Людское любопытство, как грязь, так и липнет к коже. Их взгляды, как черви — ползают под майкой, чиркают мерзкими следами. Джин нервно передергивает плечами, будто может их сбросить и громче положенного хлопает дверью аудитории.
В коридоре его ловит Тэхён, тоже раньше освободившийся с экзамена, но Джин более чем уверен, что тот натыкал ответы от балды. Ему нет нужды пыжиться. У друга тоже комплект родителей-бизнесменов в наличии.
— Меня окружают одни мажоры… — на ходу вполголоса говорит Сокджин, попутно вспоминая, где тут автомат с напитками. — А я обещал с такими не связываться… И где оно, моё обещание?
— Привет, хён. Опять бухтишь? — басит друг на весь коридор, оглядывается и только после этого складывает длинную руку-оглоблю Джину на плечо. — Написал экзамен? Куда торопишься?
— Господи, не липни ко мне, и так жарко, — отпихивается от него Джин и устремляется к вожделенному автомату.
— А мне норм, — прыскает Тэхён и ускоряет шаг вслед за Джином. — Я теплолюбивый.
Стоит сунуть деньги в автомат и примериться пальцем к кнопке, которая выдаст запотевшую банку колы, как сбоку от них женский, нарочито неуверенный голосок тянет опостылевшее:
— О-оппа-а…
Сокджин, скривившись, оглядывается.
Девушка — ну чисто ангел — стоит, переминаясь с ноги на ногу, протягивает ему ледяную банку:
— Позволь мне тебя угостить…
Всё настолько мило и настолько во вкусе Джина, но он молча пятится от неё.
— Давай, золотце, спасибо тебе, душевно от души! — банку из неожиданно цепких рук выхватывает Тэхён, одновременно жмёт кнопку на автомате. Пока девушка возмущённо хватает ртом воздух, собираясь разразиться явно не ангельской отповедью, тот оперативно забирает банку из отсека. Ещё секунда злобного молчания — подхватывает и уводит раздраженного Джина.
— Накал страстей ещё не спал? — покатывается тот, аж ногой за ногу цепляется и впечатывается в подоконник окна, к которому отошли. Но банки не роняет, пристраивает их на деревянную плоскость и открывает, одну вручая Джину.
— Представь себе! НЕТ! Они меня съели за две недели! — наконец-то отмирает Джин. От негодования его плечи поднимаются, будто он пытается зажать ими уши, чтобы не слышать ежедневных подкатов. — На носу сессия, а тут такое…
— Ну, правильно, ты теперь завидный жених, — усмехается Тэхён и без зазрения совести отпивает из банки, не предназначавшейся ему.
Жених, ага. Джин молча качает головой. Жестяная банка холодит руку, и хочется прижать её к гудящему лбу, а заодно выморозить из головы все воспоминания о дерьме, случившемся с ним за две недели.
Это было неожиданно и лестно даже на третий раз, когда ни с того, ни с сего, к нему начали подкатывать девчонки из той лиги, куда Джин никогда не зарился. Подружки Юны, бывшие пассии Чонгука, да и просто женский круг его общения — все сплошь наследницы миллионов и корпораций. И все как одна — милашки, трепетные девы, обожающие читать. Прямо как доктор прописал. На третьей он краснел и флиртовал, уводя из-под взглядов желтеющие засосы, на пятой задумался, а на седьмой разобрался и шарахнулся в ужасе. Весь ажиотаж вокруг него только потому, что он сам теперь наследник. Словно дед своим поступком выдал ему пропуск в мир больших денег и заодно швырнул, как тушу, на базар завидных женихов, где его взвесили, измерили и признали годным.
А Джину так не надо. Это же неправильно. Разве он как-то изменился? Он всё ещё обычный, не ровня Чонам и Чонгуку, с тем же отношением к деньгам — чужого не надо, забирайте обратно. Да он с трудом примирился с мыслью, что квартира куплена на чужие деньги, учится он на чужие деньги и даже остаток этих денег крутится где-то в ценных векселях, под чутким присмотром секретаря, делая Сокджина богаче на проценты. Он до сих пор их не тратит. Некуда и незачем. Зарплаты ему хватает, крупных трат нет. Да и мимо намджунова носа ни один крупный транш не пройдёт. Зачем ему это всё?
Не хочет он товарно-денежных любовных отношений. Он и сам не знает, чего он теперь хочет. Если только забыть. И тот день, с чего всё началось, и ту ночь, чем всё закончилось. И две недели, наполненные преследованием изданий, охочих до жареных фактов, и девиц, охочих до выгодного жениха.
Забытая банка колы греется в руке. Вокруг хлопают двери кабинетов, оттуда валят толпы студентов, закончивших грызть гранит науки или демонстрировать, что они за семестр нагрызли. Девчонки всех сортов и размеров снова крутятся вокруг них с Тэхеном, но Джин отворачивается, сморщившись. Опирается на подоконник локтями, с тоской глядя в окно, где Чонгук и его друзья толпятся около крыльца. Те хлопают друг друга по плечам, прощаясь.
Он уверен, что Чонгук тоже быстро отстрелялся с тестом. При своей мажорной показушности и откровенном забивании на учёбу от сессии до сессии, каким-то мистическим образом тот сдаёт экзамены на А и В*. Дед, хватающийся за сердце во время учебы, выдыхает с облегчением, получив от деканов табели успеваемости обоих. Не совсем Чонгук скотина, чтобы деда окончательно расстраивать.
Вот бы и Джину так учиться, думает он, провожая Чонгука взглядом до парковки. Ему учение даётся только старательностью и целеустремлённостью. Для него учеба — это сизифов камень, который постоянно надо толкать в гору, а Чонгуку — полет фантазии и поле для творчества. Какой же он интересный, сдается в очередной раз Джин. Сталь снаружи и мягкая сердцевина внутри. Парень, о котором вечно он размышляет.
Рядом на подоконник опирается Тэхён. Тот уже разделался со своей банкой, пострелял взглядами на топчущихся на подступах девчонок и теперь тоже пялится в окно, пытаясь понять, кто привлекает внимание Джина. А поняв, хмыкает в сторону:
— Странно, что Чонгук в этот раз не расправился с женской эскадрильей. Или девичья войсковая авиация усилила свой состав…
Джин на это странное заявление сворачивает голову, рассматривает улыбающегося Тэхёна с вдруг возникшим подозрением.
— О чём ты? — решившись, спрашивает он. Сердце в груди делает кульбит за кульбитом. — Что ты сейчас сказал про Чонгука?
— Хён! Если бы я пил, я бы подавился, честное слово! — вытаращивает глаза друг. — Первый раз за все время ты переспрашиваешь о Чонгуке. Я уже было отчаялся услышать что-то про него в наших разговорах.
— Почему мы должны о нём говорить?
— А почему нет? Ваши странные отношения…
Полупустая банка звонко цокает, когда Джин резко ставит её на подоконник, перебивая Тэхёна. В ушах шумит, словно волны разбиваются о камень. Он не ожидал, совсем не ожидал.
— Ты что-то знаешь? Что именно? — разворачивается он корпусом к другу. Руки сами тянутся поправить майку на давно заживших отметинах. — На что ты намекаешь? Ты с ним общаешься?
— Полегче, полегче! Он мне не друг! — выставляет перед собой руки Тэхён. — Не я заваривал эту кашу, не мне рассказывать… Вам надо разобраться между собой.
Новость, что Тэхён что-то знает — оглушает. Бегство маячит спасательным кругом на границе сознания, но сколько можно-то. Джин может бегать сколько угодно, но однажды правда его догонит, вот как сейчас, долбанёт неожиданно, откуда не ждёшь. От себя тоже не убежишь. Он вытирает рукой каплю пота, предательски скатившуюся по лбу и с усилием отворачивается от неожиданно серьёзного Тэхёна. Беззаботная улыбка (как он надеется) растягивает его сухие губы.
— Неправда, что я о нём никогда не говорю. Это невозможно, мы с ним вместе живем и учимся. Как его не замечать? Только разбираться нам не с чем…
— Но ты всё равно не замечаешь…
— Это не так. Нечего замечать, — упрямится Джин.
— Ты понял, о чём я говорю, хён, — тихо говорит Тэхён и вдруг, протянув руку, невесомо касается джиновой шеи. — Что у вас случилось две недели назад?
Джин дёргается от прикосновения, резким движением хватает злополучную банку и начинает её мять, не замечая, что капли из неё разлетаются по всему подоконнику.
— Конечно, случилось! — сипло кричит он. Люди оглядываются, Сокджин смущенно откашливается и тише продолжает: — Случился дед, который отнял у него половину причитающегося и отдал, какого-то хрена, мне. Вот, что случилось…
