– Ваня, в плену, на чужбине или в глубокой могиле? Как ты мог нас оставить?
Сжавшись от горя и холода, сидела она, маленькая, одинокая женщина с опухшим от слёз лицом. Казалось, всё в этом мире восстало против неё, – сил совсем не осталось, а помощи ждать неоткуда.
…Захлопали двери, там и сям слышались громкие голоса хозяев. Село просыпалось, втягиваясь в тяжёлый каждодневный труд. Мычали некормленые коровы, перекликались петухи, призывно кегекали гуси – жизнь продолжалась. Скоро на луг погонят гусей, пройдёт стадо коров, и хотя среди зарослей её заметить трудно, всё ж рисковать не стоит, да и продрогла основательно. Надо идти домой, будить нерадивую дочь, заниматься будничными делами. Медленно, нехотя шла она, в глубине души понимая, что рушится их с таким трудом налаженная послевоенная жизнь. Колька не женится на дочери. Паша, его мать, не допустит этого, а аборты запрещены. К весне у Юрасихи родится сын, а у неё внук или внучка. Так, видимо, Господь решил.
Таня слышала, как мать ушла из дома. Она отбросила одеяло, подбежала к окошку. Не чёткий силуэт маленькой фигурки удалялся за околицу. Даже в темноте было видно, как ей тяжело. Нырнув под одеяло, Таня подтянула к животу ноги и заскулила:
– Догадалась… Почему я неудалая? Ничего-то у меня не выходит. Ну, зачем мне Колька! Я же его не люблю! Назло Яше? Мамочка, милая, прости меня. Яша, Яшенька, любимый, – глотая солёные слёзы, рыдала она, кусая зубами одеяло. – Будь проклята судьба, что разлучила нас!
В Яшу она влюбилась неожиданно. Поначалу едва замечала невзрачного жилистого парня. На редких посиделках, в клубе, невозможно было увернуться от его ласкового теплого взгляда. Её раздражало, что он молчит и смотрит. Хмурила брови, отворачивалась, но постепенно, сама того не замечая, начала ответно искать его взгляд. А потом поняла, что не может без него обходиться, скучала и не находила себе места. Когда они стали встречаться, он объяснил ей, что боролся с собой, не решаясь подойти. Отец с матерью хотели, чтобы он женился на тихой блеклой Маньке Кирюхиной. Хотя она была неказиста, в женихах недостатка не было: Манька считалась богатой невестой. Отец с войны приволок кучу добра. Кое-что обменяв и распродав, подправили дом, отстроили сарай. Манькина мать шила бабам кофты да рубахи на зингеровской машинке, не брезговала ни яйцами, ни салом, ни зерном: всё, что несли, брала. В колхозе не работала, потому как шила самой председательше. Манька расцвела на хороших харчах, похорошела. Слабохарактерная, она зависела от матери. Почему они остановили свой выбор на Яше, неизвестно. Был он беден, как церковная мышь, с больной матерью и старой бабушкой в придачу. Видно, приглянулся Маньке: работящий, первый гармонист, на всех праздниках желанный гость. В городе на конкурсе баянистов занял второе место, и то потому, что первое отдали учителю по музыке. Манька смотрела на него, как на икону. Яшка хмурился, отводил глаза и шёл провожать Татьяну.
В любовь окунулись, как в омут. Иногда казалось, что такого счастья не бывает и добром всё не кончится, да так оно и вышло. Они были красивой и счастливой парой, чего среди нищеты и разрухи не имело права быть. Вечерами шли по селу, Яша играл на гармошке, Татьяна пела, а селяне садились на лавочки и слушали. Это было самое счастливое время. Им не дали насладиться счастьем, в бой вступили и Яшина мать, и мать Маньки.
Яша сердился на мать, успокаивал Таню:
– Поголосят да отстанут. Я без тебя жить не могу.
Она верила ему. Терпела нападки и унижения, косые взгляды сторонников Маньки, упрёки своей матери, но силы оказались неравны. Мать Яши слегла, видимо, специально, а может, и вправду расстроилась, что сын от добра откажется. Обещала на себя руки наложить, если он на Тане женится.
– Потерпи немного, – уговаривал он Таню, – всё уляжется. Я на своём стоять буду, и мать смирится. Вот увидишь, – целовал он её, – она еще жалеть будет, что так обижала тебя.
– Яша, скажи честно, тебе Манька хоть чуточку нравится?
– Маня, конечно, некрасивая, но добрая. Мне её просто жалко. Её заели дома.
– Маню всем жалко, а меня…
– Ты сильная и красивая. И я тебя очень люблю. Но разве можно понять, отчего одна баба другую терпеть не может. Нам нужно притихнуть, реже встречаться, они и успокоятся, а по осени мы поедем в город, купим себе кольца и поставим всех перед фактом.
Что-то недоговаривал ее любимый, скрывал… Неужто разлюбил?..
Танюше совсем не хотелось встречаться тайно, но что она могла поделать?
Всё тайное в селе быстро становится явным, и вскоре родители поняли, что их водят за нос. Мать Яши пожаловалась председателю, что, мол, сбивает парня с пути. И однажды, после очередного собрания, когда все двинулись к выходу, председатель кивнул, ей чтобы осталась. Таня остановилась, в сердце вползла тревога, щеки запылали огнем. Люди торопливо, пряча взгляд покидали здание конторы. Конечно, все понимали, о чем пойдет разговор, и не хотели становиться свидетелями унизительной сцены.
Что говорил председатель, старательно перекладывая бумаги, она плохо помнит. Её трясло, словно в лихорадке. «Как они смеют, за что?..»– металось в голове. Поняв, что смысл его слов не доходит до неё, председатель вздохнул и выдал напрямик:
– Будешь покладистая, выдвинем в звеньевые, а может даже и в передовички, а нет – дело твоё… Яшку готовим в партию, и нам нужна крепкая советская семья. Ты меня должна понять.
– А мы что, не советские? – глухим от волнения голосом спросила она.
– Советские то, советские… Да только батька где?
Таня удивленно вскинула заплаканные глаза.
– Отец- то тут при чём? Вы же знаете, он воевал, пропал без вести…
– А вот этого нам не надо, нюни тут разводить, понимаешь ты… Слезами ничего не добьешься. Знаю, знаю, пропал твой батька без вести. А кто это доказать может? А вдруг добровольно сдался, и, может, ещё чего?..
Таня побледнела так, что он испугался.
– Не дуркуй! К слову я… к слову. Хотя, как сказать… Я человек подневольный, что мне партия прикажет? То-то… Будут у тебя ещё женихи, ты девка красивая… Иди, иди домой, успокойся. Найдётся твой батька, тогда за кого хочешь, за того и выходи замуж, а пока вот так: Яшу мы тебе не отдадим, нам он нужнее. И вообще – некогда мне тут с тобой выяснять что да как… Иди, иди…Ну немного погорюешь, девичьи слёзы, они, того, что вода… А про Яшку забудь. Такое мое слово.
В тот вечер Таня домой не пошла. Долго кружила по лугу. Мысли теснились в голове, наталкиваясь только на одно решение – порешить свою жизнь. Надо же, сволочь, отца приплел… Будто не знает, какой отец честный человек и что в партизанах был. Боже, как страшно – свои, а словно зверьё… Она металась около хуторского колодца, заглядывая вниз и в страхе отпрыгивая от жуткой темноты и звуков, доносящихся оттуда, пока кто-то не звякнул ведрами. Испугавшись, побрела в сторону края, где жил любимый. «Попрощаюсь с ним, прямо спрошу, пусть скажет всю правду, в сговоре он с ними или не знает ничего? А то, может, председатель сочинил …» – решила она. Слез не было. Болело тело, не хотело подчиняться, каждое движение приносило жгучую боль. Мёрзла, словно в мороз. Если бы председатель не упомянул отца, она бы точно рассмеялась ему в лицо, но он чуть ли не в предательстве обвинил их семью. А то не помнит, как они с сестрой Анной ночью носили в лес партизанам еду, чистую одежду. Как он посмел так?! А может, в селе так и думают? Она ужаснулась. Хорошо, говорили наедине, так хоть мать не узнает, а то представить невозможно, что с ней будет. Она помнила, как получили извещение о том, что отец пропал без вести. Прочитав, она посмотрела на мать, и поразилась её спокойствию.
– Мам, ты чего?..
– Брешут. Не пропал он …
Таня опешила.
– Ну вот же пишут…
– Да мало ли что пишут. Бумаги много, вот и марают. Сколько таких бумаг по Мазеповке плачут… Глядишь, мужики живые возвращаются … Обшиблись, и все тут…
