Наследник поднялся с мешком и извлёк из него огромный вытянутый череп. Чего он хотел? Чтобы он раскаялся? Отрёкся от совершённого? Ползал на коленях, плакал, сапоги ему целовал? Харлуг рассмеялся.

Выставивший себя ослом наследник бросил череп под крыльцо. Харлуг едва вспоминал об убитом коне.

Смех с клёкотом вырвался из горла.

– Ну и дурак же ты, – отсмеявшись, сказал Харлуг. – Змея у тебя там что ли?

– Нет.

Наследник тьмы померк, понурил плечи, опустил глаза.

Не опаснее беззубого пса. Харлуг выпустил запястье женщины. Она спешно скрылась в доме.

Харлуг, не чувствуя холода, вразвалку спустился по ступеням, поднял череп с побелевшей земли.

Дурак. Наверняка не поленился достать тот самый. Повесить что ли над дверью? Всего год прошёл, а кость стала совсем белой. Что не взяли зверь и птица, унесли и отмыли дожди и снега. Вытянутый белый череп, громадные пустые глазницы, совершенное выражение смерти…

Что-то кольнуло, нет, не раскаяние…

Харлуг не сразу заметил крошечного чёрного скорпиона, а когда заметил, было поздно, яд попал в кровь. Хватая ртом воздух, Харлуг выронил череп. Кость придавила ядовитую тварь, инструмент судьбы скрючено затих раньше своей жертвы, контрастный и мёртвый белой и мёртвой земле. Харлуг упал. Судорога сводила и разводила конечности, пена лезла изо рта. Перед глазами стоял агонизирующий в луже крови и грязи конь.

Какие обиженные у него были глаза…

– Ты заслужил свою глупую смерть.

Часть I. До.

Расплата

– Что, что? Да так бы вы там и топтались, если бы мы не подскочили!

– Хорош заливать-то! Подскочили они! Мы уже три часа отбивались, войско в три раза обмелело, подскочили они! К шапкиному разбору!

– Не разобрались бы нипочём!

– Да вы только и сидели в кустах, поджидали, чья правда брать начнёт, чтоб к победителям под шумок примкнуть!

– К победителям?! В кустах?! … Ты – должен мне, Ибор, и ты, клянусь, мне заплатишь…

*

Светлый старшой пригнулся над высоким шалашом дров походного костра. Ветки быстро подхватились, задымили. Старшой отмахнулся от сырого горьковатого дыма длиннопалой ладонью.

– Воду носите.

– Пусть Хало носит, – Ибор подпершись о падуб снимал длинный сапог, – а то есть он всегда первый!

– Да ты!!! – не подобрав слов, обиделся тёмный. – Будто меньше других я в седле трясся!

– Но ведь и не больше? – повёл точёной бровью Ибор. – Что это за замашки-то барские? В походе вон и старшие свою лямку тянут наравне, даже реже людей на привалах гоняют, всё больше сами…

– Да я… – ещё больше сбился Хало.

– Ох, что за судьба быть должным такому мелочному, корыстному, приземлённому существу?! – вопросил Ибор в густеющие чернью небеса.

– Ты заплатишь мне, Ибор, – сквозь сжатые челюсти процедил Хало.

*

– Что это ты делаешь?!

Ибор лениво поднимает взгляд, будто снисходя до закипающего тёмного.

– Слыхал, что тёмные не особо зорки, но с одного аршина и старый дед должен бы разглядеть…

– Какого чёрта ты взял мой платок?!

Ибор продолжил тереть котёл от гари.

– Это? Твой?

– Не делай вид, что не знаешь! Это талисман, подарок матери!

– То-то я смотрю не мужская какая-то вещь, – задумчиво протянул Ибор, не оставляя своего занятия. – Не знаю, отчего никто не намекнул тебе, что когда ты вяжешь его себе на лоб, смотришься страшной злобной бабой… если патлы в глаза лезут, так обрезал бы – всё равно красоты они тебе не добавляют…

– У-у-у!!! – взвыл Хало, бессильно сжимая большие кулаки.

– Не обращай ты на него внимания, – Кирыч, походя, коснулся надутого мышцами плеча.

Хало доверительно заглянул старшому в лицо:

– Матери подарок! Почти не помню я матери! От платка запах слабый ещё оставался…

Тёмные одновременно глянули на внезапно ставшего хозяйственным Ибора. Светлая ткань зачернела, но наследник с энтузиазмом продолжал свой грязный труд.

– Отдай, – коротко велел Кирыч.

Тряпка полетела Хало в лицо. Он схватил на излёте, сильно внюхался, раздувая ноздри. Лицо его померкло, руки упали, одна – сжавшись на грязном платке.

– Не стыдно? – холодно спросил Кирыч.

– А чего? – на голубом глазу удивился Ибор. – Он же не помнит – так может, и мамаша его так пахла? Да и чёрная тряпка больше к его патлам подойдёт.

– Ты заплатишь мне, Ибор…

*

Тёмные мыли у реки довольно всхрапывающих жеребцов, оставшись в одних штанах. Ибор уже приобнимал направлявшуюся на стирку красотку. Девки шли от села, и не знал никто, что войско так близко подошло. Но да бояться не след – десяток наследников сделал дугу с табуном, оставив войско отдрыхивать после вчерашнего боя. Когда вместе выходили, по сговору, коней не загоняли.

Девки встали вкруг ясноглазых светлых, поставив корзины на землю, улыбаясь и ведясь на бойкие речи. Как обычно нашлись те, кто ясному дню предпочитает темень ночи – взгляд нескольких так и тянуло к реке, как светлые ни пели, ни балагурили и ни сверкали очами. Ибор привык, что уж кто-то да спросит, рассказать как зовут «тех крепких молодцев», и без ревности приступил к делу, добавляя к имени несколько подвигов. Девичьи личики серьезнели, глаза смотрели, как надо.

– А тот? – коснулась рукава тонкая рука.

Хало, о котором Ибор, конечно, и не заикнулся, чутко насторожился подле коня.

– А это всего лишь Хало, – небрежно протянул Ибор, – всегда первый у походного котла, чтоб когда в бой идти, был предлог в кустах отсидеться…

– Ну, Ибор… – процедил Хало, неразличимо расстоянием.

Девчонка неубеждённо мазнула взглядом, но смешалась и отвернулась, чтоб подружек не смешить.

*

Застолье. За длинным, ещё нарядным столом сидят мужчины, молодёжь подоспевает с игрища. Молодые парни садятся на положенные места: Хайк, Хизмут и Ивар, девки присоединяются к хозяйственным хлопотам, добавляют блюда на стол. Мужчины успели опрокинуть по одной чарке, сидят серьёзно, некоторые вовсе напряжённо.

Хайк и Хизмут у себя дома, двое мужающих тёмных. Хозяин дома – их отец, Хало. Ивар – откуп за долг, Ивар – сын Ибора, задолжавшего Хало и додразнившего Хало до крайности, Ибора, позабывшего, что должен, и за это расставшегося с первенцем и единственным сыном.

Ибор украдкой смотрит на Ивара, чтобы не привлекать внимания Хало. Тёмный пока вроде бы не замечает.

У Хайка и Хизмута есть всё: рост, стать, сила. Нет только Иваровых льняных с позолотой кудрей, васильковых глаз и губ, к которым девки сами льнут, без приглашений, что на игрищах, где чуть менее пристально смотрят тётки и чуть большее позволяется, особенно обидно.

– Отец, – зовёт Хизмут с недобрым огоньком в тёмных глазах, – пусть Ивар для нас пляшет.

Одна лишь чарка выпита, никого ещё кроме девок плясать не тянет, да и те разумеют, что перед сегодняшними гостями лишний раз не стоит хвостом крутить, свезут от дома, Хало ещё не распалился, не взялся как обычно по пьяному делу вспоминать Ибору былое… но ему не хочется отказывать сыну, и его глаза сверкают так же недобро.

– Пляши, Ивар.

– Да, господин Хало, – кротко ответил парень, поднимаясь.

Униженный Ибор опустил глаза на быстро состарившемся лице.

Ивар позволил себе только глянуть на тихо играющих музыкантов, не произнёс замечания, опустил голову, веселя Хайка и Хизмута своим унижением… оглушительно хлопнул ладонями, развёл руки и пошёл в полукруг, печатая с перескоком шаг, открыв грудь, будто напрашиваясь на выстрел в сердце.

Ибор сник ещё глубже. На молодом гладком лице Ивара над закрытыми глазами изломились с мукой чувства русые брови. Музыка наконец опомнилась. Ивар даже посмотрел на музыкантов удивлённо, но обязан он был не им. На место перед столом вышел Кирыч, не безусый юнец, а матёрый наследник тьмы. Ивар подумал, что ему опостылело зрелище бескрайнего унижения. Ивар не запахнул на груди руки. Вот он я, бей.