Чимин-хён не подвел, и их палатка пустует. Где же он интересно. Так же как и Гук, проводит ночь в компании самой горячей цыпочки универа? И не важно, что у цыпочки рост за метр восемьдесят, длинные руки баскетболиста и плечи — косая сажень. Чонгук верит, что Чимин не свалял дурака и утешил отшитого Намджуна-сонбэ, кхе-кхе, неудачника сегодняшнего вечера. Если бы тот пошел за потерянным Джином на речку, кто знает, чьи бы руки сейчас обнимали цветочного президента. Но Намджун не пошел, не додавил, не поймал. А Гук поймал. Поймал и больше не отпустит.

«Надеюсь, Чимин-ши, теперь ты запомнишь, где и что у тебя будет болеть» — не сдержавшись, Чонгук тихо хмыкает, пуская по чужой макушке сноп теплого воздуха. Всем телом он чувствует, как тот еще сильнее костенеет.

— Расслабься, хён, ничего не будет… — тихо, низко в мягкие волосы на затылке. Руки под расстегнутым спальным мешком-одеялом невесомо гладят гукову сменную футболку на животе старшего. Розовая, влажная после источников худи сушится на волейбольной сетке. Заботливый, хозяйственный Гук. — Что бы ты себе сейчас не выдумал, просто спи.

И моментом твердое, жесткое тело растекается по спальнику, будто разом вынули все кости. Можно даже подтащить ближе, втереть в себя сильнее, растянуть Сокджина по всей своей длине. Кредит доверия подбит, оправдан, сошелся в расчетах. Трусливый, сладкий, почти натуральный Джин. Ему просто повезло, что рядом Чонгук, а не отупевший член. Выдыхай.

— А хотел бы? Хотел бы, чтобы было? — несколько слов, оброненные старшим в тишине палатки, запускают Чона прочь с планеты.

— Хотел бы… Еще как хотел бы… — карты вскрыты Чонгуком, не тушуясь. — Рассказать, как я тебя хочу?

И тихое, мягкое «да» на выдохе швыряет его на адскую сковороду.

Рисково-трусливый заучка-президент. Узнать как оно бывает, без посягательств на святое. Прощупать чуть дальше область неизведанного. Размыть ненадолго границы своей гетеросексуальности. Довериться Чонгуку еще чуть больше.

Он тихо шепчет в загоревшееся алым цветом ухо:

— Я бы положил тебя на спину. Целовал бы твои сладкие, мягкие губы, нежные веки, розовые скулы. Щупал бы языком нежное горло и твердый кадык. Твоя ямочка на шее как будто ждет моих засосов. Пунцовые следы моих губ светились бы на тебе долгие недели. Я бы снял с тебя мешающуюся футболку, хоть меня до искр перед глазами мажет МОЯ футболка на ТВОЕМ теле. Я гладил бы руками острые ключицы и тонкий торс, узкие бедра и стройные ноги. Стащил бы ненужные джинсы. Ласкал бы тебя губами, ладонями, всем своим большим и сильным телом. Ты бы уже горел, да, хё-ё-ён? Ты уже горишь, я знаю, чувствую… Я бы тебя растягивал долго-долго, пока ты не станешь мягким, растянутым, упругим внутри. Для меня. Под меня. Я бы брал тебя на спине, раздвинув нежные бедра. Трахал бы, поставив на колени, держась за бедра, выгибая в пояснице. Заполнял бы тебя до упора, посадив сверху, разрешив выбрать темп самому. Я бы имел тебя, хён, всю ночь, и ты бы стонал на весь лагерь. Хочу тебя сумасшедше. Хочу присвоить себе, завладеть тобой на всю ночь… Я хочу брать тебя бесконечно этой ночью. Но не буду.

Протяжный, низкий, сладкий стон стелется по полу палатки. Припалило, да, сонбэнним? Его тоже, тоже. Палит всю дорогу с тех пор, как увидел. А сейчас, укрыть плотнее, обнять крепче трясущееся тело и ждать утра, в котором Чонгук проснется один.

Утром в палатке с Чонгуком Чимин. Зацелованные губы, дорожка засосов от шеи до плеча, красные следы щетины на плюшевом лице, умоляющий взгляд.

— Когда ты пришел, хён?

— Только что…

— Я был один?

— Да…

От того, что побег был ожидаем, менее больно от этого не стало…

========== 12 ==========

За завтраком цветочный президент выглядит… зелено. Сидя за одним длинным столом, в окружении студентов, Чонгук не может от него оторвать глаз. Еще несколько часов назад Сокджин был так близко, дышал спиной ему в грудь, вжимался в бедра и перехватывал наглые руки на животе, когда хватка младшего крепла от чувств. А сейчас тот с независимым видом, не поднимая глаз на Чона, ест похмельный супчик, приготовленный одной из его сердобольных поклонниц и даже вида не показывает, что знает мелкого. Чонгук готовится к разговору.

Готовит свое непослушное сердце к ожидаемой боли, готовит правильные и веские слова и думает, что если тот будет избегать разговора, струсит сказать в лицо «нет», Гук поймает его сам. Поставить все точки над «и» всегда достойнее, чем замалчивать, игнорировать то, что еще ночью цвело, переливалось и существовало для двоих.

Только как приструнить себя, так резко прикатившую влюбленность, когда перед глазами рот Джина, втягивающий в себя эту сраную лапшу, хлюпающий острой жидкостью, стонущего с открытым, набитым ртом. Виртуозно, блядь, доводящего Чонгука до припадка, и при этом так ни разу и не посмотревшего в его сторону. Капли супа на губах, и Джин беспечно собирает их языком, не думая о том, что у кого-то картины в голове, что может слизывать сонбэ со своего лица. Будет сложно, да. Чонгук давит ладонью член под штанами и отворачивается.

— Оппа! Ты куда вчера ушел? Я тебя весь вечер ждала! Оппа, с кем ты мне изменил? — длинные волосы знакомо стелются по рукам, пока их обладательница обнимает Чонгука со спины, прижимаясь маленьким, узким телом к его широкому.

Гулкий, сиплый кашель разносится над столом, пугая соседей по столу, привлекая внимание к зажмурившемуся, прикрывшему ладонями рот Джину. Подавился таки своей лапшой, правильно, кто ж так ест. Так и настучал бы по спине одному вредному, красивому президенту, думает Чонгук, разглядывая красные щеки того.

Тонкие, белые руки все еще обнимают задумчивого парня.

— Извини, так получилось… — кроличья, хитрая улыбка еще никогда не подводила ее обладателя, а вкупе с мужественной внешностью точно заставляет простить все грехи.

«Прости, Лиен, мой грех один, но весомый», — нежная чайная роза, с тонким, скромным запахом, привлекает меня больше, чем яркий, броский лотос.

После завтрака Чонгук и сонный Чимин падают на ближайшую лавку. Переваривать. Завтрак и внезапные изменения в половых предпочтениях. Вообще, разглядывая проходящие мимо женские ножки, Чонгук не перестал считать их красивыми, а обладательниц этих ножек — очаровательными. Просто ножки, коленки, карамельная кожа одного похмельного сонбэ, мелькающего тут и там по лагерю нравятся ему намного, намного больше. Это все стоит переосмысления, двадцатилетний* Чон на пороге принятия каких-то новых, важных знаний о себе. Он не будет рефлексировать, его обстоятельная натура спокойно примет новые факты. В конце концов, даже его родители всю дорогу твердят: желание быть кем-то другим — это пустая трата того, кем ты являешься*. Чонгук целиком и полностью уверен, что от этих новых знаний он не перестанет быть Гуком и не перестанет быть сыном своих родителей.

Интересно, как там самоопределение Чимин-хёна поживает.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — Чонгук сомневается, что так натереть чиминовскую мягкую морду может женская кожа. Хотя… — В чьей палатке ты ночевал?

Чимин так же бодро разглядывает женские ножки, но общий вид грустнеет, и весьма ощутимо.

— Я ночевал в палатке Намджуна-сонбэ… В этот раз я хотя бы помню. Но знаешь, Чонгуки, лучше бы я еще раз забыл.

— Он что, тебя чем-то обидел? — у Чона крепнет неистовое желание втащить одному здоровому сонбэ. Хотя, почему здоровому? Спортивный, сильный Чонгук, много лет занимающийся тхэквондо выглядит не меньше этого крепыша, и уж точно сможет дать тому по щам. Раз за то, что опять крутится рядом с Сокджином, второй раз за то, что обижает маленьких.

— Ну, дальше поцелуев у нас ничего не зашло, но когда тебя целуют, и называют другим именем — это охуеть, как стремно. Жаль, память в этот раз надо мной не сжалилась.

— Мудацкий сонбэ. Хочешь, морду ему начищу? — Чонгук тянет ближе к себе маленького хёна, обнимает за плечи, даря тонсеновско-дружескую поддержку.

— Да ну, ты-то набьешь, а нам еще сколько учиться. Не забывай, он все еще наш сонбэ. Похуй, переживу, — Чимин почти равнодушно жмет плечами, укладывается на плечо младшего. — Да и жалко бить такую умную голову, у него знаешь какой айкью, вечно призовые места на универсиадах приносит. Сокджин-сонбэнним учится последний год и после него в президенты студенческого совета прочат Намджуна. Они с Сокджином-сонбэ — два сапога пара.