Разошедшаяся молодежь вытащила из шкафа с пробирками патефон, о существовании которого заведующий и не догадывался. Поставили пластинку с Лолитой Торрес. День был хмурый, сумеречный, но свет включать не стали.
Антон Маркович улыбался, глядя на танцующие в полумраке пары, голова немного кружилась, мысли были рассеянные, но приятные.
– Вставайте, вставайте, – наклонившись к нему, шепнула Зиночка. – Раз вы сегодня такой отчаянный, не останавливайтесь на полпути. Потанцуем!
И чуть не силой взяла за руки, подняла. Не вырываться же?
Старшая медсестра порядком захмелела, и это ей шло. Глаза сияли, зубы влажно блестели.
– Да я не умею.
– Я вас научу. Сейчас немножко потренируемся у вас, а потом всех поразим.
Она решительно повела его в кабинет, оставив дверь открытой, чтобы было слышно музыку.
– Левую мне на спину. Крепче, кабальеро! Правую – нет, не на плечо, так только пенсионеры делают. Берите меня за бок. Выше, выше! Вот так, смелей.
Она взяла его кисть и прижала к своей груди. Ладонь ощутила тугую полноту. Мягкие, горячие губы стали быстро целовать его щеку, прижались ко рту. Зиночка тихонько постанывала.
От неожиданности, от потрясения Антон Маркович повел себя грубо – отпрянул от нее, да еще толкнул.
– Зина, что вы делаете? Вы слишком много выпили.
Прозвучало это по-идиотски. Что она делает, было понятно, а морализаторство в такой ситуации могло только оскорбить.
Ковалева и оскорбилась.
– Что, был мужчина да весь вышел? – задыхаясь от обиды, выкрикнула она. – Или никогда и не был? Только и хватило мужской силы произвести на свет дочь-инвалидку?
– Ах, Зинаида Петровна, ну в самом деле… – жалко пролепетал Клобуков, махнул рукой и вышел.
Попрощаться с сотрудниками в таком состоянии он не мог, повернул к выходу.
Ковалева догнала его в коридоре.
– Антон Маркович, ради бога! – Голос срывался. – Прошу вас! Пожалуйста!
Он обернулся. Ее лицо было мокрым от слез.
– Простите меня, простите! Это я от обиды, от злости. Я же всё знаю. И про сына. И про вашу супругу… Я совсем не умею пить… И я вас очень… Нет, я не про это хочу сказать. Я сразу после праздников уволюсь. Мне будет стыдно на вас смотреть. Вы меня больше не увидите, честное слово. Только не уходите так. Простите меня. Пожалуйста!
– Что вы, Зиночка, – сказал Клобуков. – Мне вас прощать не за что. Это вы меня простите. Вы абсолютно правы, время любви – этой любви – для меня закончилось. Я слишком стар для такой женщины, как вы… Для любой женщины, – решительно добавил он. – И это нормально, это естественно. Каждому возрасту свое. Не вздумайте увольняться. Мне вас никто никогда не заменит. У нас с вами всё будет хорошо.
Ковалева разревелась пуще прежнего, но уже без надрыва, а через минуту-другую почти совсем успокоилась. Попрощались они сердечно, за руку.
Однако происшествие повергло Клобукова в совершенное смятение. Не из-за отношений с Зиной – они теперь, наверное, станут только лучше, исчезнет подспудная нервная напряженность, которую он по своей толстокожести предпочитал не замечать. Нет, дело в другом.
Пора было дать себе отчет, честный и безжалостный, в том, что с ним, шестидесятилетним болваном, в последнее время творится.
Что ты расхаживаешь по улицам с идиотской улыбкой и просыпаешься утром в ощущении праздника, старый ты дурень? Работа над «Аристономией» отставлена, вместо нее затеяна новая штудия, нелепая по теме и комичная по содержанию. Третьего дня вдруг отодвинул недописанную главу про зависть к Шопенгауэру, взял страницу и застрочил, будто под диктовку: «Ситуация, в которой я сейчас оказался, не только выбила меня из наезженной и по-своему комфортной жизненной колеи, но и вызвала потребность частично пересмотреть систему взглядов, изложенную в предыдущих разделах». Ты вправду собрался исследовать природу любви, теоретик жизни? В возрасте, когда, как говорится, уже пора подбирать участок посуше?
Ощущение праздника у него! Вот на что это похоже: человек открывает сонные глаза – ах, как тепло и ярко вокруг! А это у него в доме пожар. Сейчас рухнет крыша.
На самом деле всё ужасно. Хуже не бывает.
Зинаида Петровна – чепуха и глупости, но как быть с тем, что случилось позавчера вечером? Когда вы с Юстиной прощались у подъезда и она сказала: «Ой, Антон Маркович, у вас пальто испачкалось… Нет, дайте лучше я». Потерла плечо, потом вдруг подняла глаза, и в них было то, в чем ошибиться невозможно, и повисла пауза, и ты внутренне онемел. Ничего не было сказано вслух, просто она улыбнулась, и ты улыбнулся. Как ты мог, как ты посмел ей так улыбнуться? Она молодая, полная сил женщина, которая имеет право на полноценную любовь, а не на чахлые потуги твоих иссыхающих вожделений. С Юстины какой спрос? При отсутствии жизненного опыта легко спутать личностную близость с любовным влечением, но ты-то, ты!
Антон Маркович тряхнул головой и перестал угрызаться. Потому что принял решение. Единственно правильное и достойное.
Точно так же, как он только что поговорил с Зиной – спокойно, взросло, умно – нужно объясниться с Юстиной. Скорректировать установившиеся между ними отношения, драгоценные для обоих, чтобы они не повернули по вектору, который неминуемо всё испортит. В первую минуту будет неловко, но Юстина – человек чуткий и тонкий. Она поймет правильно. И всё выправится. Тучка не разразится грозой.
Нужно только провести беседу без нарочитости и нажима, без драматизма, а естественно. В правильном антураже и подходящем настроении.
Все выходные Антон Маркович думал про это, чем дальше тем больше уверяясь в разумности подобного шага. В первый же рабочий день, в среду, зашел к секретарше директора Зое Филипповне, ведавшей всеми академическими благами, от путевок до гостиничной и проездной брони. Это она организовала ему посещение Кремля. Попросил у опытной дамы совета – на какое бы культурное мероприятие сводить знакомого?
– Становитесь похожи на нормального человека, – одобрила матрона. – Этак вы у меня и в санатории начнете ездить. В Цхалтубо есть путевки для членкоров, в Дубулты, в Гагру. Воспользовались бы хоть раз.
– У меня же дочь. Как я ее оставлю? Вот вечером, на что-нибудь вроде концерта в консерватории или филармонии…
– Консерватория-филармония не мой калибр, – пренебрежительно махнула алыми ногтями секретарша. – Билеты в кассе. Давайте я вам устрою что-нибудь особенное, чтобы вы порадовали вашего знакомого… Или знакомую?
Посмотрела лукаво. В последнее время она стала к Антону Марковичу очень милостива. Наверное, прослышала, что директор прочит его в замы.
Клобуков промолчал.
– Ага, это дама, – догадалась Зоя Филипповна. – Тогда загляну в мой «золотой фонд». А кстати, хотите запишу вас на телевизионный приемник? В очередь для ответработников, она движется быстро. Тысяча сто рублей, у спекулянтов вдвое дороже. Говорят, с нового года трансляция передач будет увеличена до четырех часов в сутки. И еще есть лимит подписки на новый журнал, называется «Иностранная литература». Там все переводные новинки – Сартр, Фейхтвангер, Пабло Неруда… Та-ак, куда бы вас пристроить?
Она пошелестела в календаре страничками, исписанными какими-то цифрами и аббревиатурами.
– Вот, совершенно исключительное мероприятие. Творческая встреча Московского театра оперетты с рабочими Первого подшипникового завода имени Кагановича. Будут исполнять сцены из «Сильвы», «Трембиты» и «Вольного ветра». Директор завода – наш пациент. Вас и вашу спутницу посадят в первый ряд, на лучшие места.
– А что-нибудь… менее громкое?
– Есть послезавтра два билета на закрытие недели Французского кино в «Ударнике». Просмотр кинокартины «Большие маневры» и потом прием в узком кругу с участием съемочной группы: Жерар Филипп, Мишель Морган, Бригитта Бардо. Иван Харитонович собирался сам посетить, с супругой, но ему нужно ехать на операцию в Ленинград.
Во время сеанса, а особенно на приеме не поговоришь, подумал Клобуков.
