Он не заметил, что стоит среди горницы и разговаривает вслух.

– Гулять пойдешь по своим? Или спать завалишься? – Тетка сочувственно глядела на него. – Смотри, с утра в лес за сушняком…

– Я чуток у калитки покурю.

– Ну, ну, покури, курец-огурец. От вашей махорки спасу нет. Слава тебе господи, младшие пока не пристрастились, а то хочь с дому сбегай.

Иван прикурил угольком из печи самокрутку, вышел на улицу. В небе загорались первые звёзды. На западе светлела узкая полоска уходящего заката. По селу слышался непрерывный лай собак. Мычали ещё недоенные бурёнки, слышались голоса хозяев, загоняющих живность в хлев. В центре села взорвался девичий визг, мужской хохот. День угасал, но жизнь не прекращалась. Иван, облокотившись о штакетник палисадника, вслушивался в привычные, милые сердцу звуки.

Послышались легкие шаги. Иван увидел девчушку, внучку деда Матвея, озорную хохотушку Нюру.

Нюра, стрельнув в него лукавым взглядом, хихикнула.

– Точ так мой дед. Стоит у ворот и смалит.

– Это я-то дед? – сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, возмутился Иван. – Я ещё отцом не стал, а ты дед. Неужели таким старым гляжусь?

– Завтра едем сушняк собирать. И Надюша с отцом…

Испугавшись, что сболтнула лишнего, чуть не бегом рванулась домой.

Иван, усмехнувшись, потушил самокрутку.

В лесу раздавались голоса. Казалось, всё село вышло на чистку леса. Так поступали каждую осень: отводили участок, который хозяин должен был очистить от сухих поломанных веток. По одному возу свозили на отопление общественных помещений, остальное себе.

Иван с дядькой выехали к опушке. Там уже стояла повозка Федора Афанасьевича. У возка суетился дед Матвей, складывая ветки. Чуть поодаль раздавались голоса девчат и стук топора, – Федор рубил сушняк.

– Ну и Федор, – пробурчал дядька, – за ним не угонишься.

– Здрав будь, Матвей Гаврилович! Уже в работе! Молодцы!

– Поздновато, Василий Петрович.

– Успеется, – недовольно ответствовал дядька, – за вами всё одно не угонишься, крепко вы шустрые.

– Что есть, то есть, – довольно произнёс дед. – Одни девки, зато какие. Не девки, а Гераклы, – кивнул он в сторону Нюры и Нади, тащивших ветки. Нюра подтащила ветку поздоровалась, Надюша в растерянности остановилась.

Иван увидел невысокую девушку с испуганными глазами.

Пытаясь справиться со смущением, она поправляла сползающий с головы платок.

Выручила Нюра.

– Иван, помоги дивчине.

– Иди помогай, жених, – толкнул его дядька.

– Вот кавалеры так кавалеры! – всплеснула руками Нюра.

– А что я? – дед Матвей уставился на неё. – Какой с меня кавалер?..

Растерявшийся Иван и дед представляли такое жалкое зрелище, что Нюра зашлась от хохота.

– Надюш, ты только глянь на них!

Дед покачал головой.

– Ох, егоза, вот ведь как дело повернула.

Иван пошёл к Надюше. Она стояла и со страхом смотрела, как высокий статный парень, мечта мазеповских девок, идёт к ней на подмогу, крепко сжимая в объятиях тяжелую ветку.

Гордая посадка головы и удивлённо-доверчивый взгляд смутили Ивана. Чистый высокий лоб, темные, гладко зачесанные волосы и серьезные светло карие глаза с мелкими темными крапинками.

Сердце гулко постукивало в груди, кровь прилила к лицу.

«Словно мальчишка… Надо взять себя в руки. Маленькая, а смотрит словно королева. Ничего себе жёнушка будет, скорее удивился, чем огорчился он. До чего ж серьёзная…»

Ему сделалось весело – он и сам не заметил, как принял решение. Груз последних дней спал, на сердце Ивана стало легко …

А возле повозки повисло неловкое молчание. Дед Матвей с хитрой усмешкой смотрел на девчат.

– Что примолкли, обломята! Марш за дровами, а то Федор разозлится.

– Надь, ты обиделась? – лукаво потупилась Нюра, видя, как огорчилась подруга. – Я так хотела, чтобы вы встретились. Вон как хорошо вышло. Правда? Теперь тебе не страшно? Ну, Надь – обняла она подругу за плечи и прижала к себе. – Он так на тебя смотрел, как заворожённый. Сразу видно, ты ему очень понравилась.

– Ладно, Нюра, не переживай, – Надя погладила её по руке. – Хорошая ты, дай бог счастья. Всё правильно сделала.

Они вновь встретились у перехода через низину. Дед, сидя на дровах, правил лошадьми, отец шагал, придерживая воз с одной стороны, девчата – с другой.

Иван отстранил их, уверенно помог перевезти воз. Перекинулся с отцом словами. Отец покосился на сурово глянувшую в их сторону дочь, укорно покачал головой.

Но Надюше не хотелось улыбаться и делать довольный вид, даже ради отца.

Иван ей нравился, но замуж по-прежнему не хотелось. Ей не хотелось становиться взрослой. Терпеть в доме присутствие чужого мужчины, спать с ним в одной постели и угождать. Да и детей, как Нюра, она не особенно желала. Хорошо, если вырастут добрыми людьми, а если пьяницами или лодырями, а пуще того злыднями? Нет, пусть это её минет. Уж если придется сделать то, что велит отец, так пусть и терпит её недовольство. Будь на то её воля, ушла бы в лес и жила на кордоне, как лесник, – и ничего ей боле не надо.

…Сваты появились через неделю. Надюша почти смирилась с мыслью о замужестве. Она делала, как велела матушка: подносила чарку водки, кланялась, благодарила. Мать с жалостью смотрела на дочь, но всё ж была довольна. Лишь Ольга, виновато потупившись, при любом подвернувшемся случае ласково гладила Надю по плечу и шептала:

«Спаси тебя, Господи».

– Хоронят меня, что ли? – досадовала Надя. – Или рады, что избавляются…

Тёмными зимними вечерами они станут ткать холсты и полотно, готовиться к свадьбе. Солить и коптить мясо, варить крепкий самогон.

Она рада была этим хлопотам, избавляющим от дурных мыслей.

На Покров, как по заказу, после почти летнего тепла, пошёл снег. Надюша стояла на крыльце с непокрытой головой. Снег тихими хлопьями сыпал на жёлто-багряные листья деревьев. Оседал покрывалом на вновь зазеленевшие куртинки травы. Хмурые серые тучи, казалось, зависшие над притихшим лесом, тяжело плыли в сторону села.

Она вдруг почувствовала острое одиночество.

– Как отрезанный ломоть!.. Скорее бы это кончилось.

Маленькая девушка стояла на крыльце отцовского дома, пытаясь угадать свою судьбу, вглядывалась в красочно убранный лес. Словно там, среди деревьев, промелькнёт знак её судьбы. Вокруг стояла тишина. Лишь тихо шуршали стремительно опадавшие под тяжестью холодного снега последние листья. Природа будто старалась не мешать ей познать чувство одиночества.

…Снег падал и падал. Голова Надюши покрылась его чистыми легкими пухом.

– Мяу, – послышалось у её ног.

Кот просился в тепло родного дома.

Часть 2

Татьяна

– Ох, Фёдоровна! Какая голосистая твоя Татьяна! Ей бы в тиятре петь. – Юрасиха опрокинула стопку самогона, сморщилась, потянулась за кусочком сала, аппетитно лоснящимся на щербатой тарелке. – И самогон у тебя хороший, ядрёный.

Фёдоровна не знала, чему радоваться: то ли тому, что самогон хороший, то ли тому, что дочь голосистая.

– По матери казаки у нас в роду, ты ж знаешь. А казаки и поют, и пляшут хорошо. Ты закусывай, закусывай, – подвигала она подруге картошку в мундире, солёный огурец. – А то часом захмелеешь. Да и будя на сегодня.

Фёдоровна заткнула свернутой из бумаги пробкой початую бутылку самогона, спрятала её в закуток под святым углом, задернула ситцевой занавеской.

– Может, ещё по стопочке? – заискивающе протянула Юрасиха.

– Будя. И так уже хороша. Что-то ты к рюмке потянулась, до беды недалеко. Окстись, привыкнешь, не оторвешься.

– А что в жизни весёлого? Повеситься хочется. А стопочку выпьешь и забудешься. Вот, гляди, – Юрасиха протянула к ней красные узловатые пальцы, – как грабли от работы, а сытости, как не было, так и нет. За трудодень, как лошадь… Всю душеньку вымотают. Лучше бы под немца. Кто с Германии вернулся, бают, кормили хозяева хорошо.