– Да не мы это! Это ветер разметал, – возмутился Фёдорыч.

– Да-да, видно, смерчик ночью крутанул, такое бывает, не заметили просто, – добавил Борисыч.

Я тактично промолчал, силясь вспомнить, что в прошлый раз было. Да вроде ничего такого «хронического» не произошло, и разошлись нормально, вон, даже Фёдорыч никого по дороге не пришиб, а может, просто не попался никто.

– Давайте, заходим все, – и для вескости слов Анатолич веничком помахал.

– Давно пора, а то кое-что остыть может. Или кто прольёт ненароком, – показывая в сторону выхода, где нас ждал обильно накрытый стол, махнул рукой Фёдорыч. Загремело пустое ведро.

– Да-да, – добавил Борисыч, подымаясь с пола и отставляя в сторону так некстати попавшее под ноги ведро. Мы хихикнули, а Фёдорыч даже не заметил. Серьёзный мужик, сосредоточенный, на пустяки внимания не обращает.

– Во! Не терпится ему, уже и копытами стучит, да не ты, Борисыч, – смеётся Виктор. – Иди-иди, что ты затормозил.

Попарились, как положено, само собой, не один раз, с необходимым отдыхом между заходами. Конечно, с обязательными в этом деле громкими, эмоциональными возгласами, так необходимыми для поддержания всё возрастающего нашего тонуса. Да и где это видано, париться – и не орать. Я таких примеров не знаю. Фёдорыч порывался что-то сказать, но его порывы пресекались звонкими шлепками веничков. Я старался держать себя в руках, помнил замечания Борисыча, не хулиганил с паром, хотя очень хотелось. Извёлся весь, аж занервничал. Да и Анатолич, смотрю, за мной присматривает, вежливо меня останавливает, когда я норовлю поболее на каменья плеснуть.

С Виктором стараюсь поменьше взглядом встречаться, он мои намерения в этом враз раскусит. И придётся в гордом одиночестве париться, а мне в этом никакого интереса нет, скучно, значит.

Но ничего, в другой раз обязательно наверстаю, а то никакого «романтизма».

При выходе заметил я, что Борисыч злополучное ведро ещё дальше отставил, правильно остерегается, вёдра они такие, как и табуретки всякие, так и норовят под ноги попасть. Только не надо было тормозить и на него оглядываться, тогда бы в Фёдорыча не уперся, да гулко так упёрся, у меня аж дух захватило, внизу же ступеньки. Но обошлось, устоял. У меня при такой ситуации уже бы не только «искры», «Владивосток» в глазах мелькнул, если не хуже.

Все распаренные, умиротворенные, в саду яблоками пахнет, оставшиеся еще на верхних веточках висят. Лист почти весь уже опал, а они, как ёлочные игрушки; красиво до невозможности. Под яблонями земля падалицей усыпана, пройти под ними сложновато, обязательно споткнёшься. Дед мой говорил, что яблоня – глупое дерево, рожает столько яблок, что удержать не может. Ветерок, конечно, прохладный, осенний ветерок. Да нас это не пугает, мы же после Баньки, а то, что простынками прикрыты, так то для приличия, хотя некоторые хотели в костюме Адама выскочить, но после замечания Анатолича, что могут «крантиками» за сучок зацепиться, забеспокоились, застеснялись как бы. Я тоже забеспокоился, вниз на себя глянул и простынку потуже затянул, ну мало ли.

Накрыли на свежем воздухе. Не стол, а сплошной «рог» изобилия. Все яства, имеющиеся на нём, перечислять не буду, словами не перескажешь, да и не надо, достаточно сказать, что в центре сияет долгожданный «чаёк», сияет так, как будто нимб над ним. От него, у кого – говорить не буду, даже урчание произошло, громкое такое урчание, на кошачье похожее.

– Так, давайте присаживайтесь за стол. А то кое-кто боится, как бы «чаёк» не простыл.

Расселись. Я с Анатоличем на стульчиках, остальные напротив, на лавочке угнездились. Хорошо, что Борисыч между ними посередине сидит, если что, Анатолич его придержит. Потому как Фёдорыч уж больно локтями ворочает, живот оглаживая, предвкушает, значит.

– Ну, с «лёгким паром»! – вставая, произнес Анатолич.

Мы переглянулись, раньше за этот обязательный тост никогда не вставали. Встали с серьёзными лицами, конечно, не особо серьёзными, «особо» у нас не получилось. А что? Банька никогда нас не подводила, можно и почтительное уважение ей оказать.

Головы высоко, гордо задрали, мы с Борисычем выше всех, у меня даже что-то хрустнуло в шее, у Борисыча не хрустнуло, я бы услышал. Значит, шея у него гибкая, разработать где-то успел. Я голову быстро на место вернул, забеспокоился, понимая – ещё один такой хруст и можно стать «китайским болванчиком», будет она болтаться туда-сюда. Житья никакого не будет, выйдешь на улицу, а все пальцем будут показывать и у виска крутить, последний авторитет потерять можно. Опасная перспектива, надо почаще самоконтролем заниматься и друганам подсказывать, чтобы ничего такого-всякого с ними не произошло.

Хотя насчёт «подсказывать», от них чаще смех в мой адрес происходит. С чего бы это?

Тост, в смысле «чаёк», опрокинули дружно, присели тоже дружно, хотя с небольшой заминкой, дело вот в чём: так как масса тела Фёдорыча превышает сумму массы его соседей, на чуть-чуть, конечно, но по закону физики, сколько масс плюхнется на лавочку, а он крайний сидел, столько же и выплюхнется. И поэтому Борисыч с Виктором малость подпрыгнули, Виктор раньше приземлился, а Борисыч попозже, так как выше взлетел. Обошлось без контузии. Не надо было раньше Фёдорыча присаживаться.

Анатолич, в отличие от нас, смеялся негромко, вежливо, тактичный человек, сразу видно.

Борисыч сидит совершенно невозмутимо, у него Банька к таким вещам гуттаперчивость выработала. Не первый раз «затяжным» приземляется.

Сидим, хорошо сидим, колер лиц соответствующий посещению Баньки, балагурим, пока ещё не одновременно, одновременно будет попозже, когда тонус нашего настроения малость повыше будет.

– Какое сегодня число? – спрашивает Анатолич.

– Правильно, второе, Ильин день, большой праздник на Руси, Илья-пророк почитается святым наряду с Николаем Чудотворцем. На Ильин день заканчивается лето: на Илью до обеда – лето, после обеда – осень. В этот день проходит богослужение, народ гуляет и трапезничает.

Ну Анатолич, молодец, всё знает, в отличие от меня, «голова», одно слово, да и как вовремя призадумался я над своей «серостью».

– Так что не грех за него и чашку с «чаем» поднять, наливайте.

– Уже всё готово, дожидается, точно, и как это я забыл, в этот день олень в воду насс… – воскликнул, размахивая руками Фёдорыч.

– Не насс…, а написал, – поправил Борисыч, выпрямляясь после опасных движений Фёдорыча.

Надо бы его пересадить, поменяться с ним местами, но подумал, и расхотелось мне пересаживаться, пусть с Виктором меняется. Я не такой увёртливый.

«Чаёк» испили дружно, чувствую, градус – не градус, конечно, а то подумаете чёрт-те что – тонус начал подыматься, похорошело малость.

– Анатолич! Как ты хорошо про трапезу сказал, – с набитым ртом выговорил Фёдорыч.

– Аппетитно сказал, – добавил Борисыч.

– Фёдорыч! Ты особо на закуску не налегай, а то «чаёк» больше не поместится, – засмеялся Виктор.

– Кто, я? У меня? Да ни в жисть, ещё за добавкой «чая» в крайний шкафчик побежишь.

– Подсмотрел, значит, – продолжая смеяться, погрозил ему Виктор.

Мы с Борисычем переглянулись. Эх, Фёдорыч проговорился, мы же хотели попозже, перед уходом как бы нечаянно дверцу шкафчика зацепить, Виктор бы и не отвертелся, пришлось бы ему «чаёк» выставить.

Гляжу, а Борисыч уже с Виктором местами поменялся, и когда успел? Я и не заметил, сидит с краешку, довольный, маковка у него поблёскивает, бликует под лучами заходящего солнца. Сообразительный.

– Так, мне пора уходить, а вы продолжайте, – засобирался Анатолич, нас взглядом обошёл, а на Виктора попристальней посмотрел, вроде как попросил о чём-то или предупредить хотел. Опять на нас посмотрел, не на нас ли он намекает, подозрительно это. Да нет, показалось мне, что на нас намекать, мы же мирные и даже не хулиганистые вроде?

– Ну тогда на посошок, чтоб дорога тебе, Анатолич, без спотыканий прошла и вообще, – поднимаясь с Виктором, сказал Фёдорыч.