некуда. Они тут даже на видеонаблюдение не тратятся. Хотя это, может, специально. Бюро ЧИЗ давно прикрыло бы клинику, попади им в руки запись из комнаты групповой терапии. И вот ещё: если тебя поймают, сделают ляпискинез.

– Да что же это такое?

– Они вынут твой мозг, оцифруют, исправят, как им заблагорассудится, и перенесут на кристалл. А кристалл отполируют и запихают в череп. Эту процедуру разработал доктор Кабошон. После того, как его раскритиковали за убийство сознания, он усовершенствовал процедуру. Пару лет назад. Якобы заключал здоровые ткани мозга в кристалл, а нездоровые заменял каменными. Но когда начал испытания на людях, вдруг… пропал.

С трудом представлялось, что за чудовища выходили из операционной. В любом из двух случаев, что с Кабошоном, что без, это означало смерть сознания. Замена его другим. Искалеченным. Пусть даже «исправленным», но уже не моим.

– Эстресса, если я пробуду здесь ещё хоть неделю, и ляпискинез покажется выходом. Я скоро стану как Норман, я…

Едва сдержалась, чтобы не крикнуть как Норман: «Я нормальная!». Но в моём взгляде Эстресса, наверное, почувствовала особенный вкус или запах. Это была не просьба, а терпкая, по-зелёному тоскливая мольба. Клякса откинулась на стуле и, помолчав, зашептала:

– Тебя выводят в туалет сразу после нашего отсека. Вечером я оставлю фольгу под раковиной. – Эстресса помолчала ещё, и её чернота сгустилась пуще прежнего. – Здесь что-то затевается. Поэтому… да, наверное, тебе лучше выбираться отсюда. Те, кто пришёл за последние пару лет, говорят о странном снегопаде. Говорят, снежинки танцуют. То вниз, то вверх… Говорят, некоторые так и не падают на землю. Что-то случилось на Зимаре. Эти снежинки – чьи-то шпионы. А теперь уходи, Эмбер, иначе подумают, что мы что-то замышляем.

Я прикончила жижу и даже не поморщилась, потому что теперь мне нужны были силы, чтобы заварить настоящую кашу.

– Гриоик, – спросила я в коридоре, – а что за доктор такой был, Кабошон?

– Мне затрещина обсуждать это с пациентами.

– Гриоик. А хочешь, я тебя починю?

– Благодарю, я в полном придатке. Перчатке. Я в полном потерятке.

Он провернул щупальце в замочной скважине, и, оказавшись в отсеке 6, я закатала рукав. На обожжённом до вишнёвой красноты запястье был выдавлен след от кабеля Гриоика. Отпечаток ключа. И он был хорош для своей цены.

* * *

Ка-Пча в своём гамаке сосредоточенно начищал ушные болты. Я тоже забралась в гамак и развернула салфетку Нормана. Чернила размазались, но изображение всё ещё можно было разобрать. Должно быть, он выкрал карандаш у Дъяблоковой, потому что писчие принадлежности имела она одна во всём бентосе. Видимо, ей разрешили в виде исключения, чтобы не принялась писать кровью на стенах.