— Мы зачем идем? — выдохнул ему в лицо Унномтюр.

— Спасти мир, — ответил Фьольвир.

— Но тебе, кажется, этого не хочется?

Щеки, глаза Фьольвира обдало жаром. Но он смело посмотрел в свет.

— У меня никого нет, понял? — выкрикнул он. — Я иду не знаю, зачем, и ты долбишь мне: надо, надо, надо! Люди же! Боги же! Тьма же! Ай-яй-яй! Все кончится! Шкатулка эта хитровыделанная. Дверь, вахены. Как же так? Больше некому. А мне на все наплевать, понял? На все!

Несколько мгновений стояла тишина, и Фьольвир слышал только свое дыхание.

— Понял, — наконец негромко сказал Унномтюр. — Понял, арнасон. Такое бывает. Такое и у меня было, когда происходили вещи, которые мне лично были противны. О которых я сожалел, даже если их делал не я, но случались они при мне, а я никак не мог этому помешать. Ничего не хотелось, сил не было. Но давай об этом позже? — Он встряхнул спутника так, что у того клацнули зубы. — Когда мы догоним и убьем Мтага, арнасон, ты сможешь жаловаться, сколько и кому хочешь. Мне, мертвецам, Йоруну со Стергруном, всем войца-пекка разом, воде и небу. Даже старику Хэну сможешь рассказать, как я тебя мучал и истязал, он всех внимательно слушает, хотя кажется, что спит во время исповеди. А потом я лично отвезу тебя в Тааливисто. Думаю, мне разрешат. Все, тебе легче?

— Нет, — сказал Фьольвир.

— Бывает. Потом пройдет.

Унномтюр снова положил руку спутника себе на плечо, и их путешествие по тонкому пути продолжилось. Свет покачивался перед Фьольвиром. Он думал, что можно, наверное, было бы сесть и никуда не идти, потеряться, раствориться, но Унномтюр тогда взвалит его на спину и понесет. С него станется. Почти герой на чужой спине — куда это годится? Нелепица. Дурь.

Он думал, что не так спасают мир. Когда рядом напарники, воины и друзья, боги и ваэны, за спиной — дома, женщины и дети, а напротив — враги, пусть хоть тьма до неба, вот как спасают. В одном строю, с криками «Хейя, Накки!», потому что Наккинейсе была ко всему прочему и богиней победы. А когда ты бежишь за каким-то макафиком, и приходится лить кровь, как воду, направо и налево, а ты одной ногой в лодке… и Хейвиска, милая Хейвиска ждет его…

— Шевевелись, арнасон! — поддернул его Унномтюр.

— Шевелюсь.

Сбитый с мысли, какое-то время Фьольвир шел за спутником быстрым шагом, но через десяток-другой пройденных крафуров снова зашаркал, поплелся нарочито медленно, заставляя провожатого подстраиваться под неспешный ритм. Потом уже и закапало, и свет перед глазами ощутимо замерцал, словно дождь имел над ним некую власть. Фьольвир зажмурился. Стало легче.

— Капает? — спросил Унномтюр.

— Да.

— Тогда будем выбираться.

Они резко свернули. Несколько раз Унномтюр звенел железом о камень, шипя под нос непонятные слова. Дождь заморосил. Под ногу Фьольвиру попался какой-то гладкий предмет, соскользнув с которого он чуть не потерял плечо-ориентир, схватившись в последний момент за косицу хелька. Свет и свет. И паучок, гуляющий сам по себе. Было странно не видеть ничего больше.

Наконец Унномтюр остановился.

— Постой здесь, — сказал он.

Послышался треск паутины. Потом что-то стукнуло, с протяжным скрипом в лицо Фьольвиру дохнуло сыростью. Шаги Унномтюра отдалились. Пропали. Несколько капель укололи Фьольвиру лоб. Он стер их пальцем, облизал палец губами. Солоно.

— Давай… вот, — появившийся Унномтюр потянул его на себя.

Фьольвир запнулся.

— Ногу! Ногу выше! — потребовал Унномтюр. — Здесь ступенька.

Ногу пришлось задрать на уровень живота.

И все равно всю работу по преодолению преграды выполнил Унномтюр, буквально вздернув Фьольвира вверх. Колено того больно ударилось о ребро невозможно высокой ступени, зубы щелкнули. Бугристый камень токнул в плечо.

— Сюда.

Унномтюр, приобняв, повел хромающего Фьольвира сквозь звонкий перестук капель в шорохи и попискивание крыс, в глухое, шелестящее эхо большого помещения.

— Где мы? — спросил Фьольвир.

— Не знаю. Какой-то замок. Подвал, — отозвался Унномтюр.

— А Мтаг?

Они поднялись по короткой лестнице.

— Думаю, добывает второй ключ. Мы встретим его у третьего. Я знаю, где это. Садись, здесь, кажется, лавка.

Фьольвир ладонью нащупал гладкое дерево, уселся, вытянув ударенную ногу.

— Здесь темно? — спросил он.

— Как у Хэнсуйерно в мертвецкой, — ответил Унномтюр.

— А что у него там?

— Мертвецы и темнота, что еще?

Фьольвир ощутил щекой легкий ток воздуха.

— Кажется, тянет слева, — сказал он.

— Я посмотрю.

Унномтюр оставил спутника одного. Его шаги звучали все глуше, пока не пропали совсем. Фьольвир нащупал конец лавки, подвинулся и лег. Всюду был свет. Под смеженными веками паучок притих. Так бы и лежать, подумал Фьольвир. Слепота его не пугала. Кажется, и так он видел слишком много лишнего. Одних мертвецов столько, что иной за всю жизнь не увидит.

Разве я герой? — подумалось ему. У героя нет сомнений и есть желание подвига. А у меня наоборот. Сомнений — целая гора. Спасай мир, спасай. Плыви, беги, мерзни. Спасай. Ой-да, потом, конечно, все хором скажут: какой ты молодец, Фьольвир Маттиорайс! Сам Йорун пожмет руку: добро пожаловать в Тааливисто! Лучшее место для таких, как ты!

А еще, наклонившись, шепотом добавит: место с собой рядом выделить не могу. Пойми, это не в моих божественных силах.

Ну и стоишь, в общем, и улыбаешься, как… герой.

Надо ему это?

Так-то, если подумать, у него — своя правда. Как у Унномтюра или Мтага. Если ее попытаться оформить в слова, то, наверное, получится набор усталых ругательств. А что? Правда разная, бывает и такая. Его правда — он не герой. Даже когда ватангером ходил по городкам и селам юга, подряжаясь на грязную и тяжелую работу за несколько монет. Даже когда в Выкормышах целую ночь с отцом рубился с эггвельснаке. Как вспомнится — мороз по коже. Лет десять уж назад…

Фьольвир вздохнул. Он почти задремал, когда с шумом появился Унномтюр и согнал его с лавки.

— Сейчас, — пробормотал он, перетаскивая что-то, невидимое Фьольвиру. — Переночуем здесь. Башня нежилая, отдельная, но оно и к лучшему. Местность я не узнал, темно. Что тут за люди или нелюди — не понятно. Так что пока без света, зато шкуры нашел и мешковину.

— Крысы пищат, — сказал Фьольвир.

— Это как раз не страшно, — заявил Унномтюр. — В плохих местах крысы не водятся.

Он принялся что-то подтаскивать, составлять, прилаживать одно к другому. Скрипели ножки, звонко постукивали друг о друга деревянные бока. Потом зашуршала раскладываемая мешковина.

— Все, ложись, — сказал Унномтюр. — Я тут из лавок вроде лежака соорудил.

Фьольвир слепо протянул руки. Унномтюр помог ему заползти.

— Как?

— Ничего, — сказал Фьольвир, вытягиваясь.

— Ну а я рядом.

Унномтюр слегка подбил спутника в бок, заставляя подвинуться. Какое-то время они лежали неподвижно. Наброшенные шкуры пахли сыростью и гнилью. Фьольвир смотрел в свет и слушал дыхание товарища. Унномтюр, кажется, постукивал по дереву костяшками пальцев.

— Светло, — сказал Фьольвир.

— Наоборот, ночь, — проговорил Унномтюр и зевнул.

— Не хочу быть героем, — помолчав, сказал Фьольвир.

— Это странно, — лениво заметил Унномтюр. — Все люди хотят быть героями. До богов, понятно, не дотянуться. А героем может оказаться каждый. Ну, так людям думается. Так они хотят думать. Тогда и песни, и саги, и женщины, и внимание и почет.

— И кровь.

Унномтюр вздохнул.

— Ты снова о Хворвике?

Фьольвир приподнялся, поправляя мешковину.

— Нет, не о нем, не только о нем, — сказал он, вновь укладываясь. — Но мы просто… Почему только кровь и мертвецы? Идем по тонкому пути — кровь. Сходим с него — мертвецы. И снова кровь.

— Такова нить судьбы, — сказал Унномтюр.

— Но ведь Утойи уже нет.

— Значит, нашей судьбой ведает Мтаг, раз мы его преследуем, а кровь и мертвецы — это его подарки.

— Не хочу, — сказал Фьольвир. — Я бы по-геройски посидел в таверне за ужином.