— Ким Сокджин! Ты случаем не заболел? — профессор Им внимательно разглядывает студента, откровенно плавающего по теме предмета в звенящей тишине, создаваемой удивленными одногруппниками.

Понятное дело, заучка всея факультета внезапно то ли оглупел, то ли обнаглел. Молча стоит перед преподавателем, а если не молчит, плетет какую-то ересь и давит глупые улыбки.

— Да, сонсенним… Кажется, я болею, — Джин подхватил инфекцию похоти и на всю голову болен Чонгуком. Симптомы известны: Чонгук поднимает ему температуру, жжет ожоги на губах, плавит кости, выжигает Джина до пепла.

— Иди-ка ты тогда домой лечиться… — суровый профессор готов дать поблажку любимому студенту, который так откровенно и явно не в себе.

В общаге Джин долго разглядывает себя в зеркале. Каких-то полдня, а в отражении совсем другой человек. Этот знакомый незнакомец смотрит уверенно, держит высоко голову и, кажется, умеет мечтать. Прочь напускную строгость, за которой так легко можно спрятать неуверенность и страх, прочь скованность и напряжение. Альтер-эго в зеркале медленно тянет с себя кипенно-белое полотно скромной рубашки, высвобождает ремень из шлевок пояса штанов. Молния на ширинке классических брюк возмущенно вжихает, пока уверенные пальцы тянут ее вниз. Джин пинком ноги откидывает груду вещей и внимательно, напряженно вглядывается в себя. Какое-то девичье нежное лицо, большие губы, мягкие щеки, маленький подбородок. Бескомпромиссно широкие плечи, но узкое все остальное: талия, бедра, ноги. Девчонки сходят по нему с ума, парни сохнут, менеджеры продюсерских агентств даже сейчас, почти в 24 года* останавливают его на улице, предлагая стать знаменитым. Но что толку от его сомнительной девчачьей красоты, если внутри вакуум. И живешь 24/7 с чувством, что в любой момент пустота втянет в себя хрупкую оболочку и она пойдет трещинами, скукожится и усохнет. Джинова красота все это время только портила ему отношения с отцом, жизнь, отравляла несбыточными мечтами. И только Чонгук сумел придать ей наполнение, смысл и цель, заполнил Джина счастьем, страстью, любовью. Напитал так, что даже распасться на атомы совсем не страшно.

Хочется почувствовать то, что ощутит Чонгук, получая свою награду. Хочется убедиться, достаточно ли хорош приз для его победителя. В том, что Чонгук победит, Джин даже не сомневается, таких упертых он еще не встречал. И поэтому руки тянутся огладить, ощупать, оценить бархатистость и тонкость собственной кожи, твердые мускулы под ней, жар паха. Джин неторопливо проводит руками по груди, касается припухших сосков, напрягшихся в предвкушении. Сползает пальцами по талии, прослеживает буквы Louis Vuitton на резинке боксеров, кружит по бедрам. Ему немного надо, чтобы загореться, и вот уже член стоит по стойке смирно, пачкая темными пятнами черное белье. Огладить ладонью член, спрятанный под эластичным хлопком, пройтись жменью по всей длине, собирая нетерпеливо ткань. Очертить линии напряженной эрекции, представляя совсем другую руку.

Отражение в зеркале повторяет все движения, загорается пятнами возбужденного румянца, смотрит томно и вызывающе. Джин полон Чонгуком, и, кажется, скоро будет наполнен еще больше. Он отнимает руки от горящего в ожидании тела. Стыд, страх, возбуждение, страсть — гремучий коктейль из чувств вышибает клеммы в голове Джина похлеще «смерти в полдень»**.

Джин представляет, что происходит между двумя парнями, и немного, совсем немного паникует. Как все будет? А вдруг больно? Его малыш Чонгуки — сомнительный малыш там, и у Джина дергается глаз при мысли, что все то, что нескромно распирает ширинку штанов того, каким-то образом уместится… э… в Джине. Есть от чего занервничать. А вдруг это не понравится Джину? А вдруг не понравится Чонгуку? Как он понимает, опыта в части такого секса нет ни у одного, ни у другого. И тут же успокаивается. Это же Чонгук. Когда у него что-то не получалось? И когда это то, что делает с ним мелкий мерзавец не нравилось самому Джину? Он просто доверится Чонгуку в тысячный раз.

Повседневная одежда так и остается лежать на полу, пока Джин после душа ищет в шкафу необходимое. Раз по плану у них турниры, Рыцари и Розовые Принцессы, он готов подыграть. Сердце заходится дробным стуком: Джин прекрасно помнит Папочку на берегу реки и подозревает, что их игры только начинаются. Малышка, Розовая принцесса, Белоснежка — все обличья его, Джина. Положить на всех и вся первый раз в жизни, Джин уверен, им будет хорошо. Никогда он так еще не летал.

Из шкафа на свет извлекаются черные драные на коленях джинсы и безразмерная розовая худи. В ухо вставляется бриллиантовая капелька сережки. Увидев его, Чонгук обязательно все поймет, прочитает тот ответ, который утром так и не дал Джин. Невысказанное «награжу» взорвет атмосферу между ними двумя на соревнованиях.

Джин хмыкает, перекладывая деньги, ключи и мелочевку в розовый рюкзак: декан и остальные высшие чины университета офигеют, увидев президента студсовета на официальном мероприятии в таком легкомысленном образе. Но что теперь Джину? Трын-трава.

Остается один незакрытый гештальт. Самый тяжелый, который обязательно надо закрыть сейчас, до того, как все изменится. Джин кружит по комнате, собирается с мыслями, нервно заламывает пальцы. Выдыхает и решается.

Звонит маме.

Разговор получается одновременно и легким, и тяжелым. Слова матери освобождают Джина, отпускают из клетки на волю, расстраивают и огорчают воспоминаниями в последний раз.

— Сыночек… Правильно господин Чон сказал: «главное, чтоб наши дети были счастливы». Ты ведь счастлив?

— Да, мам. Как никогда… — Джин закрывает глаза, дышит открытым ртом, пытаясь позорно не расплакаться.

— Я знаю, что ты был несчастным все это время, а я слишком слабой, чтобы биться за тебя. Только вот уроки пения отстояла… Это самая моя большая печаль, Сокджинни. Поэтому… будь счастлив, и ни о чем не думай, — и у Джина печет где-то под закрытыми веками: невысказанными словами, невыплаканными еще с детства слезами. — Я люблю тебя, сынок.

Нет смысла обижаться на маму. Она мягкая, нежная и раздавленная, как полевой цветок, попавший под гусеницы трактора. Принесшая отцу с замужеством связи и дополнительные капиталы, но так не разу и не оцененная по достоинству. Как и сам Джин. И больше он так не хочет.

Телефон, рюкзак, последний взгляд на зеркало, где ему уверенно и смело улыбаются. Дверь захлопывается с щелчком, отсекая всю прошлую джинову жизнь.

Перед соревнованиями он не смог увидеться с Чонгуком, видимо тренер их уже угнал в раздевалку. Зато в какаток Джину, сидящему на почетной трибуне в окружении всяческих университетских и студенческих чинов исправно приходят легкомысленные и провокационные сообщения. Телефон пиликает и пиликает, привлекая подозрительные взгляды окружающих, итак сверх меры удивленных внешним видом Джина. Но никто не сделал ни одного замечания, и Джин в очередной раз понимает, каким дураком он жил все эти годы. Всем, в общем-то пофиг, кто в чем одет, удивление только от того, что облачающийся везде и всюду в официоз президент студсовета вдруг сменил стиль. Джин зря душил и давил себя строгой одеждой, променяв мягкие, яркие столь любимые ткани на пастельно-черную классику.

Телефон пиликает еще и еще, и надобно отключить звук, во избежание недоразумений. Джин открывает приложение, улыбается в светящийся экран, разглядывая иконку любимого контакта. У него складывается впечатление, что Гук совершенно не переживает по поводу соревнований и просто коротает время до победы. До победы и награды.

«Хён, посмотри какой я у тебя малыш!» — и смущенному Джину приходит селка круглоглазой мордахи с надутыми уточкой губами, с какими-то дурацкими сердечками над головой. И следом фото твердого паха, обтянутого белой тканью штанов добока и покоящейся на бедре руки, обвитой цепочками вен. Мягкий хлопок не скрывает длины и ширины эрекции, очертаний крупной головки — масштабов мощного, надвигающегося пиздеца. Помогите, блядь.

Джин яростно, душно краснеет в тесных рядах сидящих рядом, полыхают даже уши. Пизденыш не жмется сфоткать член в заполненной людьми раздевалке: дразнит, волнует и расстравляет старшего, обещает дальнейшее сумасшедшее продолжение вечера.