– Вот ты и осознал наконец, что болен. Поздравляю, это хороший признак.

– Я здоров! – Норман высморкался в одну салфетку, другие спрятал за пазуху. – Я нормальный! Доктор Кабошон обещал во всём разобра…

– Доктор Кабошон больше не придёт!

Вион-Виварий щёлкнул пальцами, и кубы взлетели. Все, даже пустой. Я уцепилась за ледяной край. Только старик в гусеничном кресле остался внизу и задирал голову на тонкой шее, чтобы взирать на нас и подслеповато щуриться.

– Это для общей безопасности, – пояснил Видра. – Чтобы вы не покидали мест в пылу дискуссии. Сегодня будет жарко! Я не стану препарировать ваши френии, психозы и мании, как доктор Кабошон. При всём уважении к коллеге. Вы сделаете это сами. Как известно, никто не знает вас лучше, чем… ваши соседи. – Вион-Виварий выдержал паузу, чтобы мы невольно переглянулись и опять уставились на главврача, привлечённые блеском его лысины. – Бентос – корпус для особо опасных пациентов. Но клиника Френа-Маньяна им не ограничивается. Там, надо льдом, есть нечто большее. Вольный комплекс Загородный Палисад. Никаких надоедливых санитаров, нормальная пища, комнаты на одного. Прогулки. Надежда выйти на свободу! Доктор Кабошон отбирал претендентов методами, которые изжили себя. Психиатрия не стоит на месте. Больше не будет изнурительных тестов, мучительных испытаний. Отныне вы сами будете решать, кто из вас недостоин.

– Достоин? – поправила клякса. Это был первый раз, когда она при мне подала голос, который показался глубоким и мягким, даже утешающим.

– Нет. Это было бы слишком, – процедил Видра. – Я могу лишь доверить вам самостоятельно назвать самого безумного из шестерых. Того, кто первым сойдёт с дистанции и отправится на анимедуллярный ляпискинез. Другие получат шанс. Одно имя – один голос против. Менять решение, вербовать, давить, манипулировать… – можно. Здесь всё как у нормальных людей. Поехали!

Я покосилась на свободный куб рядом. Видра предлагал выбирать из шестерых? Нас было пятеро, если, конечно, главврач не имел в виду и себя заодно. Ледяной куб был пуст на первый взгляд, но уж коли нашлась где-то клякса совершенно чёрная, значит, где-то водились и совершенно прозрачные. Там сидел кто-то невидимый. И холоднокровный, потому что с его места капало еле-еле. Подо мной уже скопилась целая лужа, а у куба Нормана растаяли края, потому что он непрестанно их теребил. И что за ляпискинез?

– Я против Дъяблоковой, – выбрала клякса.

И сразу пришлась мне по душе. Как только она назвала имя, под кубом Дъяблоковой вспыхнула горелка. Розоволосая подобрала ноги и закатила глаза:

– Кто бы сомневался, – всё-таки какой же противный был у неё голос. – А я за Нормана. То есть против. Против Нормана.

– Эй, как ты можешь? Эй, мы же из одного отсека! С одной планеты, блин!

– Норман, извини, но ты храпишь. Да, Сомн?

– По правде, Дъяблокова права, – еле слышно заметил старик со своего кресла. – Я слышу храп даже через стенку. Но не возьмусь определить, кто из них двоих храпит на самом деле. Я голосую против новенькой.

Хоть я и не собиралась принимать в этом участие на полном серьёзе, но покраснела до кончиков ушей. Меньше всего хотелось привлекать внимание сумасшедших, но второй день я только и делала, что нарывалась. И что, твою мать, за ляпискинез? Сомн поймал мой взгляд в порыве объясниться:

– Прошу прощения, – в извиняющейся улыбке старика не хватало зубов. – Я вас совершенно не знаю, это так. Но мне бы не хотелось портить отношения со старыми приятелями. К тому же эта латимерия с вами… рыба, которая, бегает… вряд ли при такой склонности вы настолько безобидны, насколько выглядите.

Под моим кубом зажглась горелка. Огонёк едва теплился, но всё могло стать хуже через пару голосов против. Досадно было, что Сомн пустился в объяснения. Они звучали слишком логично, и я боялась, что другие за это уцепятся. И тогда ко мне приставят ещё одного санитара, как к самой безумной во всей Френа-Маньяне.

– Осталось трое, – напомнил Вион-Виварий. – Что скажешь, Эмбер Лау?

– Я никого не знаю. Как я могу решать?

– Будешь тянуть – куб растает, и ты рухнешь.

– Что за ляпискинез?

– Процедура.

– Что за процедура?

– Ляпискинез.

Я поёрзала в сырой ямке, потёрла лицо ладонями и сдалась. Это была только игра. Я ведь не душевнобольная, чтобы поверить, что душевнобольным позволили решать, кто из них самый душевнобольной! В таком случае, оставался лишь один выбор:

–Я против, – махнула налево, где таял пустой куб, – вот этого.

– Голос против Вдруга, – объявил Вион-Виварий.

Прозрачный Вдруг не подал ни голоса, ни шороха, когда с его куба закапало на горелку. Я назвала его, только чтобы не глядеть в лицо своему выбору. А Норман повторил за мной:

– Тогда и я против Вдруга.

Огонь под ним стал вдвое ярче. Капли шипели в горелке. Вион-Виварий вгляделся в пустоту над кубом, прислушиваясь на одному ему доступной частоте, и объявил:

– Голос Вдруга против Нормана. Два-два, – он снова хлопнул в ладоши. – Второй раунд! Голоса только против Нормана или Вдруга.

– Вдруг, – сказала я.

– Норман, – сказала Дъяблокова.

– Норман – сказал Сомн.

– Вдруг, – сказала клякса.

Дъяблокова раздражённо качала коленками:

– Норман, сдавайся сам. Всё равно всё будет по-моему.

– Графоманка!

– Неврастеник.

– Бездарь!

– Статист.

– Дура!

– И это мой дурацкий сюжет!

Дъяблокова замахнулась карандашом. Норман дёрнулся назад. Взмахнул руками и, соскользнув с талого куба, упал. Правда, невысоко, кубы парили метрах, может быть, в трёх над полом. Но как-то неудачно кувыркнулся. Боднул порог и, всхлипнув, застыл. Языки пламени под кубами не давали разглядеть, в сознании ли он.

– Норман! – позвала я. Он не пошевелился. Первым порывом было спрыгнуть с куба и потрясти парня, но три метра – это три метра, и я вцепилась в лёд.

– Норм? – забеспокоилась клякса.

Вион-Виварий подошёл к Норману, откинул ему руку с лица носком ботинка и поискал пульс. У меня сердце застучало в горле. Видра поискал в другом месте и наконец в третьем.

– Группа приняла решение.

– Норм! – воскликнула клякса.

– Норман? – выдавила я и поняла, что грудь парня под клетчатой пижамой перестала трепыхаться. Комната поплыла перед глазами. Я схватилась за воздух и полетела с куба. Копчик хрустнул, горелка подожгла мне штанину. Прихлопывая пламя, я задом отползла в угол прочь от Нормана. Я боялась его. Неосознанно, подспудно. Значит, он был уже мёртв. Только мигом позже положение его шеи показалось неестественным.

– Ну, что, Дьяблокова, довольна? – вскинулась клякса.

– Через твёрдый знак!!!

– Терапия окончена! – прогремел главврач.

Горелки погасли, кубы приземлились. Мы покидали комнату, и только я одна не смотрела на Нормана. На пороге валялась его мятая салфетка, а на ней какая-то схема. Пользуясь тем, что остальные не отрывали взгляд от тела, я сунула бумажный комочек в карман пижамы. В коридоре метались санитары. Я отшатнулась от Гриоика и припустила бегом.

– Сто пять! – прикрикнул санитар. – С-т-о-я-т-ь!

И подсёк канатом. Я упала на гипнотический пол. Гриоик сцапал меня за больную руку, но я дёрнулась изо всех сил. На рукаве проступила кровь, хватка стала железной. Мелькнула игла на конце щупальца. Я почувствовала укол через вестулу прямо в спинной мозг. И размякла. Мы потащились вслед за другими в столовую.

Там я упала третьей за стол к Сомну и кляксе. Рука болела от хватки санитара, но я не смела ни растереть её, ни тронуть. Ни даже отогнуть пижаму, чтобы осмотреть кожу.

– М-да, – выдавила Дъяблокова, ковыряясь в жиже за соседним столом. – Жаль.

– Тебе? – оглянулась клякса.

– Он же с самого начала напрашивался. А убивать статистов – плохой сюжетный ход. Хуже только возвращать из мёртвых.

– Твой бред сдирает с меня кожу. Отвратительно…

– Что же здесь отвратительного? – мягко заметил Сомн. – Мы все здесь на «ты» с трупами. Мы все убивали, а это всего лишь несчастный случай.