– Вот как безмятежно он ушел.

А тут не было ничего безмятежного.

– Нам необязательно встречаться с полицией, – говорит Кэл. – В другом конце коридора есть еще одна лестница. Она выходит в проулок за зданием.

Это или лучшая, или худшая идея в моей жизни. Мозг отказывается работать, и я молюсь богу, чтобы Айви очнулась и что-то придумала.

– Разве нам не стоит рассказать им, что мы видели? – спрашиваю я.

– А что мы видели? Пару кроссовок и шприц? Они сейчас то же самое увидят. Если кому-то еще можно помочь… – Кэл идет обратно к выходу из зала и останавливается на пороге, его голос затихает почти до шепота: – То они помогут. А все, что достанется нам, – это куча дерьма, потому что нас тут быть не должно.

И с этими словами он выходит.

Я еще мгновение медлю, глядя то на Айви, то на проклятые фиолетовые кроссовки, пока голоса внизу не начинают угрожающе приближаться. Интересно, что будет, если я останусь? Я не сделал ничего плохого, но, в отличие от Кэла, мне не стоит рассчитывать на понимание копов. Если меня поймают вот так – с девушкой без сознания на руках, а возможно, еще и с трупом по соседству, то, скорее всего, арестуют. А даже если и нет, то последнее, чего мне сейчас не хватает, – это полиция, сующая свой нос в мою жизнь.

Или в жизнь моей семьи.

Мой взгляд падает на лежащий на полу шприц, и я принимаю решение. Кэл прав: мы никому ничем не можем помочь – только самим себе. Я надежнее обхватываю Айви и бегу за ним к задней лестнице как можно тише и быстрее.

Кэл

В студии все мое существо стремилось к одному – сбежать. Когда я выхожу через заднюю дверь на безлюдную улицу, где нет ни полиции, ни прохожих, меня накрывает волна облегчения.

Секунд на пять. Потом я могу думать только: а что теперь? За мной в дверь протискивается Матео, держа на руках Айви. До парковки, где мы оставили машину, топать добрых полмили, а Бони… Господи.

Кажется, Бони Махони и правда мертв.

Я знаю Бони с детского сада – достаточно долго, чтобы помнить, откуда взялась его кличка. Это было на второй год, когда у каждого в группе был свой шкафчик с именем. Мы писали свои имена сами – волшебными фломастерами на картоне. Однажды Кейтлин Тейлор споткнулась со стаканом воды и пролила ее как раз на шкафчик с именем «Брайан Махони». Фломастер потек так сильно, что на картоне осталась только первая буква имени и конец фамилии. Все начали звать его «Б. Они», что со временем, естественно, превратилось в Бони и так и прилипло к нему.

Он постоянно выспрашивал про моих отцов, а самый длинный наш с ним разговор состоялся в пятом классе, на дне рождения Кенни Чу, который мы отмечали на скалодроме. Это единственная вечеринка, на которую пригласили и меня, и Бони, а все потому, что мама Кенни заставила его позвать всех мальчиков из класса. Мы оба стояли на одном из матов и ждали своей очереди, когда Бони вдруг обернулся и сказал:

– Как по-твоему, почему залы, где можно лазать по скалам, есть, а залов, где можно лазать по деревьям, нет?

Я раньше о таком не задумывался.

– Может, потому что вырастить деревья в помещении очень сложно?

– Их можно сделать. Скалы тут тоже ненастоящие, – заметил Бони.

– И то верно, – ответил я. – Кто-то должен этим заняться.

Он прищурился и ткнул в меня пальцем.

– Если ты, когда вырастешь, изобретешь такое и станешь миллионером, то чур половину прибыли заберу я.

И тут нечему удивляться. Бони всегда искал способы заработать денег. В пятом классе он был известен тем, что покупал дешевые карамельки и перепродавал их нам во время обеда с огромной наценкой. И я, разумеется, тоже покупал – это же карамельки!

Как только мы перешли в старшую школу, он превратился в Бони-наркошу, и я о нем не вспоминал. Я почти забыл о Бони-предпринимателе с его залом с деревьями и дорогими карамельками… В глазах щиплет, и я начинаю усиленно моргать.

Матео прислоняется к стене здания, прижимая Айви к груди, и смотрит на меня так, будто ожидает, что у меня есть какой-то план. Увы, всю мою решительность как ветром сдуло. Единственное, чего я хочу, это чтобы меня вырвало или отключиться. Оба варианта кажутся неплохими, но желудок решает за меня. Я сгибаюсь в поясе, и меня рвет в траву.

– Так, – говорит Матео, когда я выпрямляюсь и трясущейся рукой вытираю рот, – нам надо перегруппироваться.

Передо мной снова Решительный Матео, каким он был на закате нашей дружбы, когда его папаша отправился «искать себя» в качестве музыканта группы, исполняющей хиты, «Grateful Dead». Матео тогда словно понял, что половину жизни слушался совершенно бесполезного человека, и решил сам сделать шаг вперед. Теперь бесполезным человеком для Матео стал я, и ему приходится отдуваться за нас обоих. Я даже чувствую облегчение. Хочу просто идти за кем-то и выполнять указания.

Матео выходит на тротуар, по-прежнему держа Айви на руках и оглядываясь в обе стороны пустой улицы. Неожиданно поблизости ревет мотор, причем совсем близко. Едва мы успеваем обменяться полными ужаса взглядами, как из-за угла вылетает машина. За рулем какой-то парень с мобильником в руке. Он даже не обращает на нас внимания и проносится мимо. Как только он уезжает, Матео почти бегом пересекает улицу и ныряет в проулок между двумя домами. Я следую за ним молча – чересчур напуган, чтобы задавать вопросы. При малейшей мысли о том, что произошло в студии Лары, у меня перестают работать ноги. Ее последний, еще не законченный, рисунок висел на ближайшем к входу мольберте, как будто она только что над ним работала. Именно этим она и должна была заниматься во вторник утром. Это ее единственный выходной, ее лучшее время для творчества. Она ведь вечно твердит, что не может сосредоточиться дома.

Так почему ее там не было?

И почему там оказался Бони? Ведь это был именно Бони, верно? Хотя ни у кого из нас не хватило духу посмотреть, кто был в кроссовках, но мы видели, как он туда вошел.

Но не видели, как он оттуда вышел.

Живот снова скрутило, и я стараюсь сосредоточить внимание на тротуаре под ногами. Мне хватает ума догадаться, что рано или поздно мы столкнемся с кем-то из прохожих, и они потребуют объяснить, почему Матео несет девушку без сознания. Однако, как результат максимально безответственного поведения взрослых этим утром, навстречу попадается лишь старый пьянчуга, привалившийся к зданию.

Матео сворачивает за угол, а потом останавливается у большой металлической двери.

– Ключи у меня в правом кармане. Можешь достать?

– Я… Что?

– Достань ключи, – повторяет он нетерпеливо. – У меня руки немного заняты.

– Я знаю, просто… Где мы?

– В «Гарретс», у заднего входа. Они не откроются до пяти вечера, так что там никого нет.

Я перестаю засыпать его вопросами и быстро достаю ключи.

– Большой и круглый, – командует Матео.

Нахожу нужный ключ и трясущимися руками вставляю его в замок. Он легко поворачивается, и я тяну тяжелую дверь на себя, как раз когда звуки сирен раздаются снова. Мне становится страшно; если бы ключи в этот момент были у меня в руках, а не торчали из двери, я бы обязательно их выронил. Матео заносит Айви внутрь, я захожу следом и затворяю за нами дверь.

Мы оказываемся в темном помещении со спертым воздухом, сплошь уставленном коробками и пустыми кегами. Рядом только одна дверь, кроме той, через которую мы вошли, и ведет она к небольшой лестнице. Я следую за Матео наверх и попадаю в зал, большую часть которого занимает бар с одной стороны и два бильярдных стола с другой. Вдоль одной из стен тянутся окна; все они закрыты шторами, пропускающими лишь бледный желтоватый свет. У ближайших к нам столов мягкие скамьи с бледно-розовыми подушками – туда Матео и укладывает Айви.

Освободившись, Матео встряхивает руки, крутит шеей и растирает плечи, а потом осторожно тянет Айви за край задравшейся во время транспортировки юбки. Айви что-то бормочет, но в себя не приходит.