– Но, но, куда собрался? Родственник тебе что ли? А если нет, какое твое дело? Или есть что рассказать?

– Нет, нет, – растерялся Тодд от обилия вопросов, – я просто перепутал.

– Что тут можно перепутать? А?

– Извините, я ухожу.

Тодд наскоро пошел обратно через толпу, успевшую несколько обмельчать, не разглядев в происшествии ничего стоящего и развлекательного. Все самое интересное напишут завтра. И напрасно Тодд думал, что на этот его разговор обратил хоть кто-то внимание, увы, об этом не вспомнил никто уже через пару минут, даже сам полицейский. И только в его уме досада от собственного поведения переживалась с непреодолимым чувством видения себя самого на месте той жертве, на тротуаре, в крови, закончив жизнь именно так, под взоры посторонних, и никому нет дела до него, кроме одного сумасшедшего, который вообразит себя на его месте. Он с легкостью мог представить какого это расшибить голову об асфальт, ту боль в костях, шее, во всем теле! Перед ним рисовались страшные картины смерти от падения, удара по голове, слома всех костей и чего угодно. Тодд был мастер вогнать себя мысленно в самые жуткие обстоятельства, прочувствовать их и сходить от этого с ума.

Он уже успел набрать скорость, широко шагая, надеясь сбежать как от происшествия, так и от своих страхов, как вдруг его окликнул чей-то голос.

– Тодд Гримар Гарди! Что же вы, дорогой друг, так упорно меня не замечаете? Никак обиделись на мой отказ опубликовать ваши труды в журнале? Увы, и я вынужден просить прошения, но пока это совершенно невозможно. И это всего лишь работа, как вы должны понимать, ведь вы грамотный человек, не сомневаюсь. Но здесь, за гранью наших профессиональных обязанностей, мы может повторить просто так, смело и открыто. Никаких обязательств и профессиональных инструкций.

Тодд обернулся, дослушивая обращение уже глядя на человека и по голосу и чертам лица, и, в частности, заметному высокому росту, он смутно узнал, даже скорее признал, редактора литературного журнала. Это был Толмар Говард. В своем рабочем кабинете он казался человеком несколько нескладным, хитрым, но этаким домашним тираном, зловредным, но здесь, на улице, под светом фонарей, в толпе шатающихся людей, он предстал уже совсем другим. Высокий, широкоплечий, красивый, несколько худой, лицо его поразили морщины, так как возраст, должно быть, был за сорок лет, но может меньше, тем не менее широкий рот выдал задорную улыбку, точно человек ничем в жизни не страдал, глаза хитрые, живые, и даже мимика лица осталась вполне артистичной, лицо его гладко выбритое, видно, что за собой он следит. Он стоял в дорогом осеннем длинном пальто и шляпе. Никак не походив, теперь, на злодея, так скорее мог выглядеть как завсегдатай приличного бара, авантюрист, актер и человек интеллигентный и вполне доброжелательный. По крайней мере внешне он располагал к себе, распространяя обаяние и харизму не только на женщин, но и на мужчин.

– Я с трудом узнал вас, Говард. Что вам нужно? – вместо приветствия ответил Тодд, несколько взволновавшись от вторжения этого человека, возникшего из ниоткуда.

– Узнали? Как же! Это я вас узнал. И не единожды, но вы уверенно проходите мимо, опуская голову. Повторю, если мой отказ так вас обидел, то не принимайте чересчур близко к сердцу, – с улыбкой говорил Говард, пытался поднять настроение унылому Тодду.

– Я не и приминаю. И вовсе уже давно забыл о вас и вашей газете, оставьте меня, – с тоской, тихим голосом отвечал Тодд.

– Журнале, все же. Однако куда же вы так спешите? Я вот наоборот очень обрадовался, завидев вас. Вас испугал вид того человека, нырнувшего из окна?

– Не испугало меня ничего! – нервно возразил он в ответ.

– Так пойдемте еще раз посмотрите, повнимательнее, давайте узнаем, что же там произошло, – казалось, почти глумился Говард, хотя и речь его звучала серьезно и обыденно, он точно звал в гости.

– На это безобразие смотреть мне не интересно. А вам что ли интересно? Вы нормальный человек?

– Построенные таким образом предложения оскорбляют мой слух, – после паузы произнес редактор, чем привел в исступление Тодда.

Оба замолчали и несколько неловких секунд стояли друг напротив друга.

– И что же вы молчите? – первым не выдержал Тодд.

– Так и вы молчите, – оживился редактор.

– Вы меня первый остановили, стало быть, вам и говорить, – произнес Тодд, и в это время как-то оживился сам и уже, на самом деле, не хотел уходить, ожидая, что Говард окажется человеком, подходящим для беспечной беседы, и может скрасить сомнительный вечер.

– Если вы не спешите, я бы предложил вам пройтись немного. Что скажете?

– Что ж, пожалуй, – стараясь не выдавать удовлетворение от предложения, ответил Тодд.

Редактор указал путь рукой, и они пошли вновь мимо того места, где на асфальте лежал труп.

– Завтра об этом напишут. Интересно, в каких словах разойдется журналист? Будет это сухой текст или шедевр? Вам не интересно? Напрасно. Нужно находить во всем удовольствие, – размышлял Говард.

– По-моему это мерзко, думать так о ситуации.

– А что не мерзко? Скажите мне, что не мерзко? Вот он лежит здесь, а откуда вы знаете, что у него была за жизнь, и было в ней мерзко или нет. Может этот его труп самое лучшее, что было в жизни именно этого человека. Мерзко уже не то, что напишут пустословы или гении, а что было ровно до этого мгновения.

– Вы ждете, чтобы, может, я еще и восхитился случившимся?

– Зачем? Все эти восхищения, похвала или порицания ровным счетом ничего не стоят. Прекрасное не нуждается в восхвалении, оно прекрасно само по себе, точно так же и скверное. Ярлыки… Слова ничего не значат, если быть откровенным, они ничего не меняют, хотя я и люблю слова. Но нужно быть гением, чтобы словами что-то изменить. Это путь великих и не многие на это способны, – предавшись измышлениям, немножко ушел от темы Говард.

– Простите, вы чего от меня хотите? – вернул его обратно Тодд.

– Ровным счетом ничего, дорой друг, просто скажите, как бы вы об этом написали? – редактор продолжил утраченный разговор.

– Понятие не имею, мне неизвестно что это за человек и…

– И все же, исходя из этого, что бы вы смогли сообщить людям?

– Что человек бросился из окна ведомый какой-то бедой или еще чем. Может его убили. Откуда мне знать, что вы пристали с этим?

– И только? Ваш текст и читать бы не стали.

– Пусть, – в душе получив обиду, ответил Тодд.

– То есть хотите сказать, вам дела до него нет? – допытался Говард.

– Именно, – сказал он, не глядя на собеседника.

– А ведь я видел, как вы пытались к нему подойти. Зачем?

– Не ваше дело, черт возьми! – повысив голос, грубо ответил Тодд, задетый данным наблюдением. Он не любил, если кто бы то ни было знал о нем более, чем он сам того желал.

Они какое-то мгновение прошли молча, пока редактор не указал рукой на один дом.

– Смотрите, видите тот дом, а именно то окно, вот оно, на втором этаже, с краю, видите? Там человек повесился на днях. Читали? Нет? Ладно, а вот прямо здесь произошло ограбление. Одну старуху стукнули обухом по голове и что-то вытянули, правда, не помню что. Есть у вас слова по этому поводу?

– Зачем вы все это рассказываете, зачем? – уже откровенно гневался Тодд, честно недолюбливая такие истории, так как лишний раз услышав подобное непременно сопоставлял себя с жертвой. Он уже успел представить, как просовывает голову в петлю, измученный крайней формой психического расстройства и как над ним измывались врачи и как из-под ног уходи табуретка. Он уже всем телом ощутил, как обух проламывает его череп, и какой-то жалкий человек шерстит по его карманам, пока он еще, быть может, жив и пытается это уловить, но сделать это уже ничего не может. Тодд распсиховался, мотнул головой и крикнул Говарду:

– Зачем вы это говорите мне, зачем?

– Вы должны понять. Хотя… видите ли, Я ценю слова, речь. Знаете, почему? Это важно, потому что есть событие, допустим, кого-то по голове ударили, ограбили; или народ массово бежит, спорт или преступление, и это действие. Но что про это напишут, что скажут и будут пересказывать? И самое главное, как это будут делать. Это бесценно.