Литмир - Электронная Библиотека

— Хью, когда, ты говоришь, тот врач сделал последний анализ крови?

— Примерно на тридцать шестой неделе беременности.

~— Но дата, там есть точная дата?

— Подожди, сейчас посмотрю. — Я ждала, чувствуя запах своего пота. — Ох, подруга, этот мужик пишет как курица лапой. Ты там где?

— Я здесь.

— Последний анализ был сделан восемнадцатого января.

Восемнадцатого января? За день до того, как она звонила Скотту Расселу! В тот день, если верить Бельмону, она поехала в город купить подарок Августе Патрик ко дню ее рождения, после чего уже не вернулась.

— А когда должен был прийти результат анализа? — спросила я, удивившись тому, как дрожит мой голос.

— Тут больше дат нет, но думаю, в тот же день. Если предположить, конечно, что этот лекарь хоть раз в жизни воспользовался своими скудными познаниями в медицинской науке и отправил материал в лабораторию с пометкой «срочно». Не исключаю, что он уже начал кое о чем догадываться. В таком случае все зависит от того, насколько далеко от него находится лаборатория. Если бы он подсуетился, то мог получить результаты уже через пару часов.

— Значит, врач, получив результаты анализов, мог обо всем догадаться? Я имею в виду отцовство.

— Да уж, тут только до последнего кретина не дошло бы. Тем более что ему стала наконец понятна причина ее предыдущих недомоганий. Но во всем этом, с точки зрения медицины, есть и своего рода ирония. В отдельных случаях резус-болезнь выглядит одним из симптомов предэклампсии. Впрочем, обычно такие вещи уточняются на ранней стадии беременности, достаточно сделать анализ на присутствие в крови антител. Подвела нашего горе-эскулапа уверенность в том, что он знает группу крови донора, потому-то он и резус-болезнь прошляпил. Для него существовали только симптомы предэклампсии.

Да, приятель, не хотела бы я оказаться на твоем месте в тот момент, когда твой промах вышел наружу. Возможно, Бельмон не стал его выгонять, просто предложил помалкивать, дабы тому не оказаться врачом, обвиненным в преступной небрежности, повлекшей за собой смерть пациента. Итак, восемнадцатое января, суббота. Похоже, это был воистину адский денек. Открылась горькая истина. Но если Даниель последовал за ней, то для того ли, чтобы просто ее вернуть? Бельмон, как известно, в чужом ребенке не нуждался, — хотел своего, кровного. Хъю еще что-то говорил, но я мысленно стояла на берегу реки, прислушиваясь к звуку шагов у себя за спиной.

— Ханна!

— Что?

— Я спрашиваю, когда она погибла?

— Э-э… на следующий день. Где-то между шестью и половиной девятого вечера.

— А когда ее нашли?

— Два дня спустя. Тело запуталось в прибрежных зарослях.

— Хм-м… Это может объяснить, почему в акте судмедэкспертов о смерти нет указания на ее болезнь. Я, конечно, не патологоанатом, но, в зависимости от стадии резус-болезни, плод, скорее всего, был сильно раздут. С другой стороны двухдневное пребывание в воде…

Плод, скорее всего, был сильно раздут… Мне даже думать о таком не хотелось. Но я все же спросила:

— Ты считаешь, что младенец погиб еще при ее жизни?

Странно, в самом деле, отчего так дрожит мой голос? Наверное, от мысли, что это и было подлинной причиной самоубийства.

— Нет, не думаю, — ответил Хью. — Если бы так случилось, она сразу бы все поняла по его неподвижности. Но тогда смерть плода была бы отражена в свидетельстве о смерти. Нет, не умер, хотя, в общем, и мог умереть в утробе. За тридцать шесть недель антитела уже успели проникнуть сквозь плаценту и атаковать его кровь. Просто плод становился все более анемичным. Это могло в какой-то мере замедлить его движения. В порядке спасения применяется иногда сильная прокачка, чтобы кровь младенца вновь начала двигаться по системе. Но попытки прокачки часто влекут за собой повреждение сердца. Это само по себе тоже вполне способно загубить плод.

Он умолк, а я не знала, что еще сказать и о чем спросить. Микрофон, находившийся рядом со мной, транслировал кашель Бенджамина.

— Ханна? У тебя там все в порядке?

— Мм-м… Да, все в порядке. Послушай, э-э… Миллион благодарностей. Я хочу сказать, что я действительно ценю…

— Хорошо, хорошо! Но ты уверена, что с тобой все нормально?

— Конечно. Это же моя работа.

— Да, как и моя. Но это подчас не спасает от желания заскулить и завыть по-волчьи.

— Да уж...

Память неожиданно вернула мне полузабытые минуты. Мы с ним сидим в киношке, я всхлипываю, плачу, уткнувшись ему в плечо, а он обнимает меня, успокаивает. Но и у него самого глаза на мокром месте. Я даже немного помню тот фильм… Все-таки хорошо, что годы не заставили наши сердца огрубеть, не превратили нас в толстокожих профессионалов, каких нередко можно встретить в жизни.

— Ну, Ханна, если у тебя все, то давай прощаться… Понадобится помощь, звони, не стесняйся. Ты же знаешь, что для тебя, моя прелесть, я всегда найду время.

— Да, Хью, надеюсь…

— Скажи, что мне делать с этими двумя листками? Хочешь, я запущу их в машину для резки и рубки ненужных бумаг?

— Да, пожалуйста, сделай это.

— Прекрасно. И знаешь что, Ханна, береги себя, хорошо? Может, мы как-нибудь встретимся? Посидим, выпьем чего-нибудь, поболтаем, но не о работе, а так, вообще.

А еще говорят, что прошлое не возвращается! Как знать…

— Да, Хью, непременно. Как-нибудь обязательно встретимся. Я позвоню тебе, — проговорила я, но думала уже не о нем.

У меня не было времени даже толком попрощаться с ним, ибо в этот момент с громким стуком открылась входная дверь. Я встала и на цыпочках подкралась к двери, но тут услышала в холле голос Колина. Он стоял у лестницы, ведущей на второй этаж.

— Боже всемогущий! Ханна! Только не говори, что все это время ты развивала в себе чувство ответственности! Я понадеялся на тебя, думал, что с ребенком все будет в порядке…

Не дожидаясь моего ответа, он, перескакивая через ступеньку, помчался наверх. Да я все равно промолчала бы, поскольку знала, что противоречить ему в такие минуты— только сильнее разозлить. Оставалось надеяться, что сестрица будет вести себя более сдержанно. Дверь хлопнула второй раз. Когда я повернулась, трудно было сказать, кто из них двоих более взбешен. Она смотрела на меня, качала головой и не могла выговорить ни слова.

— Все нормально, — сказала я. — Но ты, как видно, сболтнула ему, что у меня временные трудности, вот он и взвинтился, испугавшись за малыша.

Бенджамин там, наверху, вдруг дико разорался, и Кэт разразилась таким потоком гневных слов, которых я давно уже от нее не слышала.

— Ну, придурок! Да если он вопит, значит, еще не умер! — выкрикивала она в сторону лестницы. — И раз уж ты, скотина, его разбудил, то теперь, черт тебя подери, устрой так, чтобы он снова заснул.

Она стояла у лестницы и стаскивала с себя пальто. Давно уже я не видела по-матерински заботливую Кэт такой разъяренной.

— Ну как тут не ругаться! Подчас он хуже тупоумной старухи. Мы сидели в кино, ожидая начала фильма, и я просто упомянула об этом, вот и все, а он просто взбесился. И что ему взбрело в голову? Неужели я бы оставила Бенджамина с тобой, если бы хоть на миг поверила, что в этом может таиться хоть какая-то опасность?

— Послушай, Кэт, не расстраивайся ты из-за этого. Ему самому потом станет так стыдно за свое хамство, что пару-тройку недель он будет со мной страшно любезен. Это может оказаться началом новых, более дружелюбных отношений. Поверь, все будет хорошо. А мне, кстати, пора отсюда уматывать.

— Ну нет, не ты начала…

— Поверь, Кэт, мне действительно нужно идти. И вовсе не из-за Колина. Просто у меня был серьезный телефонный разговор, после которого я поняла, что мне просто необходимо встретиться с одним человеком.

Она тяжело вздохнула.

— А во сколько ты вернешься?

— Не беспокойся, мне есть где переночевать.

— Нет, это не дело. Я не позволю ему выталкивать тебя на ночь глядя на улицу без машины. Он получит ее, когда попросит прощения. Она понадобится нам завтра на пару часов, свозить Бенджамина за город и покончить с этой дурацкой ссорой. Мы, вероятно, все еще будем возиться со сборами, когда ты ее вернешь.

54
{"b":"7842","o":1}