Действительно – где же равновесие? Если Светлые Небеса живут и процветают, шпили их облачных дворцов пронзают голубую высь, а слава бежит далеко впереди них самих, то почему их извечные противники с тёмной половины Неба представляют из себя лишь назойливую муху, которую давно прихлопнули, но она до сих пор не утеряла раздражающую волю к жизни и дёргает изломанными крылышками? Где справедливость в этом мире? Священнослужители Тверди слагают красивые учения, в которых целые трактаты посвящаются тому, как важно противостояние зла и добра, Тьмы и Света, как естественно для мира, что день сменяет ночь, а Нижний мир видит над собой то сияние лика Лунного, то чёрный диск столицы уррако. Но о каком противостоянии может идти речь, если в последние века битва между двумя небесными царствами скорее напоминает иллюстрацию к известной детской сказке: получивший крылья обманом жадный волк рвётся взмыть ввысь и вскочить на облако, но небесный царь – крылатый лев – раз за разом спихивает зарвавшуюся дворнягу вниз, не глядя, лишь лениво взмахивая гигантским белоснежным хвостом. В конце сказки лев произносит морализаторскую речь – напутствие для юных слушателей и читателей: «Как устремится тварь земная оседлать гребень вольного океана Небес – ждёт её один позор да униженье, потому как каждому своё».
И точка! Тёмным владыкам – жизнь изгнанников, боящихся пикнуть лишний раз, чтобы Светлые Небеса не послали свои войска на соседские облака с целью усмирить вновь взявшихся за старые злодейства неудачников. Ну а эвелламе достаются почёт и достаток в двойном объёме – за себя и за брата.
Анэйэ был мал, но порассуждать любил. Конечно, в его детском мозгу мир виделся много проще, чем он есть на самом деле. Но некоторые вещи и детям понятны.
Тяжела жизнь уррайо. Когда ты рождён нести зло, – ни мир, ни судьба не встанут на твою сторону. Всё в твоих лапах, ни в чьих больше.
Что до создания бесов и насылания ночных кошмаров… Анэйэ как раз читал книгу-справочник, в которой Тёмный летописец прошлого подробно описывал всех порождённых уррайо злых духов в первой половине века после создания Небес. Книга была тяжёлая, написанная сухим языком, но он справлялся. Что угодно прочитаешь, если у тебя наставники строгие. Что угодно выучишь, зная, что это тебе пригодится – обязательно пригодится…
– Ну что, как идёт дело, брат мой, мой повелитель?
Анэйэ слегка раздражённо выдохнул, улыбнулся и повернул голову назад. Распахнув двери, на пороге его учебной комнаты стоял мальчик двенадцати лет. Нежданный гость, хотя был старше, всем своим видом выражал покорность верного слуги. Или пытался. С рукой, прислонённой к левой части груди – так обозначают своё подчинённое положение и выказывают почтение на Небесах – он весь слегка согнулся, и широкие полы его чёрной бархатной мантии спереди коснулись каменного порога. Но глаза мальчишки смотрели прямо, и в них сверкало нетерпение.
– Риндо Эррамуэ, – учтиво приветствовал его Анэйэ. – Что-то произошло?
– Ничего особенного, – откликнулся гость. – Твой недостойный брат лишь хотел спросить, много ли тебе осталось.
– Немного, – проговорил Анэйэ. – Ты уже освободился?
– Первые уроки закончены, айэ позволили мне гулять свободно.
– Тогда слегка подожди меня, мой недостойный брат. Мне только несколько страничек. Жди у крыльца!
Эррамуэ, не разворачиваясь спиной к своему юному повелителю, отступил назад и закрыл за собой дверь. Анэйэ опять склонился над книгой, но сосредоточиться так и не вышло. В тщетных попытках заставить себя с прежним усердием поглощать знания предков мальчик несколько раз сменил позу, поковырял роскошное перо чёрного лебедя, которым выписывал на своём пергаменте особо полезные изречения из прошлого, бездумно поводил взглядом по каллиграфически ровным строкам… Собраться ему не удалось. Не особо волнуясь о том, что бездельничать – вредно для сына Тёмного Повелителя, Анэйэ подумал: «Ну что же, основные моменты-то я запомнил», аккуратно закрыл книгу, положил перо в чернильницу, пергамент – слева от книги, а затем с чистым сердцем направился к выходу из комнаты.
Коридоры в царских палатах были гнетуще мрачны. Чёрный кирпич потолка терялся где-то высоко над головой, – за завесой непроглядной тьмы. Из витражных окон под ноги ложился слабыми бледными тенями и крапинками призрачный свет, не несущий в себе жизни и тепла. Свет этот не был отголоском солнечных лучей. В стольный город Тёмного Неба никогда не приходил день. Даже когда перья ночных облаков, над которыми изредка возвышались кое-где старинные замки и усадьбы уррайо, переползали через линию горизонта, скрываясь от взглядов твердынцев, а эвелламе выводили на золотых уздечках Солнце из-за восточных границ, во всём видимом мире наступало утро, затем – день, но не в Уррэйва, Тёмной столице, и не в Хралуне, Тёмном замке. В то время как для Тверди от края до края всё небо становилось просторами Светлого круга, территории уррако парили над Ничем – поверхностью нижнего основания мира. Ничто представляет из себя Ничто абсолютное и, конечно, никакого света не излучает.
Ни Хралуна, ни Уррэйва, ни Дождеоблако с Грозоблаком, ни сын Тёмного повелителя солнечных лучей не знали.
Анэйэ шёл по коридору спокойно, как ребёнок, абсолютно уверенный в том, что ему ни за что и ни от кого не влетит. Наставники и айэ любили его и прощали ему многое. Пожалуй, даже слишком любили и слишком многое прощали. Отчего – из-за грозной фигуры отца, всегда незримо возвышавшейся рядом с наследником Тёмного трона, или из-за детского обаяния Анэйэ? – кто знает. Оставаясь пока лишь мальчишкой, он просто пользовался своим особенным положением в чужих глазах, когда ему это было выгодно. Он мог позволить себе не выучить урок, заданный одним из более мягких наставников, мог умело изобразить старательность перед строгим айэ. Словом, всегда умел выходить сухим из воды.
Вот и сейчас, пускай ночь и не близилась к своему концу, он с чистой совестью покидал учебную комнату, отправляясь навстречу ожидавшему у крыльца товарищу. Эррамуэ, Эррамуэ Лэйо, был единственным молодым уррайо, которому дозволялось обучаться у одних с Анэйэ наставников. Эррамуэ был сыном старого друга Тёмного повелителя, а также риндо наследника Тьмы, и потому обладал особыми привилегиями. С раннего детства он имел возможность ходить во владыческие палаты – во всяком случае, на первый этаж – как к себе домой. Анэйэ и Эррамуэ были не только господином и слугой, но и близкими товарищами, и время после занятий они часто проводили вместе.
Снаружи было холодно, как и всегда. Снег, едва белый, мягко кружась, опускался на резной мрамор перил, и Анэйэ бездумно смахнул его ладонью, спускаясь по крыльцу. Ладонь тут же заледенела. Быстро спрятав руку за складками айише – длиннополого одеяния с просторными рукавами, украшенного вдоль всех вырезов мягко светлеющими во тьме рунами, – Анэйэ остановился на последней ступеньке и прищурил глаза, оглядываясь.
Мимо пропорхала, трепеща крылышками, маленькая птичка-синица. Её пёрышки, обрамлённые по краешкам россыпью светящихся крапинок, мелькнув перед лицом, разогнали непроглядную тьму и позволили сориентироваться в пространстве. На Тёмных Небесах – в Уррэйва особенно – большую часть времени царил непроницаемый мрак. Столица была самой далёкой точкой от сердца Тверди ночью, – когда Луна проходила под ней, снег здесь был чёрен как вороново перо, поскольку ничто не благословляло его. Единственным, что могло осветить улицы города, были звёзды-синицы. В самом сердце Уррэйва, совсем недалеко от Хралуны, палат властителей, они рождались каждую ночь из лунных лучей, проникавших сквозь провал в облаках, на которых стояла столица. Порхая туда-сюда, сидя на крючковатых ветвях луннодрев и распевая свои песенки, юные звёзды разгоняли Небесную Тьму. Если какая-то из них залетала за пределы Уррэйва, она погибала без своей матери-Луны, холодный свет распространялся с кончиков её пёрышек на все крылья, всё туловище – и синица, замирая, навеки оставалась висеть в Небесах, обречённая вдали от родины, но рядом с сотнями мёртвых сестёр освещать чужую землю. Свет дня оттеснял звёздный свет, и каждое утро тела синиц переставали быть видны с Тверди, но, когда Тьма брала своё после заката, мир за пределами Уррэйва вновь покрывался слабыми серебристыми отсветами – тенями сияния мёртвых детей Луны. Пусть твердынцы верят в то, что звёзды – души их мертвецов, но, увы, это вовсе не так.
