Ивар стоял перед тёмным, дожидаясь, когда ему хотя бы вернут его «игрушку». Хало потянулся к поясу.

– На.

Ивар поймал кинжал, забрал пренебрежительно оценённый меч, коротко поклонился и поспешил скрыться с глаз.

*

Бой. Ржание коней фитильком разжигает человеческое безумие, вырывается всполохами с мягких конских морд с клочьями пены. Копыта месят неподатливую землю, взбивают комья в воздух, разминают в мякоть, смешивают с сыплющейся с боков пеной в чавкающую грязь. Вытянутая конская голова едва слепо не мажет по лицу, перед самым взглядом проносится… замедлился, чтобы запасть в душу – конский расширенный глаз – непонимающий, перепуганный…

У Хизмута кровяные «рукава». Хизмут скалится до коренных зубов. Хайк мрачно довольный, преображённый. Над бровью излётная искра царапины, из которой льётся на глаз и щёку. Не ударом достало – какая-то мелочь прилетела, тот же камень из-под копыт. Наполовину красное лицо прорезает белоснежный оскал – гордо улыбается отцу. Во время боя заброшенные братья не чувствуют себя отторгнутыми… Оскал этот редкую бы девку не смутил, но видят его после боя лишь мужчины. Хало, с рокочуще-шелестящим посмеиванием, целует сына в кровяную скулу, окрашивая губы и чуть бороды карминово-красным.

Одобрительно, бессловно скалится Кирыч, и того более хищный. Широкие груди наследников тьмы мерно ходят приливными волнами, просеивая насыщенный кровью воздух над полем.

Ивар стоит в стороне, на кромке замешанного на не-воде истоптанного поля, скованный и стеснённый. Голова понурена, руки опущены вдоль боков, в кисти каждой по клинку в следах крови. Пальцы держат неуверенно, деревянно, как руки куклы, которой что-то пытаются вложить в недвижную горсть.

Как это отец ходил в походы… раз за разом, ещё умудрялся рассказывать о них так спокойно…

Молодое тело обмякло, как больное и равнодушное. Подошвы приросли к земле. Ивар уловил краем глаза в сизом дыму поднимающихся погребальных костров приближение, сжал непослушные, словно отёкшие, пальцы на рукоятях меча и кинжала и заставил себя сойти с места. Ибор замер и не посмел догнать.

*

Костёр полоскало струёй быстрого ветра. Расшалился, будто пытался задуть. Цель выбрал знатную, и ураганом едва ли снесёт. Ивар пропустил ужин, пренебрёг завтраком и не смотрел на котёл на дневном привале. Трепыхался на ветру лохматый кончик закушенной горькой травинки.

– Будешь есть как баран, отправишься в котёл, – лениво заметил Хизмут, вытянувшийся на колючей траве. С неба слабо светило солнце, приятно было подставить тело его лучам, перемешанным с ветром. Хизмут с битвы пребывал в более благодушном настроении, чем обычно. Губы кривила пусть не добрая, но обаятельная улыбка, серые глаза вальяжно полуприкрылись.

В миру оба сына Хало казались неудобными, неуклюжими, в комнатах прибранного дома смотрелись притащенной на пиршественный стол грязной бороной, во дворе – заплутавшими дикими зверями, рыскающими в поиске выхода… на пожелтелой обветренной поляне уже Ивар выглядел, как кутёнок, отбившийся из глупого любопытства от мамки в лес…

Хизмут лежал на колючем, не подстелив одеяло под спину, хотя вон оно, руку протяни, ноздри со вкусом втягивали порывы воздуха, обогащённого дымом костра и дыханием природы, тело готово подкинуться по-любому поводу, наполненное энергией, раздольно свободное.

– Силы не на что тратить, вот и есть не хочется, – спокойно сообщил Ивар.

Хизмут недоверчиво хмыкнул. Братья почти не таили мысли от окружающих, хотя назвать их открытыми не позволяла тьма в аурах и душах.

– Может, надо было в бою шустрее шевелиться? – предложил идею Хайк, больше в тоне шутки, чем стараясь задеть.

– Может, – легко согласился Ивар. – А вы все силы в бою оставили? Не упражняетесь, даже на мечи не смотрите.

Собственно тёмным и нечего было смотреть на мечи. Как после боя вычистили, так в ножны и убрали. Хайк занялся оружием ещё до того, как смыть кровь с лица. Несмотря на небрежение, сегодня от царапины осталась тонкая белая засечка, обещая исчезнуть за день бесследно.

Хизмут вновь хмыкнул.

– Ну давай посмотрим, – Хайку не давалась многообещающая интонация, но её отсутствие пробирало едва не круче.

Братья подкинулись на ноги, лёгкие, подвижные, гибкие… как так дома задевала их неуклюжесть и угловатость? Будто разные люди, всем попадались на пути, мешали пройти, удостаивались бесконечных возмущённых восклицаний… слуги не церемонились (знали, что Хало выделяет дочек, а сыновья сами по себе), кричали по-свойски, упрекали крепкими словами, если мешались… тут принятому и ценимому людьми Ивару было далеко до их совершенства, их беззвучной походки, их пружинистой силы, их единения с порывами ветра, чуткости к каждому звуку, будь он звериным или птичьим. В миру братья были будто пылью припорошены, а тут смыли её дождями и кровью, чтобы явиться во всей яркости и затмить обычно превосходящего их светским лоском светлого.

– Что, пойдёшь с двумя клинками против одного? – вскинул брови Хизмут, в серых глазах тлели насмешливые огоньки – Ивару и с тремя клинками ничего не светило.

Тем не менее, светлый оправдался:

– Хочу научиться двумя руками биться. Левой только щит умею держать и тетиву натягивать.

Как и думал, объяснение Хизмута устроило. Настолько, что тёмный даже не стал глушить с первых ударов, швыряя на землю, а благородно позволял отбить удары, не выворачивая меча из руки. Для правой поблажек не было.

*

Бой. Святогорич падает в седле, избегая стрелы, на полном скаку, идущий следом Кирыч едва успевает посторониться, уловив свист пронзаемого воздуха. Зычный голос сплёвывает заслуженную брань, Святогорич только смеётся в запале, раскрутившая меч рука сносит голову стрелку. Старшины, выкинув эпизод из голов, несутся дальше, всегда первые, безбашенные, словно смерть сзади, а не спереди, но она уже везде… Отчего коней жальче людей? Оттого ли, что люди выбрали не покоряться, а коней никто не спрашивал?

Постаревший Ибор не суётся в свалку, внимание больше двух противников уже заставляет пятиться. Ивар держится с Хайком и Хизмутом, скорее в их тени, чем наравне, страхует от шальных ударов. Противники и боятся их и мечтают срезать двух берсерков – вокруг них плотные кольца атакующих. Разрубив кого-то Хайк испускает утробный леденящий рык, Кирыч отвечает на него потусторонним хохотом. Глаза людей, всего лишь людей, округляются непреодолимой паникой – они не знают, как показать, что больше не смеют стоять на пути у войска…

Ивар едва удерживает коня, не дав затоптать коленнопреклонных…

*

Ивар, морщась от боли, прощупывает левое запястье.

– В реку опусти, – советует Хайк.

Ледяная лента пробегает под склоном холма, на котором молодые мужчины устроили ежедневную разминку. Светлый принимает любой совет, брошенный без издёвки. Хайк искренен. Изо дня в день махаться с Иваром интереснее, он слушает и смотрит очень внимательно. Братьям это начало льстить. Ивар поднялся из разряда куклы для битья в домашние любимцы, которые уже живые, которых уже жалко попортить, и они даже почти имеют право обидеться на жестокое обращение. Так Ивар думал в тяжёлые минуты хандры, но уже научался с ней бороться…

Рука скользнула в жидкий лёд рыбкой, там Ивар позволил ей задрожать. Удар Хайка выбил оружие из неумелой ещё руки. Пытаясь удержать его и уже сознавая, что сил не хватит, Ивар неудачно принял импульс на перекрутившееся запястье. Хайк переоценил его – это рождало не униженную обиду, как раньше, во время издёвок, а недовольство своей слабостью, а тут уже было понятно, к чему стремиться и с чем бороться, вместо того чтобы снова и снова без надежды на изменение прокручивать своё падение в лихорадке и клясть судьбу матом.

Хайк не умел лицедействовать, лицо его не было мимически одарено, эмоции выдавало искренние, но не очевидно, приглушенно. Ивар насмотрелся на него достаточно, чтобы распознать вину.

Ибор не распознавал. Глаза исхудавшего, посеревшего и обездоленного отца пристально впились в Хайка, губы стянулись в линию. Он смотрел слишком издали, чтобы тёмные уловили угрожающее напряжение, а Святогорич занимался обедом, утопая в дыму сырой растопки.