А за ним высота, серые стены, тёмные крыши домов. Тесно, совсем нет воздуха, нет пространства. Солнце на пару минут появляется в щели между двух бетонных коробок и снова пропадает.

Как же не хватает больших окон белого дома, приветливого шумного сада за ними, широкого пространства своей комнаты. Там столько воздуха, столько звуков и света. Там есть близость — та, что почти иллюзорна, но протяни руку и дотронешься до окон напротив. Но увы, Сокджин тут, в одиночестве своей квартиры, снова прячет голову в песок.

Его квартира невелика, да и самая обычная — однокомнатная студия в стандартной высотке недалеко от места работы. На большее его не уговорили ни дед, ни Намджун. Ремонт в ней, конечно, шикарный, сочный, модный. Чувствуется секретарская рука — тот досконально воплощает всё, что поручено. Дали указание купить квартиру — передал ключи готового к проживанию жилья. Но сейчас яркие стены давят, оседают резью на воспалённых веках. Джин жмурится. Линзы противно ёрзают по глазным яблокам, и некуда их снять. Он трёт веки и идёт к шкафу.

Одна из дверей шкафа зеркальная, в ней его отражение. Даже укутанный в одеяло он дрожит, как цуцик. Какое жалкое зрелище, думает Джин. Кому нужны чувства, если из-за них чувствуешь себя разбитым и выглядишь, как жертва катастрофы? Его как будто потрепал ураган. По шее и ключицам цветут багровым засосы. Он проводит по ним пальцами, вспоминая. Нежные губы сменяли зубы — Чонгук кусал, беснуясь, а потом зализывал следы. Опять целовал, утешая, и снова пускал в ход зубы. Сминал кожу, наказывая и вынуждая подчиниться. Чон — самый натуральный ураган, бешеный торнадо, спрятанный под красивой цивилизованной оболочкой парня, и Джину с такой мощью не справиться.

Джин прослеживает путь его печатей. Сила чувств Чонгука задевает, пугает. Такая сильная, неистовая страсть не для него, он не знает, как её подчинять, укрощать. Она его заполнит, поглотит, вывернет душу. Сокджин не заклинатель шторма, вожжи в его руках болтаются. Он труслив, слаб и отягощён насилием. И никогда никому в этом не признается.

Да и заслуживает он любви? Хоть бешеной, хоть нежной? Он грязный, испачканный. Унижен другим человеком — сильным, безжалостным, неадекватным. Попран как личность в том возрасте, когда подобного не ждёшь, веришь каждому взрослому. На что его хватает сейчас —только мечтать о тихой, спокойной обители женских чувств. И никак иначе.

Джин запахивает одеяло, пряча следы Чонгука, и лезет в шкаф. Под руку попадается халат. Тот самый подарок из заграницы. Старый, весь в катышках и застиранный, ему давно пора на помойку, но он как-то оказался здесь. Джин гладит ткань и утыкается в ворот. Всё было просто и одновременно сложно, когда Чонгук называл его хёном, бродил рядом и душил своей дружбой, а сам Джин по наивности не понимал, не замечал зародившихся чужих чувств. Они были близки, пусть сам он сопротивлялся. Они были… Но однажды всё разломалось. Джин словно наяву слышит скрип разбитых стекол. И кто виноват? Только он.

Босые ступни холодит сквозняк. Джин надевает халат — упаковывает, скрывает в нём засосы и ложится снова. И сразу засыпает.

***

Трель сработавшего кодового замка вырывает Джина из сна. Не соображая спросонья что это, он подскакивает на кровати. Одеяло и халат запутывают его, сковывают коконом. Глаза щиплет от линз, от прижигающей их температуры, он трёт веки кулаком, забыв, что этого делать нельзя. Проклятие срывается с его губ.

В коридоре слышатся шаги. Джин обмирает, пристально смотрит. Почти догадывается, кто это может быть.

В точку. В комнату заходит невозмутимый секретарь Ким. Увидев Джина, укутанного в тряпки, как Афродита в морскую пену, он замирает, делая вид, что смущен собственной наглостью.

— Я звонил, — ровно произносит он и отводит взгляд от постели.

— Я отключил звонок. Как раз, чтобы мне не звонили, — отвечает Джин, вздыхая. Кто бы сомневался, что его здесь найдут.

Провались он под землю, даже там его разыщет дотошный секретарь, получивший команду «фас». Это угнетает. Джин чешет вспотевшую мокрую шею и скулит, когда задевает болезненные следы зубов. Снова кутает их в ворот халата.

Но, кажется, секретарь замечает. Прищуренным взглядом тот прослеживает движение джиновой руки и отворачивается. Смотрит куда угодно, только не на него, разглядывает интерьер квартиры, словно ни разу не видел результат своей работы.

— Господин Чон беспокоится. Вы пропали после новостей о наследстве, — продолжает нудеть он. Проходит вглубь комнаты. Там на стене яркая мазня концептуальных картин, и всё его внимание принадлежит им.

— У меня всё хорошо, так ему и передай. Просто немного приболел, — скрипит Джин больным горлом и кашляет в кулак. — Сегодня у меня выходной, а на завтра Хосок-хеннима я предупрежу.

Что надо сделать, чтобы вернуть интерес Намджуна? Конечно, пожаловаться на нездоровье. Джин закатывает глаза от собственной тупости. Молодец. А то вдруг секретарь не всё рассмотрел.

Он плотнее заворачивается в одеяло.

— Вот как, — говорит в это время Намджун, пройдясь испытующим взглядом как тёркой. — Тогда тем более, вам надо вернуться.

Не так уж и надо, — говорит про себя Джин. И ложится снова, кусая горящие губы.

За окном опять дождь. Стучит по подоконнику, разгоняет марево полудня. Прячет в тёмные тучи высоко стоящее солнце. Кому-то летний дождь за радость — глоток свежего воздуха, запах озона, — но Джин только глубже погружается в депрессию, посерев так же, как дома снаружи.

— Все узнали о наследстве? — помявшись, спрашивает он, сцепив под одеялом пальцы в замок.

— Все, — Намджун достаёт из внутреннего кармана пиджака жужжащий телефон, но посмотрев на экран, убирает обратно.

— И Чонгук? — самый главный вопрос срывается с губ, словно глыба и даже отзвучав, имеет эхо.

— И Чонгук, — повторяет опять секретарь Ким. Тот всегда невозмутимый, но сегодня какой-то особенно замороженный. Только и делает, что говорит одно и то же: — Сокджин-щи, вам обязательно надо вернуться.

— Это несмешная шутка… — невесело ухмыляется Джин. — Зачем мне возвращаться? Мозолить Чонгуку глаза? Чтобы он мне всё-таки врезал? Вы же знаете, что он меня разделает как орех после новостей. Я — вражина. Мало того, что отнял половину наследства, так ещё и… — Джин моргает и хватается за шею, где снова заныли укусы. Злость сводит зубы — чуть не выдал, откуда у него засосы.

Но ушлому секретарю и слова хватает, чтобы вникнуть в суть. Он сумрачно прижигает покрасневшего Джина взглядом, а потом снимает пиджак, вешает его на изножье кровати и закатывает рукава строгой белой рубашки. По кровати отдается вибрация телефона, но Намджун продолжает его игнорировать.

— Сейчас я приготовлю вам поесть, заварю горячий чай. Вы поедите, поспите, а вечером вернётесь домой, — веско говорит он, будто вдавливает слова Джину под больную черепушку. Часы на его запястье благородно блестят, когда он вскидывает руку, чтобы расслабить узел галстука и расстегнуть первые две пуговицы.

— Я не бываю в квартире месяцами, откуда тут еда, — отзывается Джин. Он не уверен, что здесь завалялся хотя бы рамён, но секретарь с невозмутимым видом уходит в обеденную зону и там бодро хлопает дверцами кухонных шкафчиков. Его голос доносится сквозь звон посуды:

— Специально нанятые люди следят, чтобы в квартирах было чисто и в холодильниках был минимальный набор продуктов.

— Какая расточительность, — фыркает Сокджин. С кухни тянет чем-то остро-пряным, и живот вопреки болезни, голодно бурчит. Джин выбирается из кровати, запахивает на себе халат. Спрашивает, нащупывая босой ногой тапочки:

— Почему мне надо вернуться домой? В чём необходимость?

— Потому что сейчас, когда всё вскрылось, вы не должны оставаться один.

— Всё равно не пойму, — недоумевает Джин, присаживаясь перед тарелкой с обжигающим рамёном. Пальцы будто вне его воли хватаются за палочки для еды, второй рукой он зарывается в спутанные пряди волос, озадаченно их дёргая.