Они немного посидели молча.

— Сможешь сам организовать похороны? Бери сколько надо в кабинете Луция. Там на столе деревянная шкатулка.

— Конечно, не переживай об этом.

— Еще возьми пару рабов. И пришли за мной посыльного, когда все подготовят.

— Ты уверена, что хочешь присутствовать?

— Я должна. Слышал, сам император напомнил о трауре. Римляне любят покойников больше чем живых. Они возненавидят меня, если не пойду на похороны мужа.

Сира принесла отвар в двух глиняных чашках. Атилия молча, кивком, поблагодарила.

— Как там Фелица? — спросила, не глядя на рабыню.

— Все еще не встает…

— Плохо, вы мне нужны во дворце императора. Пригласи Клеменса.

Через несколько минут перед ней стоял удивленный конюх. Она объяснила, как стала хозяйкой дома.

С этого дня он становился распорядителем и ее помощником. Еще предупредила о новых жильцах, которые должны прибыть завтра.

— Один из них ранен, за ним нужен уход. Если той суммы, что я оставлю, не хватит — займешь под вексель в храме Юпитера. Там Луция знают давно. И, Клеменс, всех кредиторов гони прочь, не вздумай даже пол асса кому-то дать. Ты меня понял? Пусть идут в суд, если посмеют.

— Госпожа, умоляю, лучше поручите распоряжаться Азию…

Конюх осекся, не закончив фразу. Она смотрела на него недобрым взглядом. Увидев ее реакцию, раб только поклонился и вышел.

— Ничего, он справится, — произнесла она, когда Клеменс удалился, — Простоват, но честен и исполнителен. Писать и считать умеет, в остальном научится.

Секст промолчал. Он допил отвар, сказал: «Пора», и вышел.

В самом конце римского холма Целий, там, где он приближается к Сервиевой стене, стоял, старенький храм. Его построили на месте древнего святилища богини Карны. Обычно, в этом месте придавали огню своих покойников граждане победнее: мелкие купцы, лавочники или чиновники незначительных должностей. Сегодня же здесь, как никогда, собралось много зевак. Весть о том, что погребальный костер императорского казначея запылает именно тут, разлетелась по всему городу.

Когда умирал римский богач, его наследники раздавали хлеб и деньги нуждающимся. Это привлекало не только бедноту города, но и разношерстных мошенников и воров всех мастей. Сегодняшний день исключением не стал.

Разочарование и тех и других не заставило ждать. Публика, собравшаяся на похороны Луция, оказалась настолько нищая, что первыми кто потерял настроение стали карманники. Мошенники расстроились позднее. Когда увидели в процессии вдову покойного в окружении вооруженных преторианцев. В самом хвосте шествия двигались с полсотни городских вигилов. Увесистые палки в их руках заставляли собравшихся граждан поглядывать в их сторону с неким смущением.

Сын покойного, Секст, как и полагалось, был одним из несущих деревянное ложе с умершим. Ему помогали сослуживцы.

За ними следовали флейтисты, трубачи, танцоры и мимы. Дальше хористы и плакальщицы, они распевали старинные заплачки и читали стихи, восхвалявшие покойника. Все несли в руках цветы и венки из ветвей кипариса и можжевельника.

Процессию подготовили жрецы из рощи богини Либитины, что раскинулась за пределами Рима, на холме Эсквилин.

Атилия шла в белой похоронной накидке, без единого украшения и с распущенными не расчесанными волосами. Вдове полагалось всем своим видом показывать скорбь за умершим мужем. Мол, горе мое настолько велико, что теперь совсем нет желания ухаживать за собой.

Подойдя к нужному месту, ложе с Луцием установили на вязанки хвороста и сухой лозы винограда. Она стала метрах в десяти, куда ей указали жрецы. Секст факелом поджег эту кучу с двух сторон. После встал рядом с ней. Обычай требовал достоять до конца, пока огонь совсем не погаснет.

Костер очень быстро разросся и поднялся высоко вверх. Жрецы начали воспевать гимны покойнику. Нанятые плакальщицы рыдали и заламывали руки, рвали на себе волосы. Запах стоял ужасный. Ветви кипариса, разложенные вокруг костра, не могли его перебить.

Когда огонь начал уменьшаться, она сняла с себя накидку, оказавшись полностью нагой. Не торопясь, как ее научили заранее, подошла и швырнула ее в костер. Затем вернулась на свое место. Сира сразу же укрыла ее черным покрывалом. Теперь девять дней она будет носить только темную одежду, соблюдая траур.

Глядя на плакальщиц, она подумала: «Хорошо бы и мне поплакать. Плохо если вдова не проронит ни слезы, такое запомнят».

Она попыталась вспомнить прожитое время с Луцием. Его издевательства и побои. Это решительно ничем не помогло. Ее глаза оставались сухими. Тогда она вспомнила, как они с Фелицей спасали Сиру. Потом, саму пострадавшую Фелицу. Еще в памяти всплыла горечь, от обиды за предательство Сиры. Теперь слезы выступили из обоих глаз. Стала вспоминать, как сирийка под страхом смерти выручила ее. Еще о Клеменсе, перенесшем и спрятавшем ее в конюшне. Он тоже рисковал оказаться в опале у Луция. Наконец, как Сира извинялась и раскаивалась, объясняя причину предательства.

Ей так стало жаль своих рабынь и себя. Слезы уже ручьями текли не переставая. Она даже стала всхлипывать и вытирать их согнутым указательным пальцем.

Наконец костер погас, лишь на углях вспыхивали небольшие языки пламени. Атилия и Секст стали раздавать хлеб и монеты собравшимся. Пышные лепешки из телеги подносили рабы на разносах. Все нуждающиеся выстроились в очередь.

Старшины кварталов следили за порядком. Всех, кто толкался и пытался пролезть — выгоняли. Городские вигилы таких оттесняли дальше.

Круглые хлебцы, с рисунком похожим на ромашку, она отдавала лично в руки. Секст давал каждому по медному сестерцию. Обычай раздавать куски мяса уже давно заменили деньгами, для упрощения. Получившие кланялись и уходили. Присутствие императорской гвардии и городской стражи присмирило тех, кто думал потребовать «долг за покойного».

Атилия смело, без стеснений, заглядывала в глаза каждому. Ни один не проронил лишнего слова, только благодарность. После такого желающих посплетничать о ней, как о неблагодарной вдове, станет меньше.

Все закончилось, и толпа разошлась. Она стояла возле Секста в ожидании. Жрецы собирали кости покойного. Омыли их вином, вытерли насухо и сложили в керамическую урну. Останки сын должен захоронить рядом с отцом Луция, в семейном склепе недалеко от виллы, у дороги на Остию.

— Ты не поедешь туда? — спросил Секст.

— Нет. Много дел, и нету ни какого желания, — ответила она глядя на закат, туда же смотрел и он, — Знаешь, Луций так и не познакомил меня с ней. Со своей матерью. Я ни разу не была в его поместье. А теперь и не хочется. Ты можешь жить там. И в моем доме всегда есть для тебя место. Это и твой дом.

— Мне в нем никогда не нравилось — там не было счастья. А у бабушки я любил гостить — там хорошо, спокойно.

Холодный пронизывающий ветер заставил их поежиться. Солнце скрылось за Авентином. Город стал погружаться в сумерки. Она, вдруг неожиданно, взяла его за руку. Он стоял не шевелясь. Каждый из них думал о своем. Жалел о прошлом и надеялся на будущее. Так, совершенно посторонние, они стали друзьями. Оба понимали друг друга, и не спрашивал лишнего. По крайней мере, ей так казалось.

Жрецы принесли урну с останками. И куски жертвенного барана, зарезанного на месте погребального костра. Из этого мяса требовалось приготовить поминальную пищу на ужин.

— Пора, — сказал он и отпустил ее руку.

— Да, — ответила она, — Пора.

Они ушли в разных направлениях. Атилия, укрывшись в паланкине, приказала носильщикам нести ее домой. Секст отбыл хоронить прах отца.

Зайдя в большую гостиную, она застала там Клеменса. Он сразу встал со стула, как только увидел ее.

— Что хотел, Клеменс?

— Госпожа Атилия, прибыли двое мужчин: Дакус и Германус. Как вы и говорили, один ранен. Я разместил их в гостиной спальне наверху. Верно?