– Ты в дверь снаружи ломилась от себя. А она на улицу открывается.

– Ишь, не дурак! – Деус хлопнула его по мочевому пузырю, и эзер болезненно скривился.

– Значит, эта шапка…

– Охлаждает. Вот, полюбуйся, твоя работа.

Она стянула её за помпон, но через секунду водрузила обратно на макушку. Под шапкой в скальпе Деус были просверлены десятки ровных дырочек, побольше и поменьше. Жуть трипофоба, а не скальп. Деус оттянула воротник сзади, и Кайнорт понял, что вдоль всего позвоночника тоже шли отверстия. В подкладке шапки хранился лёд.

– Сначала я использовала антифриз, но он быстро закончился. А льда здесь навалом, но пришлось просверлить дырки. Главное, не перегреваться, понимаешь? Иначе приходит она. Деа. Тупая и злобная тварь. Счастье, что у неё ума не достаёт ни с крименганом разобраться, ни даже с дверью.

– Диссоциативное расстройство идентичности? Ты что, повредила голову, когда на тебя упала та глыба?

– Когда ты сбросил на меня ту глыбу, – поправила Деус.

– Да я бы не тронул пигалицу, если бы ты не охотилась на охотников. Лично на меня бы не охотилась.

– А что пигалице было делать? Эзеры упекли меня во Френа-Маньяну, а когда поняли, что я нормальна, просто выкинули в лес. Если бы не Зеппе… Сначала я боролась за жизнь, потом за кусок хлеба. С бедолаг, за которыми вы гонялись, и взять-то было нечего. А помнишь, как ты не удосужился даже проверить, убил ли меня? А я ждала. Ждала, что ты меня откопаешь, чтобы добить, тогда я бы добила тебя первой!

– Я знал.

– Поэтому-то я на тебя и зла. Зла на то, что ты оказался достаточно благоразумным, чтобы не считать себя умнее.

– Ну… зато теперь ты здесь как все. Как дома. На Зимаре нормальным не место.

– Заткнись!

Он говорил правду. Зимара была плохим местом для нормальных. Очень плохим. Кайнорт вспомнил об Эмбер, и каждая игледяная жила в нём отозвалась жжением. Он очень, очень, очень хотел, чтобы Альда не удовлетворилась быстрой смертью чёрной вдовы и захотела оставить её в живых, чтобы замучить позже… как бы жестоко это ни звучало. Наверное, противоречивое колебание отразилось на лице эзера, потому что Деус обеспокоенно нагнулась послушать дыхание.

– Ты что-то совсем посерел. Знаешь что? У меня слабость к сообразительным. За догадку насчёт двери я дам тебе антибиотик. А чтобы он не пропал впустую, тебе нужна живая кровь. Жвала-то сможешь выпустить?

У Бритца не хватило сил даже на кивок. Деус позвала ручного песца:

– Сырок! Ко мне. Иди, достойный зверь, спасать зверя недостойного.

Зверь зацокал коготками. Бритц не видел, что они делают, но вдруг запахло свежей кровью. Крылья носа дрогнули, откликаясь на спасительный аромат. Ему в ноги прыгнул песец и крался вдоль тела, прижимался всё ближе. Разлепив веки, Кайнорт увидел над собой белый мех, и пушистое облако окутало лицо. У зверя на горле кровоточила резаная рана. Бритц вдохнул запах чистого меха, мускуса и провёл рукой по пышному загривку песца. Сырок встал толстыми лапками ему на одно плечо и уложил морду на другое. На губы Кайнорту капнула кровь, сердце зашлось от жажды.

– Не миндальничай, упырь, просто пей, – устало подстегнула Деус.

Это была лучшая трапеза в его жизни. Получив несколько восхитительных глотков, Бритц лежал с закрытыми глазами и вдыхал кровяные пары.

– Деус, – шёпотом позвал он. – А туалет у вас где?

– Снаружи, в овраге. Тебе не дойти. Ведро вот тут поставлю.

Бритц пришёл в такой ужас, что едва не прожёг взглядом потолок. Ведро? При всех? Только не возвращение на Кармин, только не в казематы, твёрдо решил он.

– Не надо.

– Тебе виднее, конечно. Я десять лет мечтала увидеть, как Бритц обделается. В переносном смысле, конечно. Но подойдёт и буквальный. Спокойной ночи.

Она имела право быть сукой. Деус прошла в свой угол, по пути задев эмалированное ведро. Вскоре Чивойт почуял, что Сырку уже не до него, слез и уложил бородатую морду на колено Кайнорта. Где-то Бритц читал, что таким образом кошки лечат. С одной только поправочкой. Он-то знал правду о безоаровой кошке, что напрочь отбивало даже эффект плацебо. Он вздохнул.

В тёмной тишине Кайнорт тщетно искал в себе тот самый жизнеутверждающий мотив, но с досадой обнаружил, что единственным мощным побуждением в его жизни в ту ночь стало желание наутро самостоятельно дойти до уборной. Деус сказала, ему требовался мощный стимул. Знала бы она… знал бы он сам, что единственное средство, способное поднять его с постели, – это граничащий с животным аристократический ужас перед эмалированным ведром.

Это была до того странная компания. Мы напоминали анекдот: собрались как-то в баре убийца, клякса, графоманка, хромой и невротик. И тут бармен говорит…

Только вместо бара была комната групповой терапии, а вместо бармена – главврач. Я опоздала. И вообще второй день вела себя отвратительно, но на то была уважительная причина. Ценой истерзанных стальными ухватами запястий я заставила Гриоика провести меня длинной дорогой, чтобы разобраться в перипетиях бентоса. Металась не в те коридоры, выскакивала с неправильной стороны проходной столовой, упиралась и просилась в другой туалет, хотя дальний был близнецом ближнего. Я побывала всюду, кроме чужих жилых отсеков. Но так ничего и не поняла. И не увидела лифт. В этой лечебнице всё нарочно устроили так, чтобы запутать пациентов, отбить даже мысли о побеге. Назначение треугольных комнат явно менялось, потому что мы ходили в одни и те же места разными путями. Подписаны были только жилые отсеки, и за два дня я добилась только обострения топографической агнозии.

Я присматривалась к замкам на отсеках. Гриоик запускал щупальце-кабель в круглую скважину и проворачивал его, как обычный ключ. У меня появилась идея, как раздобыть отпечаток, оставалось улучить момент. Да только без схемы корпуса можно было бродить по комнатам в поисках лифта бесконечно. Или вскрыть замок прямиком в карцер. Вот это был бы номер.

Когда я зашла в комнату групповой терапии, показалось, что в её центре зияла глубокая яма, но мои ноги убеждали, что пол поднимается. Трое полукругом сидели на стеклянных кубиках. Я узнала Дъяблокову и чёрную-пречёрную кляксу. В инвалидном кресле на гусеничном ходу, единственный не на кубе, сидел хилый старик. На своём увешанном аппаратами жизнеобеспечения троне он смотрелся очень жалким. Рядом вздрагивал паренёк. Пока Вион-Виварий поправлял какие-то трубки в носу у старика, я заняла один свободный куб из двух. На меня сразу покосились трое, хотя насчёт кляксы ничего нельзя было утверждать наверняка. Пациенты молча вытаращились на меня, потом на пятый свободный куб и опять на меня. Может, я заняла чьё-то место?

– Все в сборе! – Видра обернулся и хлопнул в ладоши.

Я заёрзала и ужаснулась. Куб подо мной был не стеклянный, а ледяной. Под кубы тех, кто пришёл раньше, уже порядочно накапало. Но лужи не растекались, значит, и подъём мне тоже почудился.

– А где доктор Кабошон? – жалобно поинтересовался паренёк рядом.

– Сколько раз повторять, Норман?!

Вион-Виварий шагнул к нему и размахнулся. Норман скукожился на кубе, я вздрогнула. Но Видра не ударил, а внезапно притормозил и ласково погладил паренька по плечу.

– Мы ведь это уже обсуждали. Доктор Кабошон уволился. Он больше не придёт.

– Мне становится хуже! Я… я постоянно падаю, я… плутаю, блуждаю. Иногда я чувствую, будто хожу вниз головой.

– Может, потому что ты псих? – предположила Дъяблокова, и Норман захлебнулся от ужаса:

– Я видел, как Трюфель зашёл в столовую прямо из спальни, как так может быть?! Из пятого отсека! И эзер Шампу из четвёртого, вы видели? – он озирался, ища поддержки, но все отводили взгляд. – Видели?.. Минуя лифтовый холл!

Он принялся доставать из карманов пижамы скомканные салфетки, расправлять и сверять по ним какие-то схемы:

– Мне страшно, доктор Видра, я здесь с ума схожу…