Отмененное свидание весь день висит дождливой тучей плохого настроения. Занятия тянутся, как жвачка за башмаком — долго и настырно-липуче, жара давит обручем тяжёлую голову. А довольная морда Чонгука как бесит — словами не передать. Его ленивый вид, неторопливая поступь хозяина жизни, то, как он водит плечами и запрокидывает голову, улыбаясь на переменах очередной телке — сводит Джина с ума, почти лишает рассудка.

На работе не становится легче. Всё напоминает об очередном несбывшемся чаянии. Книжные полки нагоняют тоску, вскрывают тонкую корку воспоминаний — тех, что ещё вчера были явью. Вчерашние моменты симпатии и радости, намёки чувств — сегодня всё превращается в пустоту.

Покупателей в магазине, как назло, нет — никто и ничто не отвлекает от рефлексии. Сокджин мнётся за кассой, оглядывается по сторонам. Тут полно мест, где недавно была Чонха. На винтажном кресле около газетного столика она часто сидела, закинув ноги на подлокотник, болтала и отвлекала его от работы, чем ужасно раздражала хозяина. Около полок с историческими любовными романами Чонха зависала часами — читала запоем, улыбаясь или хмурясь, то и дело поправляя сползающие на кончик носа очки. В маленькой подсобке ещё вчера она угощала Джина готовым обедом. Сегодня… Сегодня она просто не пришла.

Он опирается на кассовый стол и прячет лицо в раскрытые ладони. Это, на самом деле, больно.

Лёгкость, с которой другие играют его сердцем и чувствами — убивает. Он не становится сильнее от каждого разочарования. Такая наука не делает его умнее или опытнее — Джин не учится на своих ошибках. Негативный опыт загоняет его в ловушку, смыкается над ним колпаком, куполом. Он варится там, мечется, накручивает на себя переживания. Стоит только им поддаться — сразу из всех щелей лезет прошлое. Растравляются раны, кажется, давно зажившие. Вспоминается то, что забыто, то, что зарёкся когда-либо вспоминать. И каждый раз Джин чувствует себя несчастным, чувствует себя одиноким. Сегодня особенно, начиная с самого утра. Одиночество стелется по нему стужей, накрывает ледяным одеялом — руки мёрзнут совсем не мифически, тело будто сковано настом.

Одиночество толкает его совершать глупости. Чтобы опять полыхало по коже огнем чьего-то интереса. Тогда кровь кипит, бежит по венам и капиллярам, разогревая до кончиков пальцев. Мозги в такие моменты плавит жаром — извилины коротит, все размышления, сомнения отключаются. Он только так может проявить свой интерес. Как утром — издалека, шифруясь за стеклами окон. По-другому он не умеет. Джин заинтересован, только боит…

Долгожданные покупатели звякают колокольчиком над входом. Джин отрывает тяжёлую голову от рук, моргает сонно и растерянно. И тут же напрягается, стоит только присмотреться к входящим. Пружина ужаса закручивается, сворачивая внутренности улиточным домиком. Большой широкий мужчина в чёрном облокачивается на стол, громко здоровается, что-то спрашивает густым сочным басом. Его голос, вид, огромные руки с пальцами-сосисками вгоняют Джина в подобие транса. Он кивает головой, как болванчик и перебирает трясущимися пальцами россыпь блокнотов на кассе. С мужчиной зашли жена и двое детей, но ему кажется, что тот раз пять облизал его масляным взглядом. Хочется спрятаться за витрину, зажмуриться, брыкаться и извиваться, держа пояс штанов так, будто от этого зависит жизнь. Джин уже готов сползти вниз, но тут на глаза попадается начальник, появившийся из подсобки с картонным стаканчиком кофе и стопкой документов в руках. Хосок-хенним такой уютный и почти родной: на узкой фигуре отлично сидят тонкие слаксы, мятая на животе футболка заправлена одним краем за ремень. Тот не замечает напряжения, волнами исходящего от Джина — здоровается с покупателями и плюхается в своё любимое кресло. Сокджин цепляется за него взглядом, водит им по стенам, полкам, мебели — выхватывает ежедневные, обыденные детали. Всё как всегда, и он не один. Вокруг привычная обстановка магазина, а не маленькая тёмная комнатушка в пропахшем алкоголем домике. Всё хорошо же, ну!

Ему требуется пара минут, чтобы прийти в себя, продышаться и проморгаться перед изумленно молчащим покупателем. А после, Джин через силу натягивает на себя вежливую улыбку.

— Прошу прощения, я немного приболел… — говорит он, натужно откашливаясь. — Повторите ещё раз, что вы хотели?

***

Здоровый мужик давно ушел, держа обоих детей за руки, после того, как купил им целую стопку детских книг, а Джин никак не угомонит рвущееся из рёбер сердце. События сегодняшнего дня по камешку разрушали саркофаг, под которым были погребены болезненные воспоминания, а появление этого мужчины довершило остальное. Похороненное в памяти неожиданно всплыло, ударило под дых, напугало, как много лет не пугало. Джин позорно сорвался и теперь чувствует себя обнаженным, выпотрошенным наизнанку. Он вытирает взмокший лоб и виновато взирает на директора. Тот сидит, закопанный в очередных финансовых отчетах, и иногда поглядывает в его сторону.

— С тобой всё в порядке? Выглядишь больным… — спрашивает Хосок-хенним, задержав ручку над фирменным бланком. Вот уж кто рад, что его любимое кресло, где он любит подписывать счета и договоры, больше никто не оккупирует.

Джин, и правда, ощущает себя больным. Переживания, накативший страх и не покидающие его дурные предчувствия разрывают голову изнутри. Линзы ощущаются слоем песка, царапающим сетчатку. Сейчас бы домой, выпить таблетку, надеть очки и выйти в сад. Улечься на траву под густой кроной вишни и подышать тёплыми душистыми сумерками. Идеально и невыполнимо.

Он крутит головой, вздыхает и честно признается:

— Кажется, начинаю болеть, хенним. Но это ничего, я смогу доработать.

— Вот ещё, чеши отсюда! Заражать он тут будет! — нарочито возмущается Хосок. — Сам справлюсь, вспомню молодость, повпихиваю романтические книжонки девчонкам и комиксы пацанам.

Он подскакивает с кресла, дурашливо разминается, мол сейчас я покажу, как надо работать, и Джин слабо улыбается. Его директор и по совместительству хозяин магазинчика — идеальный начальник. Молодой ещё мужчина, друг и хён секретаря Кима — господин Чон Хосок в первый же рабочий день размахался руками, когда Джин обратился к нему уважительно.

— Какой я тебе господин? Ты на меня посмотри, я тебя на несколько лет старше! Дядьку моего так зови! — орал тот звонко, хлопая ладонями по кипам каких-то распечаток и улыбался так ярко, что Джин сразу понял, вот она, его идеальная работа. Развалы книг, стопки журналов и комиксов, обвязанные бечёвкой, были разложены, разбросаны и наставлены по всем углам тёмного пыльного кабинетика на задворках магазинчика, и среди этого бумажного бардака сидел узкий, словно мальчик, и улыбчивый, словно ребенок — с того самого момента его начальник Хосок-хённим. Они разобрали горы книг, вместе навели порядок в учёте, добавили в ассортимент девчачью канцелярию и материалы для поделок и превратили пустой затрапезный магазин в стильное место.

— Начальник, будешь выделываться — кофе остынет… — Джин благодарно смотрит на своего замечательного директора, вставшего за кассу, а потом торопится в кабинет за вещами, на ходу вызывая такси. И не видит, как тот, покрутив телефон в тонких пальцах, жмёт номер быстрого набора и без долгих расшаркиваний сообщает:

— Принимай своего подопечного дома, он сегодня расстроен. И подружка его борзая сегодня не пришла… Да, Чонгук забегал… И что?.. Конечно, я рассказал про Чонху! В смысле, зачем? А что она тут крутится, пользуясь Джином? Купит за углом самый дешёвый доширак*, накормит им нашего простофилю и давай бесплатно перечитывать весь магазин…

Он слушает глухой басок на той стороне мобильной сети, заодно собирает в стопки расшвырянные Джином блокноты. Что-то в чужих словах приводит его в замешательство, и Хосок вполголоса возмущается:

— Долго ты его опекать будешь, Намджун? Парню двадцать один год… Ему пора взрослеть! Иначе какая-нибудь интриганка завалит его на себя и быстренько женит, даже Чонгук не успеет моргнуть. В смысле, одинокий? Кто, Сокджин? С чего бы это? У него есть ты! У него есть я! Конечно, он этого не знает, ты же у нас молчун… Столько лет заботишься втихомолку. Работа, график «не бей лежачего», зарплата, как не у каждого студента, большая часть которой с твоего, между прочим, кармана! Да знаю, знаю, он тебе, как младший братик, каждый раз это говоришь. Только ты сам-то в это веришь? Ой, начинается. Для кого ты стар? Что значит мы слишком старые, чтобы быть ему друзьями? Тебе двадцать семь, а мне двадцать восемь! Всего-то! Нашёл одинокого… И ещё, не забывай, над ним трясётся как над Боженькой Чонг… Кинул трубку, гад ревнивый.