– Да, матушка, – процедил Сарер сквозь зубы. – Я не стану избегать занятий и уклоняться от выполнения своих обязанностей. Просто хочу зайти к Ольтене. Ненадолго. На пару минут.

– Хорошо же, – произнесла стейя Ринетта. – Зайди к ней. Просто помни, что если ты будешь отвлекать её, если я загляну к ней через час и обнаружу, что задание, которое я ей поручила, не выполнено, то наказан будешь ты.

«Потому что я старше, – хмуро подумал про себя Сарер. – Справедливее некуда».

– Да, матушка, – повторил он, не опуская взгляда, стараясь только, чтобы по выражению его глаз мать поняла, как глубоко он не согласен с ней. Может, стейя Ринетта и углядела в сыновьем взоре тихий бунт, но только виду не подала. Обручи её брякнули друг о друга, когда она движением, исполненным одновременно изящества и непреклонности, развернулась и двинулась в сторону главной залы с лестницей – поплыла шёлковой синей тенью. Так как зима выдалась морозная, рукава и полы её тонкого платья были утеплены меховыми подкладками, но в той лишь мере, чтобы не забирать у походки и осанки благородной стейи женственной лёгкости… Иными словами, в женском зимнем платье было по-тёмному холодно, и оттого, вероятно, большую часть времени, что Ринетта Алвемандская проводила в обществе (не в опочивальне мужа), она была раздражена и всем недовольна.

– Госпожа, – послышался подобострастный голос Мирласа, а его фигура появилась в другом конце коридора. Догадавшись, что сейчас на его поведение будут жаловаться, Сарер быстро скользнул в комнату сестры, благо она находилась прямо у трапезной.

Здесь, как всегда, пахло ольхой, сандалом и шафраном.

– Брат! – воскликнула Ольтена, произнося звук «р» как нечто среднее между журчанием ручейка среди камней и рыком рысёнка. Когда Сарер отворил дверь в её комнату, девочка сидела на маленьком стулике перед не по размеру гигантским мольбертом и с увлечением разглядывала свои извазюканные в жёлтом и красном пальцы. Увидев же, что за гость к ней пожаловал, она тут же вскочила с места и посеменила к нему навстречу. Пышные крылья светло-розового платья пестрили жёлтыми шафрановыми пятнами. Через несколько мгновений Ольтена наступила на подол собственного одеяния и непременно рухнула бы носом об пол, окончательно потеряв вид юной стейи, но Сарер вовремя успел подхватить её за ручки. Девочка рассмеялась, самозабвенно размазывая по рукавам братца жёлтых маслянистых червяков.

– Что ты тут за конец Света устроила? – серьёзно спросил Сарер, отбиваясь от попыток сестрёнки покрасить его щёки в шафран. Он покачал головой, глядя на пёстрые пятна на однотонном плетёном ковре, на приодевшиеся в рыже-алые цвета Льеффи ножки мольберта. – Святое Небо. Что тебе сказала делать мама?

Ольтена захихикала, игриво склонив головку и гордо указав пальцем на кривые сандаловые закорючки, украшавшие белую ленточку, повязанную вокруг её пояса.

– Ну тебе и влетит, – пробормотал Сарер. – Ольтена, ты как будто специально это делаешь – неприятности ищешь.

– Я беру дурной пример! – закивала сестра с важным видом и опять схватила его за рукав. – С тебя!

Вывернувшись, Сарер сел на колени и попытался оттереть краски с ковра – ничего не вышло.

– Ты юная стейя, тебе нельзя брать с меня пример. Разве так ведут себя юные стейи, Ольтена? Посмотри, что ты тут натворила. Ты же никогда не видела, чтобы мама так разбрасывала свои краски? – Сарер почувствовал, что головная боль, которую он сейчас испытал, несколько породнила его с недовольным взрослым, уставшим от своих чад смертельно. – Что ты должна была сделать? Какое у тебя задание от мамы?

– Пе-и-зазь, – поведала Ольтена. – Пеизазь! Хи-хи-хи!

– Небеса, даже я знаю, что пейзаж – это не то же самое, что оранжевое пятно, – закатил глаза Сарер. – Что ж, как бы ни ругались родители, это не моё дело, что ты вечно что-то делаешь не так.

Отчитав сестру, он ощутил некоторое облегчение, после чего на душе стало ясней.

– Так, – начал он, повернувшись. – У меня к тебе есть серьёзное дело, за этим я и пришёл. Слышишь? Серьёзное дело.

Ольтена подняла на него свои огромные голубые глаза – очень умные, внимательные. Жаль, что глаза вовсе не зеркало личности, как бы об этом ни вещали менестрели.

– Слышу, – подтвердила она, улыбаясь.

– Сегодня вечером у нас будет полным-полно гостей. Знаешь об этом? Много чужих людей.

– Мама говорила!

– Отлично. И мы тоже там будем, тоже будем сидеть среди чужих людей и есть еду в большом зале. Здорово?

– Да-да-да!

– Но нас, как младших, незадолго до часа Лёгкого Сна погонят в постели. И тебя, и меня. Но мне не хочется уходить с такого весёлого пира, чтобы спать в своей скучной комнате. Поэтому мы с тобой отойдём в сторонку, к скамье, и я лягу на эту скамью и буду спать прямо там. А ты помоги мне, подыграй. Ложись рядышком. А если взрослые будут подходить и спрашивать у тебя – что, мол, вы делаете с братом – ты отвечай: «У Сарера болит голова, он просил не беспокоить». Понимаешь?

Тяжкий мыслительный процесс отразился на ясноглазом личике пятилетней девочки.

– Спать всегда скучно. Зачем вообще спать, даже на пире? – начала она с самого существенного вопроса. – Мы можем придумать что-то другое, допустим, убежать на конюшню.

– Так нас будут искать. А если ляжем спать прямо в зале, то, авось, и доставать не станут. Подумают: «Ай, всё равно дети спят, как и должны, ну и какая разница, где?» И дальше пойдут пировать. А мы будем лежать и одним глазком смотреть.

– Не хочу лежать и глазком смотреть. Так скучно, – возмутилась Ольтена. – Сам хочешь, вот сам и лежи, а я буду ходить.

– Ты, главное, повторяй всем, что у брата голова болит и его не беспокойте, слышишь?

– Да. Скажу всем: «У брата голова болит, не беспокойте».

– Умница! – Сарер похлопал сестру по макушке, сбив набок одну из шпилек в её куцей причёске, однако решил, что волноваться по этому поводу нечего – образ её безнадёжно был испорчен злополучным шафраном. – Спасибо. Надеюсь на тебя.

Ольтена ещё покивала, потом предложила брату посмотреть, как она умеет делать змеек из сандаловых палочек. Но тогда дверь внезапно открылась, за порог ступила Ринетта Алвемандская, сзади неё усмехнулся наставник Мирлас, и ростки веселья были нещадно придушены.

Впрочем, угрюмая тревога слегка отступила от души мальчика. Если всё пройдёт, как надо, возможно, на одну ночь он будет спасён.

…

Стукнул час Прощания, когда от количества народу, набившегося в небольшой теремок на лесной опушке, у Сарера разболелась голова.

Вплоть до этого времени Мирлас с упоением прирождённого палача измывался над разумом мальчика, заставляя его рассказывать наизусть старинные алвемандские былины трёхсотлетней давности. Язык сказителя – Маронарто из Края Соснового – был заковырист и труден для понимания не то что десятилетнему ребёнку, да и, кажется, самому наставнику. Старик Мирлас с таким торжественным пафосом читал Былину о Падении, в которой повествовалось об облачном льве, опалившем свои крылья о солнце и свалившемся на Твердь, что Сарер, сам едва угадывавший сюжет между хитросплетений сложных предложений и бесконечных авторских отступлений, начинал сомневаться, а понимает ли его наставник вообще хоть слово. Вряд ли, решил он в конце концов, когда Мирлас завершил показательное чтение былины, произнеся последние строки: «По крыльям его обожжённым / один лишь огонь песни горькие пел» с таким довольным взглядом, будто ещё мгновение – и невидимые зрители рукоплесканиями и восхищёнными воплями вознесут к Небесам его талант к растягиванию гласных и бестолковой детской восторженности. «Глупец, – думал Сарер с чувством собственного превосходства. – Понятно, что эту былину надо было читать по-другому совсем, без гадостной возвышенности, ведь и лев потому упал на Твердь, что был преисполнен чувства собственного величия!» Увы, переносить мораль произведения на реальный мир никто и не собирался, и Мирлас заставлял юного своего воспитанника читать по памяти эту скучную длиннющую былину до тех пор, пока у мальчика не вышло хотя бы на одну десятую часть приблизиться к идеалу пафоса и внушительности речи, какой в себе видел противный старик.