— Добрый вечер, Ханна. Я так рад, что вы согласились прийти.

Он был явно смущен. Но и чувство вины тоже шло его красоте. А я, хоть и не мстительна, порадовалась, что он испытывает неловкость.

— Может, пройдемся? Я припарковался на соседней улице.

Мы шли неторопливо, но не разговаривали. Машина его оказалась больше, чем я ожидала, она была новой и сияющей. Он открыл передо мной переднюю дверь. Внутри пахло новой кожей. Он заметил, что я это заметила.

— Виноват. Мне эту машину предоставили на службе.

Усадив меня, он сел за руль, вставил ключ в замок зажигания и тут же включил музыку. Зазвучали виолончели и скрипки. Вивальди. И только после этого, повернув ко мне голову, спросил:

— Может, мы оставим все разговоры до ресторана? Это не очень далеко. Что вы на это скажете?

И мне вдруг подумалось, что для такого выдержанного человека он что-то слишком сильно нервничает. Но, возможно, мне это только кажется.

— Согласна.

Мы выезжали из города мимо множества запертых на все замки дверей, за которыми добропорядочные жители Санлиса попивали свое вечернее винцо с водичкой и смотрели по телевизору рекламу йогурта. Не проехав и мили, мы оказались в полной темноте, только узкие пучки света от фар освещали загородное шоссе. Я взглянула на него. Все свое внимание он сосредоточил на дороге, но мой взгляд все же почувствовал и мельком улыбнулся, будто говоря, что рад меня видеть. А может, за этой улыбкой стояло нечто совсем иное?

Трудно общаться двоим, если один знает что-то, о чем другой пока не ведает. И когда я вспоминаю об этом теперь, больше всего меня поражает тот факт, что я ведь с самого начала, с той самой минуты, как услышала его голос на другом конце провода, обо всем начала догадываться. С чего бы еще мне затевать всю эту пошлую шпионскую игру, пряча улики в чужой подушке? Но как здорово навострился человек оправдывать себя, мол, обстоятельства так сложились… А вообще-то, если не лгать себе, то надо признать, что я просто все проворонила, позволив себя одурачить, ибо поверила в то, во что мне хотелось верить, вопреки тому, что было прямо у меня под носом. Увы, поняла я это лишь в тот момент, когда машина начала совершать плавный поворот. Мне ли не узнать этого места? Ведь так свежи еще воспоминания о вчерашней велосипедной прогулке. Я до сих пор помню, как ветер трепал мои волосы, когда я съезжала с холма по дороге, ведущей к ажурным кованым воротам. И сейчас, когда все это, словно в дурном сне, повторялось, до меня наконец дошло, во что я вляпалась. Нечто вроде религиозного озарения, как всегда, несколько запаздывающего осознания происходящего, будто на тебя, недостойную, соизволил упасть ослепительный луч небесного света. Кроме того, это озарение сопровождалось звуковым эффектом: металлически клацнули автоматические запоры дверей, блокировав их. И на этот раз, когда наши с ним взгляды встретились, в них была правда— и одна только правда.

Можно безрассудно вывернуть руль, хотя уже были видны открытые ворота. Предприми я такую попытку, нас, вероятно, выбросило бы с дороги, что наверняка нанесло бы повреждения новой машине. Но если бы даже я умудрилась угробить только его, а не себя, то куда же здесь, спрашивается, мне было бежать? К счастью, я этого не сделала, ибо в эту минуту мое внимание было полностью поглощено вариантами возможного развития событий. Мелькали tableaux vivants[33] из недавней истории— ну, прямо спектакль… Акт первый: полчаса, проведенные мною возле дежурной в холле «Авиации Бельмона», во время которых некто изучал меня на экране монитора охранного устройства. Акт второй: человек по имени Дэвид сидит в баре и старательно делает вид, что не смотрит на меня. Акт третий: тот же человек позволяет мне пригласить его на ужин, вследствие чего получает возможность сказать все, с чем считает нужным меня ознакомить, а потом, под весьма невразумительным предлогом, смывается. Акт четвертый — самый зловещий — беседа с прославленным героем войны, а потом— с его благоверной, которая говорит чуть больше дозволенного. Эпилог — сцена у собора: женщина со слегка подкрашенными ресницами стоит в сквере провинциального городка, ее разум помутнен предвкушением плотских наслаждений…

Когда теперь мне удастся позвонить Фрэнку?

Авто остановилось на середине подъездной аллеи. Из дома уже бежал к нам человек, несмотря на свои угрожающие габариты, весьма легкий на ногу. Я, сцепив пальцы, обхватила этим замком колено. Бывший пилот клацнул автоматическими дверными запорами, после чего повернулся ко мне. Он заметил мои накрепко сцепленные руки и то, что я ничем не выказываю негодования. Чувствовалось, что он благодарен мне за то, что я решила вести себя спокойно.

— Посмотрите на все это с моей точки зрения. Вы хотели встретиться с Жюлем, Жюль хотел встретиться с вами. Это был самый рациональный способ помочь вам встретиться. Но вы ни за что не согласились бы поехать со мной, если бы я доложил вам об этом сразу.

Один из тех случаев, когда испытываешь благодарность даже за вежливые извиненьица. Ладно. Хорошо. Как только схлынет с моих щек непрошеный румянец, не премину воспользоваться сложившейся ситуацией.

— Напротив, Дэвид, — или я должна называть вас Даниелем Дэвю? — я благодарна вам за то, что вы меня подвезли. Особенно учитывая то, как страшно, должно быть, вы устали. Ведь это не шутка — слетать до Токио и обратно за тридцать часов. От человека неподготовленного это потребовало бы сверхчеловеческих усилий. Впрочем, возможно, это всего лишь одно из чудес «Авиации Бельмона».

Они поместили меня в летний домик за конюшнями, в комнату, где жила Кэролайн. Умышленно, конечно. Через спинку кровати переброшено полотенце, а в вазочке на комоде красуется букетик свежих цветов. Представляю, как эта тонкогубая особа аранжирует букетик, сметает пыль со всех поверхностей и жужжит себе под нос легкую мелодию из очередной мыльной оперы, готовя мне темницу. Хотелось схватить вазу и шандарахнуть ею о дверь, но нет, не стоит доставлять им такого удовольствия. Им, может, того и надо, чтобы меня прорвало, но я буду сохранять спокойствие.

Сначала осмотр. Раз уж я сюда попала, надо посмотреть, нельзя ли отсюда выбраться. Начнем с очевидного, затем перейдем к импровизациям. Раздвинув жалюзи на окне спальни, я увидела узкий балкончик, который давал возможность спрыгнуть с высоты двенадцати, а то и всех пятнадцати футов на бетон, подстеленный вам внизу. И если я могла рискнуть, отделавшись переломом костей, то беременная женщина, в отличие от меня, такого себе никогда не позволила бы. В ванной тоже было окошко, но очень маленькое и на большой высоте. Двери, естественно, заперты. Я окликнула кого-то, кто мог бы находиться за дверью, просто так, для уверенности. В ответ раздалось глухое ворчание. Мистер Мускулистый, кто же еще… Когда он войдет, неся мне чашку какао, можно пощекотать его бицепсы и удрать, пока он будет смеяться.

Нет, Ханна, не смешно.

Я села на кровать и стала ждать. Было только начало одиннадцатого. Что теперь? Они что ж, вздумали оставить меня тут на ночь? На их месте я бы так и сделала. Бросить тебя безо всяких объяснений в узилище, чтобы ты за ночь осознала всю свою беспомощность и утром была бы помягче с тем, кто к тебе войдет. Ну ладно, я, пожалуй, подыграю им в этом. Если придется торчать здесь до утра, то можно и поспать.

Забравшись на постель, я села по-турецки и сфокусировала все свое внимание на диких цветах в этой их симпатичной вазочке. Ни о чем не думай, не двигайся, и ты обретешь равновесие. Я сделала несколько глубоких вдохов и долгих выдохов. Но образ Модести Блэз, не к месту возникший в сознании, заставил меня плюнуть на всю эту дребедень. Я всегда с подозрением относилась к женщинам, которые прячут в своих прическах кинжалы и стилеты и умудряются пережить последствия изнасилования с помощью медитаций. На моем месте она, вероятно, взломала бы замок, вырубила бы охранника и, прокравшись в опочивальню Дэвю, кастрировала бы его, чтобы утром подать тарелку с его яйцами на завтрак Бельмону. Впрочем, я бы ее не осудила. Это было бы малость покруче, нежели пытаться протаранить дверь миниатюрной вазочкой с мелкими цветочками. Я легла на спину и уставилась в потолок. Вспомнила, что забыла сообщить Кэт номер своего телефона, вспомнила о седовласой хозяйке пансиона, которой было заплачено вперед и которая, вследствие этого, даже не поинтересовалась, куда я пошла. Потом, закрыв глаза, я стала думать об Англии.