Я исцеловал её небольшую, но красивую грудь, взахлёб наслаждаясь запахом её кожи — таким чистым, нежным, с едва уловимым оттенком какой-то ненавязчивой парфюмерии. Моя Настюша пахла собой, а не чем-то там от кого-то там, и это было прекрасно. Всё в ней было прекрасно — и эта неопытность, и волнение, и дрожь тонкого стройного тела, и даже страх. Мне хотелось защищать её от целого мира и любить так мягко, осторожно, ласково, как только возможно. Сдерживаться, конечно, приходилось изрядно: возбуждение просто разрывало меня на части. Я попытался сбросить лишнюю энергию так, не раздеваясь до конца. Обнимаясь, целуясь и валяя друг друга по кровати. Настюше понравилась эта игра: она подавалась мне навстречу, прижималась стройным телом, гладила всюду, где доставали руки… но вожделение от этого не спадало — наоборот, только росло. И в конце концов, уже абсолютно невменяемый, я потянулся к последней крошечной тряпочке, прикрывавшей честь моей девушки. А потом разделся сам.

Мы не делали пауз, не рассматривали друг друга с интересом и волнением. Мы схлестнулись, как две волны, а через пару мгновений всё было кончено. Настя коротко вскрикнула и судорожно вцепилась пальчиками в моё плечо. Я принялся собирать губами с её лица выступившие слёзы и почти непроизвольно несколько раз двинул бёдрами. К сожалению, возбуждение моё было столь велико, что его не могло сбить даже сочувствие. Я сделал больно моей малышке, но сам был на грани просто феерического наслаждения. И после буквально пары движений разлетелся на части во взрыве неописуемого удовольствия.

Настюша охнула и немного сжала бёдра, но ничего не сказала. И даже погладила меня по голове, как будто успокаивая.

— Ф-фсё? — прошептала она, когда я наконец покинул её растерзанное тело и прилёг рядом. — Это всё… закончилось?

— Ну что ты, малыш… — Я подтянул её к себе поближе, обвил, как мог, в кокон своих рук и ног. — Это только начало. Но мы не будем сейчас продолжать. Мы продолжим, когда тебе станет уже не больно, и тогда, я обещаю, начнётся самое приятное…

Она успокоенно выдохнула. Я приложился губами к её виску.

— Прости… я никогда и ни за что не хотел бы сделать тебе больно…

— Я знаю. Это всё… физиология.

Я повернул её голову к себе и поцеловал уже в губы — этого требовали накатывавшие на грудь волны нежности.

— Какая же ты у меня умничка! Милая… славная… моя… Настюша…

— Твоя… — подтвердила она доверчиво.

— Давно хотел тебе сказать… и стеснялся, как дурак… Насть… я люблю тебя..!

Она улыбнулась:

— А почему стеснялся и почему дурак?

Я нахмурился:

— Вообще-то на такое принято отвечать: я тоже люблю тебя, Яр!

Настя хихикнула:

— А если не скажу?

— Тогда будем повторять процедуру, пока не скажешь.

— Какую процедуру?

— А вот какую! — Я принялся пересчитывать ей рёбра пальцами, зажимая ноги своими, чтобы не сбежала.

Девушка хохотала, как сумасшедшая, попискивая:

— Яр! Ну как… как сказать? Пустии..!

Я приостановился на минутку:

— Говори!

— Боже! То под пресс кладут, то ранят, то месят, как тесто… разве так добиваются признаний в любви?

— А как?

— Ну, например, можно спеть серенаду… или подарить девушке что-нибудь. Это, знаешь, называют у-ха-жи-ва-ни-я-ми!

Я махнул рукой:

— Такое моя девушка не любит! Я её тысячу раз спрашивал, что ей подарить — она только отнекивается…

— Во-первых, я тогда не была твоей девушкой. Во-вторых, разве о таком спрашивают? Подарок должен быть сюрпризом! А в-третьих, это необязательно какая-то дорогая вещь. Говорят, самый лучший подарок — сделанный своими руками.

Я фыркнул:

— Ну тогда вот, держи! — и сунул ей свою фигу. — Боюсь, это всё, что я умею делать своими руками…

Настя опять рассмеялась, а я залип. Обожаю её смех. Это самый прекрасный звук на свете.

— Ну тогда спой.

— Под окнами? Голый?

— Можешь одеться или спеть прямо тут.

Я поморщился:

— Голос у меня не очень, поэтому я не люблю петь…

— Но ради признания в любви ты можешь пойти на такую жертву?

— Зачем тебе это?

Настя пожала плечами:

— Это прикольно. Никогда не видела, как ты поёшь. Думаю, будет весело.

Весело ей, ага! Подвига хочет моя козявка. Преодоления себя. Ну ладно… Я глубоко задумался. Вообще пением не увлекаюсь, песен знаю мало, а о любви — совсем ничего. Но хоть что-то же должно быть.

И вдруг в голове сами собой всплыли слова какого-то древнего романса из ещё более древнего фильма, который мама смотрела в незапамятные времена. Наверное, я даже ребёнком был. И надо же, запомнилось!

Я прокашлялся и фальшиво, гнусаво запел:

— "Не уходии, побудь со мноюю,

Я так давноо тебя люблюю,

Тебя я лаской огневоою

И обожгу, и уутомлююю..!"

Настюша захохотала и захлопала в ладоши:

— Прелесть какая!

— Сама ты прелесть! Мне же медведь на ухо наступил! И на горло тоже…

— А мне нравится! Я люблю. Тебя.

Меня будто тяжёлым мешком по голове ударили.

— Скажи ещё!

— Люблю.

— Ещё!

— Лю…

На этом моменте мы начали целоваться и долго не могли остановиться. Я, вообще, чем больше Насти получал, тем голоднее становился. Как теперь расстаться на неопределённый срок?! Одно утешало: вдали легче сдерживать похоть, а Настёне моей нужно время, чтобы отойти от первого раза. Ничего, успеем ещё наобщаться… У нас вся жизнь впереди.

— Яр… А помнишь, ты говорил, что у нас есть друг… женского пола? Что она помогла нам… чтобы мы смогли встретиться тогда в парке.

— Угу.

— А как именно… в чём заключалась её помощь?

Я немного напрягся… но потом решил: а, к чёрту! Скажу правду, вряд ли она уже что-то изменит между нами после всего этого…

— Слушай… Тут такая история… Короче, некоторые люди считают, что Мотя — моя невеста.

Как я и предполагал, Настя дёрнулась в моих руках, но я удержал.

— На самом деле, это не так, и никогда не было!

— А некоторые люди, — севшим голосом уточнила девушка, — это твой отец?

— Да, в том числе. Они с Мотиным батей давно дружат, ещё с молодости, и придумали нас поженить.

— Но вы не любите друг друга?

— Нет. Между нами никогда ничего не было. Она в курсе, куда и с кем я ходил, когда она нас прикрывала, понимаешь?

— Л-ладно. Но что же твой отец? Он будет в ярости, когда узнает…

— Насть, да не переживай ты раньше времени…

— А её отец? Моти… Кто он?

Я вздохнул:

— Генерал Савельев. Начальник областного военкомата.

Настя прикрыла ладошками лицо.

— Что, испугалась? — ухмыльнулся я.

— А ты считаешь, нам нечего опасаться?

— Что-нибудь придумаем. В крайнем случае, переедем в другой город. Устроимся на работу, доучимся заочно. Всё будет норм!

— Ты думаешь, переезд в другой город всё решит?

— А ты думаешь, меня застрелят за то, что я отказался жениться на нелюбимой девушке?

— Понятия не имею, как мстят люди вроде этого генерала, но вряд ли сносят пренебрежение к себе с христианским смирением.

— Не забывай, что Мотя на нашей стороне.

— Господи! Бедная Мотя… Как бы и ей из-за нас не прилетело… Да, Ярослав Дмитрич, заварил же ты кашу!..

— Я?! Между прочим, это ты, козявка, устроила меня на исправительные работы и сама же там передо мной хвостом крутила…

— Как тебе не стыдно, Яр! Уж кто-кто, а я точно не заслужила таких обвинений.

— Да кто тебя обвиняет? — я обнял её покрепче и забормотал ласково на ушко: — Наоборот, восхищаюсь и преклоняюсь! Так охмурить видавшего виды меня, без использования ухищрений косметологии и коротко-облегающей одежды…

— Вот это-то всё как раз ты и повидал! — улыбнулась в ответ мудрая Настёна. — Надоело, наверное…

Мы опять стали целоваться, но как только прекратили, на мордашке моей девушки опять застыло встревоженное выражение лица:

— Как ты беспечен, Яр! Нам нужно быть вдвое, втрое осторожнее! Не приезжай больше к общаге, не обнимай и не целуй меня в общественных местах!