Не уверена, что кто-нибудь когда-нибудь интересовался мной так как Адам, но это было естественным.

В конце концов, он был моим единственным.

После нескольких ночей, которые я провела в попытках что-нибудь вспомнить, в моей голове всплыло слово, которое бабушка использовала, чтобы описать это — джило. Это было так давно, что я не могла вспомнить, что означало это слово, и даже не могла произнести его, но оно пришло мне в голову сегодня утром, когда плавала, и с тех пор я пыталась понять, как это объяснить.

— В основном это связано с чистотой. Бабушка привила мне это как ничто другое. Сейчас я делаю это не потому, что это я махриме, а потому, что для меня это нормально.

— В этом есть смысл.

— Правда? — спросила я, улыбаясь, потому что дразнила.

Должна признаться, мне было приятно, что Адам читал об этом.

О том, что меня больше не волновало, потому что я не вела такую жизнь.

Несколько оброненных слов, упоминание о моем прошлом и семье — и Адам принялся изучать меня, словно делал анализ книги.

Сказать, что я была тронута — ничего не сказать. Черт, по правде говоря, меня это все тронуло. И позже, когда мы вышли из Центра, Адам обнял меня и повел к месту, где стоял его пристегнутый велосипед, было странно правильно находиться к нему так близко.

Мы были чужими, но не были ими.

Что-то в нас знало друг друга с незапамятных времен.

Знание этого приносило умиротворение. Спокойствие, которое заставило меня почувствовать, что пришло время моей роли в этом мире, потому что я, наконец, встретила его.

Похоже на первый день в новой школе. Внезапно все перестает иметь значения кроме следующих шагов, которые ты сделаешь, первого впечатления, которое произведешь. Только нам не нужно беспокоиться о таких глупостях. Нам просто нужно было узнать друг друга.

Центр находился примерно в двадцати минутах ходьбы от моей школы, как и от его, только в противоположном направлении.

Когда мы подошли к дороге Адам остановился, придерживая свой велосипед, и пробормотал:

— Мне не нравится оставлять тебя здесь.

— Все будет в порядке, — весело ответила я.

И у меня действительно все было в порядке. Никто меня не трогал. К тому же я знала, как о себе позаботиться.

Бабушка выглядела хрупкой, но она не вела себя так. А ее отец? Он был чемпионом по боксу на кулаках, так что у нее был сокрушительный правый хук — то, что она передала мне.

Но мне нравилось, что Адам беспокоился. Он беспокоился до такой степени, что это перерастало в заботу.

Я не чувствовала такой заботы со времен жизни с бабушкой.

Протянув руку, я прижала ладонь к груди Адама, желая сказать ему то, чем еще не могла с ним поделиться, желая сказать слова, которые могли его взволновать, но сдержалась. Это было сложно. Внутри меня бушевал океан, и приходилось сдерживать излияния, иначе я выглядела бы слишком драматичной или просто странной.

Я не была уверена, что смогу вынести, если Адам станет думать обо мне так же.

Я привыкла, что меня считают странной. Несмотря на попытки приспособиться, некоторые вещи, которые я делала — личные маленькие ритуалы — привлекали внимание и выделяли меня. Мнение Адама имело значение. Больше. И я не знала, как с этим справиться.

Прижав кончики пальцев к его груди, я пробормотала:

— С нетерпением жду завтрашней встречи.

Ответная улыбка была теплой.

— Я тоже.

Адам наклонился вперед, и на секунду я застыла, думая, что он хочет меня поцеловать. Не уверена, что готова к этому, но Адом был моим, так почему бы мне не быть готовой? Вот только эти переживания были напрасны, потому что он наклонился не для поцелуя. Просто обнял, крепко к себе прижав, буквально окружив меня собой, и это было чудесно.

Лучше, чем вода.

Я тихонько вздохнула, когда Адам сжал меня, и, не в силах удержаться, сжала его в ответ.

Крепко.

Боже, его руки были сильны, хватка невероятна, но объятия подобны раю.

Мои глаза даже защипало от эмоций, когда я узнала, каково это быть в объятиях своего мужчины.

— Я не хочу оставлять тебя, — повторил он, и я знала, что это те слова, с которыми он боролся.

Адам был нормальным. Он не понимал мою семью, мое прошлое, подарок, который мы получили. Как он мог?

Даже я не могла этого сделать.

Так много было потеряно со смертью бабушки, и я проигнорировала большую часть, отказываясь принять свое наследие, потому что оно причинило слишком много боли и сделало такой непохожей на семьи, с которыми приходилось жить. Быть с Адамом было похоже на открытие шлюзов, и я была затоплена. Единственное, что делало это приемлемым — это он сам.

Я сглотнула и, рискнув, прошептала:

— Я буду скучать по тебе.

Адам вздохнул, и в этом вздохе слышалось облегчение.

— Я рад, что буду не одинок в этом.

— Не одинок, — мягко сказала я. — Обещаю.

Он снова вздохнул.

— Хорошо.

Я почувствовала, как его нос скользнул по моей щеке, и Адам нежно поцеловал меня в линию подбородка. Это было странное место для поцелуев, но оно казалось правильным, и там, где прикоснулись его губы, кожу покалывало от ощущений.

— Хорошего дня, — пробормотала я, наконец, отстранившись. Разрывать связь было больно, но я понимала, что мы не можем стоять здесь весь день.

— И тебе. — Он нахмурился. — Мне не нравится, что у тебя нет телефона.

Я пожала плечами.

— У меня никогда его не было.

— Это не значит, что это правильно.

В его глазах мелькнула расчетливая мысль, но я проигнорировала это — мы опаздывали, — быстрый взгляд на часы подтвердил. Теперь у меня появилось больше целей чтобы прийти сюда, в этот Центр. Больше причин не делать ничего такого, что могло бы поставить под угрозу новый установившийся порядок (который начинал укореняться), поэтому нужно стараться и не нарушать установленные нам домашние правила.

— Нам нужно идти, — согласился Адам, но взгляд его глаз пронзал меня так, как солнце пронзает темноту утра.

Я почувствовала одновременно и тепло и дрожь.

— Будь осторожна, — попросил он и, с ворчанием отстранившись, забрался на велосипед.

Уезжая, Адам дважды оборачивался, чтобы посмотреть на меня, и дважды я стояла на месте, наблюдая за ним.

Это означало, что мне нужно бежать в школу трусцой, но, черт возьми, оно того стоило.

Большую часть утра я чувствовала себя так, словно летала на облаке, и даже после полудня ничто не могло омрачить моего настроения.

Учеба закончилась, день подходил к концу, и казалось, что прошла пара минут, как я вернулась в дом Мейеров.

И едва войдя, я почувствовала это.

Изменение в воздухе.

Оно было подобно запаху, настолько было сильным. Или береговой сирене, настолько громкой, что могла разорвать барабанные перепонки.

Мое счастье мгновенно испарилось и я проскользнула внутрь. Правда подтвердилась, когда я услышала, как Эмма вопила от горя, а Джон рыдал вместе с ней.

Луизе стало хуже.

Тени ее ауры, которые омрачали ее спальню, теперь начали проникать в остальную часть дома. Окрашивая его ядом смерти.

Я закусила нижнюю губу, не зная, стоит ли идти к ним. Я хотела. Я хотела подарить Мейерам немного доброты, сказать, что все будет хорошо, но это было не так… Это просто не казалось правильным.

Вышло бы так, что я вмешиваюсь в их горе, а это последнее, чего мне хотелось.

Когда я стояла замерев в коридоре, возникло непреодолимое желание позвонить Адаму, связаться с ним. Но у меня не было мобильного телефона. Никогда не чувствовала в нем потребности, но если это даст возможность связаться с Адамом, нужно это изменить.

У Эммы вырвалось пронзительное рыдание, наполнив меня огромной печалью, которую я не испытывала много лет. Я дернулась от звука, ее горе было пулевым ранением, пронзившим мое сердце.

Такой должна быть материнская любовь. Всеохватывающей. Берущей на себя все. Луизе повезло, что у нее есть мама, готовая для нее на все. Бросить работу, чтобы быть сиделкой, сделать все, что в силах, чтобы поставить ее на ноги. Они даже летали через всю страну к нескольким специалистам, поездки, которые в конечном итоге не принесли никакой пользы.