Она снова заплакала, размазывая по лицу слёзы.

…Домой пришла поздно, окоченевшая от холода, страха и переживаний. Юркнув под одеяло на топчан, провалилась в сон, как в бездну. Снились младенцы с оторванными ручками и ножками, страшная старая ведьма с беззубым ртом, которая с хохотом плясала вокруг неё, пытаясь палкой попасть ей между ног. Она пронзительно закричала и проснулась.

– Чего ж ты так кричишь! – мать стояла над ней с кружкой воды.

Татьяна больше не сомкнула глаз. К утру знала, что никуда не пойдёт. Ни через день, ни через неделю. Будет рожать, даже если от неё откажутся все на свете.

Зима легла в одну ночь. Утром проснулись – на дворе белым-бело. В сказочном убранстве деревья казались нереальными. От снега стало светло и радостно на сердце. Морозец продержался до обеда. Сквозь рваные облака проглянуло солнце, достигая лучами земли. С верхушек деревьев и электрических проводов посыпался снег. На улицу высыпала детвора, с шумом и гамом лепила снежки, бросала друг в друга.

К Новому году резали поросят. Надя тоже собралась резать кабанчика. Единственная возможность обменять в городе мясо на кое-что из одежды и утвари. Она попросила у старшего сына Юрасихи помощи. Гаврила кое-как справился, помучив животное.

Разобрали внутренности, нажарили печёнки с салом, накормили Гаврилу. А сами с Юрасихой уселись в натопленной горнице за столом.

– Раньше до Рождества постовали, теперь, когда хочешь – режь да ешь. Фёдоровна, помянем кабанчика. С Танькой новые сапоги справите, рейтузы.

Юрасиха опрокинула рюмку. Заела аппетитно пахнущёй печёнкой с жареным луком, хрустящим, кислым до оскомины огурцом.

– Ты так и поишь младенца самогоном?

– Что ты, Фёдоровна! Это только по праздникам! Ничего ему не будет, поспит побольше. Вырастет всё одно водку жрать станет…

Надюша покачала головой.

– Хоть убей – она своё… К весне народу в селе прибавится, баб много на сносях. Работают мужики – молодцы. Откуда силы берутся.

– Тут, подруженька, сила не при чём, – плюнул и готово…

– Ну и потешница! – захохотала Надя.

– Давай лучше споём нашу любимую…

И они затянули «По диким степям Забайкалья» …

Долго сидели, вспоминая молодость, родных и знакомых, горюя о несбывшемся, строя планы на будущее. Их дружба с детских лет была испытана. Окрепла в годы войны, помогая выстоять и не сломиться. И сейчас держала на плаву, не давая пасть духом.

Нет лучшего лекарства для женщины, чем беседа с любимой подругой. Она выслушает и поддержит просто потому, что тебе плохо, а не потому, права ты или нет, плоха или хороша. И прибежит в любое время, бросив неотложные дела. Поругает тех, на кого ты сегодня в обиде, похвалит тех, к кому ты сегодня была добра. Подруга – доктор, мать, сестра и советчик в одном лице. И не надо мудрёных психотерапевтов, – подругам бы побольше времени да место, где они могли бы поплакаться друг другу в жилетку. Им просто повезло найти друг друга в этой запутанной жизни.

…Татьяна свернулась калачиком на маленькой горячей лежанке. Её трясло, как в лихорадке.

– Только бы не заболеть, – она натянула на себя ещё одно одеяло. – Мать напугаю.

Она не поехала в больницу, как ни уговаривала её медичка. Хорошая баба, добрая, не сплетница. Единственная, кто, кажется, её жалеет. Остальные ждут как бы уколоть, будто у них что-то украла.

По селу праздновали Святки. И хотя эти праздники начальством не приветствовались, народ любил их и праздновал. Ходили ряженые, сеяли-веяли-засевали, славили коляду. Молодёжь подпирала брёвнами ворота, таская их от соседа к соседу, пугала баб из-за угла масками, вывернутыми на изнанок тулупами. Веселились. Приняла было участие в игрищах и Таня, но досужие девки расстроили до слез, пришлось уйти. Особо старалась Верка Мухина. Ей то что за дело? «Думают, я продолжаю с Яшкой встречаться, и что дитя от него. Маньку им жалко, а меня не жалко, когда она Яшу увела. Пусть спасибо говорит, что не зову – прибежит как миленький. Только не нужно это мне: раз предал и другой предаст».

Согревшись, сбросила одеяло. Перевернулся ребёнок, она испуганно притихла, положив ладонь на живот. Значит, половину срока уже. Отчего так получается: и любят её парни, и жениться хотят, а она одна? Девки дружат с одним – замуж за другого выходят. Колька хоть и говорит, что заберёт, но мать не даст. Как увидит её, так из глаз змеи лезут, так бы и удавила, хотя Татьяна ей худого слова не сказала. Конечно, она плохо поступила, что поддалась Кольке. А сколько девок до свадьбы отдаются, потом замуж выходят – и ничего. А как с ней такое случилось, так плохая. Да, они без отца живут, да, нет у них богатства, а у кого оно сейчас есть? Яша женился на богатстве, ходит как в воду опущенный, его жена ей проклятия шлёт. Весной уедет к Кольке, пусть от злости давятся.

Нужно было встретить мать. Она рано по утру взяла санки и отправилась в лес за сушняком. По снегу везти санки не тяжело, тяжело след валенками давить.

…Она достала согревшиеся в печурке валенки, сунула в них ноги. Единственная суконная юбка, как говорится, и в Крым, и в Рим, и в добрые люди, старая фуфайка, платок.

На улице с трудом открыла осевшую калитку. Со двора напротив вышла соседка Поля с вёдрами, улыбнулась Татьяне. Полинка хорошая девка, она не судила Татьяну. Неделю назад расписались с Колькой Козаком. Колька пристал в зятья. Наварили холодца, выпили самогона, поплясали маленько – вот и вся свадьба.

В конце улицы повернула к кладбищу. Оно занимало самый высокий бугор, чтобы в разлив не заливало могилки. Оттуда хорошо проглядывалась окрестность до самого леса.

Снег скрипел под валенками, искрился, бил по глазам. Окинув взглядом равнину, окаймленную лесом, застыла в восторге.

– Красота!

Чистое сияющее поле снега прорезано узкой полоской санного следа. Кое-где чернели одинокие кусты лозняка. Через огороды, ломая снежное покрывало, пробивался мужчина.

Она сломала прутик тальника и стала, как в детстве, чертить на снегу каракули. Как давно это было! Написав «Таня + …», она озадачилась. С горечью подумала, что и вписать некого.

Задумавшись, не сразу услышала позади скрип снега. Кто-то шел в её сторону. Быстро стёрла надпись. Сердце её забилось. Каким-то непонятным чутьём угадала – Яша! Обернулась. В нахлобученной на глаза шапке, в военных штанах и больших, до колен, валенках. Худой, сгорбленный… За спиной рыболовные снасти. Почувствовав, как вспыхнуло лицо, Таня отвернулась и подчёркнуто старательно зачертила прутиком.

– Здравствуй, Яша. Неровен час, увидят …

– Дай хоть нагляжусь.

– Тебе есть на кого смотреть.

– Маня не виновата, это всё я… Уедем, Танюша! Я ребёнка твоего любить буду, как своего. Плохо без тебя, тошно, сил моих нету. Не могу тебя забыть, как ни стараюсь. Головой понимаю, что виноват, и себя ненавижу. Уступил матери, думал, со временем отстанут от меня. Плохо я себя знал, – не стерпелось, не слюбилось. Всем жизнь испортил: и тебе, и Мане, себе тоже…

Вот они, любимые, родные глаза с безумным огнём. Как ей хотелось кинуться к нему, забыть обо всём и целовать, целовать. Она сделала шаг, но с горки вылетели санки: ребятня вышла кататься. Справившись с собой, она отвернулась:

– Ничего не изменишь, Яша. Дитя у тебя, об нём думай.

– Погибну без тебя, Танюша… Прощай!..

Она глядела ему в спину, захлебнувшись в немом крике. И когда он скрылся за поворотом, бегом бросилась домой. На холодном земляном полу у кровати, комкая одеяло, дала волю слезам.

Зима разгулялась, снега насыпало по пояс, потом заметелило. Ветер сбивал с ног, заматывал вокруг ног юбку, не давая ходу. Выходили из дома только по наряду на колхозные работы да в магазин за хлебом или спичками.

На День Советской армии и Военно-морского флота в клубе должна была состояться обязательная лекция, потом – концерт художественной самодеятельности.