– Здравствуйте, здравствуйте, – почти приветливо сказал министр, когда Роман вошел к нему. – Товарищ Воронов, стало быть… Роман?

– Родионович, – подсказал Роман.

– Вот как, – хмыкнул Романов. – Прямо что-то такое из Достоевского… Вы, кажется, что-то по нему ставили?

– Не совсем, – покачал головой Роман. – В данный момент меня больше интересует Гоголь. Именно по этому поводу я к вам и пришел.

– Рад буду выслушать, – произнес министр. – Садитесь.

– Так вот, – начал Роман, присев, – я хочу поставить картину «Нос». По повести Гоголя. А на «Мосфильме», видите ли, сомневаются…

– Сурин, что ли, сомневается? – спросил министр.

– Он самый.

– И какие же у него сомнения?

– Сам не понимаю, какие сомнения может вызывать Николай Гоголь.

– Васильевич, – уточнил Романов. – Николай Васильевич Гоголь. Да, это фигура бесспорная. И что же ваш Сурин?

– Перестраховывается, – снисходительно пояснил Роман.

– Это бывает, – кивнул министр. – И вы, значит, от него ко мне? Решили, что я не стану перестраховываться?

– Решил, Алексей Владимирович.

– А вы понимаете, Родион… то есть простите, Роман… э-э, Родионович… вы понимаете, что визитом ко мне вы рискуете испортить отношения с Суриным? Тем более если я на него надавлю.

– Я понимаю, – кивнул Роман. – Но фильм для меня – важнее всего. Отношения в этом случае отходят на второй план.

– Что ж, это похвально, – произнес министр. – Вы, как я погляжу, энтузиаст своего дела… А кого хотите снимать?

Роман почему-то не ожидал этого вопроса:

– То есть – в «Носе»? В этом самом будущем фильме? Я хочу снимать… Юрия Никулина.

Роман знал, что к Никулину неравнодушны практически все советские зрители – от малых детей до самого высокого начальства. И его расчет оправдался.

– Никулин, – министр сразу же заулыбался. – Как же, как же… Замечательный артист. Но только разве у него такой уж большой нос?

– Кажется, не такой уж, – еле сдержал усмешку Роман. – Но здесь это неважно, в смысле – для этой роли…

– Но вы же хотите снимать его в главной роли? А там, как я понимаю, требуется актер с этаким рубильником, шнобелем, понимаешь…

– Простите, – отозвался Роман, – но у Гоголя ничего такого не говорится…

– Да что вы! – удивился Романов. – А мне почему-то казалось… В чем там тогда сюжет-то, в этом «Носе»?

Предчувствуя нехорошее, Роман выдавил:

– Нос отделяется от человека и живет своей жизнью… Он как бы становится еще одним, новым человеком… Это, если хотите, такая фантастика, фантазия…

Министр нахмурился:

– Да уж… Признаться, я этого как-то не ожидал, как-то вот позабыл об этом совсем… Гм, даже не знаю, что вам тогда сказать… Хоть это и Гоголь, но все-таки…

Роман принялся хвататься за соломинку:

– У меня уже все готово. Сценарий, декорации. Никулин согласен…

– Не знаю, не знаю, – продолжал сомневаться Романов.

– Я закончу картину в рекордные сроки! – выпалил наконец Роман. – Аккурат к юбилею Гоголя.

– А у него юбилей?

– Да, этой осенью.

– Что ж, это меняет дело, – неохотно произнес министр. – Хотите сказать, к юбилею картина точно будет готова?

– На сто процентов.

– Э-эх, – вздохнул Романов, – что с вами делать… Ладно уж, дам отмашку вашему Сурину.

И, сняв телефонную трубку, министр приказал соединить его с директором «Мосфильма».

Уже к середине апреля все было готово к съемкам.

Роман собрал группу преимущественно из тех, с кем работал раньше. Художником-постановщиком стал Евгений Куманьков, оператором-постановщиком – Сергей Полуянов… Над музыкой к будущему фильму уже начал работать Борис Чайковский.

Были утверждены и актеры.

Роман действительно пригласил Юрия Никулина, но не на главную, а на второстепенную роль – цирюльника Ивана Яковлевича.

Главного же персонажа – майора Ковалева – должен был сыграть Юрий Яковлев.

Также в картину попали два Евгения: Леонов (слуга Ковалева) и Евстигнеев (чиновник в газетной экспедиции).

Роль самого Носа согласился исполнить друг Романа – и тоже кинорежиссер – Владимир Басов.

Всех удивило только желание Романа полностью снять картину в павильонах «Мосфильма» вместо напрашивающегося, казалось бы, решения снимать на натуре, в тех самых петербургских местах, которые описаны в повести.

– Да нет, Роман, что-то не то ты делаешь, – сказал Воронову Басов за день до съемок. – Ты посмотри только… – Он открыл томик Гоголя и стал водить пальцами по страницам: – Вот, Иван Яковлевич живет на Вознесенском проспекте… Выкидывает нос в Неву на Исаакиевском мосту… Майор встречается с Носом в Казанском соборе… Да ты ведь и сам все это знаешь! Какого же черта мы не снимаем в Ленинграде?

– Режиссер в данном случае – я, – холодно напомнил Басову Роман. – А ты тут – только приглашенный актер.

– Но ты мне объясни, может я пойму? – не успокаивался Владимир. – Какую такую художественную задачу ты вкладываешь в эту павильонщину? Тем более за тобой этого никогда не водилось… Беднягу Куманькова только напрасной работой загрузил…

– Если бы снимали в Ленинграде, можно было обойтись вовсе без художника, – поморщился Роман. – А причина, как ты выразился, павильонщины одна – так будет быстрее.

– А куда торопиться? – пожал плечами Басов.

Роман посмотрел на него с ненавистью:

– Значит, есть на то причины…

– Может быть, все-таки скажешь о них?

– Если хочешь знать, я просто остыл к этой картине, – сквозь зубы выдавил Роман.

– Как – уже? – ахнул Басов. – Еще и снимать не начали!

– Ничего не поделаешь, – развел Роман руками.

– Ну так не снимай! Откажись. Еще не поздно…

– Нет, я сниму. Быстро, но сниму. И забуду об этом.

Басов хмыкнул:

– Мог бы и сразу сказать… А то мне не особо хочется в халтуре участвовать.

– Халтуры не будет, – заверил Роман. – Будет добротная скромная картина. Просто снятая в павильоне.

– Вообще, странно как-то, – протянул Басов. – Я всегда считал тебя самым, так сказать, знающим режиссером на студии. Мы же все всегда сомневаемся, и я в том числе… Но про тебя я и подумать такое не мог…

– Что ж, теперь ты знаешь, что я ничем не отличаюсь… Ну так что – будем работать?

– Будем, – вяло ответил Басов.

– И режиссер на площадке один, согласен?

– Ты же меня знаешь! Когда я только актер, я только актер. Я же не на площадке этот разговор с тобой затеял, а наедине. По дружбе.

– Да, извини, – кивнул Роман. – Рад, что проявляешь солидарность. Я ведь вижу: материал тебе не очень…

– Да нет, нормально, – не слишком горячо возразил Басов. Он, разумеется, ни за что не признался бы товарищу, что согласился сниматься у него прежде всего потому, что посчитал бы бессовестным отказать человеку, пережившему – и до сих пор переживающему – такую утрату…

Первый день съемок проходил 25 апреля.

Во время обеденного перерыва ассистентка нашла Романа в буфете и сообщила:

– Роман Родионыч, вас к телефону…

– Кто там? – поморщился Роман, с отвращением дожевывая невкусный бутерброд.

– Не знаю, – пожала плечами ассистентка. – Говорят, срочно…

«Может, из милиции?» – мелькнуло в голове у Романа, и он поспешил к аппарату.

– Да-да, Воронов, слушаю, – быстро сказал он в дожидавшуюся его трубку.

– Здравствуйте, товарищ Воронов, – послышался вкрадчивый голос на том конце провода.

– Здравствуйте-здравствуйте, с кем я говорю? – поторопил Роман.

– Вы сейчас один? – ответил голос вопросом на вопрос.

– Один! – подтвердил Роман и сделал ассистентке знак, что она может идти.

– Это очень важно, чтобы вы были один, – с прежней медлительностью продолжал голос. – Это в ваших интересах, понимаете?

Роман похолодел.

– Кто это? – уже другим тоном повторил он.

– Можете звать меня Ковалев, – произнес голос.

– Ковалев? – повторил Роман. – Что, как гоголевский майор?.. Так это ты – автор письма? Ах ты сволочь!