Старик даже расстроился.

– Как зачем? А любоваться?! А гладить?! Мурчи шестьдесят, восемьдесят лет живут… и даже дольше. Их по наследству можно передавать. И не каждый может себе позволить мурчу.

– Кажется, я начинаю понимать, – сказал Джио. – Статус и долгосрочный вклад.

– Понимай, как хочешь. Котята от мурчи дорогие. У Лиски в трёх помётах только один мурчонок уродился, с руками оторвали. На что я, по-твоему, живу? Не на пенсию же. А коли конец света при моей жизни наступит, она мне как пропуск в рай будет, замолвит словечко перед своими.

– Вон оно что…

Прихлёбывая остывший чай, Джио думал о том, что в жизни не слышал такой витиеватой, неправдоподобной чуши. Его понемногу отпустило. Это же сказки. И чего он разволновался?

– Если верите в рай, стало быть, и в бога? Какой тут у вас бог?

– У нас свобода. Кто на мурров молится, кто на Мать-кошку, кто на деньги. Молись, на кого хошь.

Ещё и Мать-кошка… Ну, да. У Джио больше не было сил интересоваться очередным чудом, и он слегка раздражённо констатировал:

– Мурры ваши, уж извините, на полноценных богов не тянут – опасные и бесполезные. Формально, у богов можно что-нибудь выпросить, а у этих? Храмы в городе есть? Святилища?

– Что за храмы?

– Здания, где поклоняются и молятся богам.

– А-а. Нет. Возле каждого дома, даже если кошка в нём не живёт, ставят плоский камень с углублением в виде чаши. Для молока. Это древний обычай. Кошки попьют, а что останется, в запас идёт. В трудные времена в этих чашах молоко само появляется, для голодающих. Сколько сейчас нальёшь, столько потом получишь.

– Хороша придумка!

Старик терпеливо ждал, когда Джио просмеётся.

– У вас тоже есть такой камень, Пента?

– В огороде. Мясо в чашу класть запрещено – демонов привлекает.

– Злые, наверное, демоны? – пошутил Джио.

– Злющие, – согласился старик. – С такими длинными хвостами, что свиваются в кольца. Застанешь их у молочной чаши, хвостом задушат. А в разных местах в городе стоят Кошачьи камни… Погоди-ка… шесть али семь… забыл… В день Всех кошек к ним ходим.

– С цветами?

– С пальцами. Прикоснёшься к камню, и кольнёт, как иголкой. Скоро праздник, ты тоже можешь отметиться.

Местечко в раю забронировать… Джио с трудом удавалось сохранять серьёзный вид.

– А какой он, тот рай, Пента?

– Хороший. А бог есть, я не сомневаюсь… – Пента поднял слезящиеся глаза к засиженному мухами потолку. – Меня-то он сейчас точно видит – ко мне девчонки стали ходить. Как тебе мои цветы?

Гирлянда! Джио совсем забыл о ней, а ведь этот запущенный дом со старой мебелью и паутиной по углам насквозь пропитался их тонким ароматом.

– Откуда у вас такая красота?

– От них, – сказал старик, раздуваясь от гордости. – Их у нас цветочными девушками зовут. Они не каждому помогают. Сначала проводят экзамен. Повесили мне гирлянду на ворота, день прошёл, два… сколько уже? – Подсчитывая, Пента пошевелил губами. – Третья неделя, а цветы не вянут! Я тебе признаюсь, людей раньше не слишком жаловал, жена часто говорила, что я злой, за глаза всех тварями обзываю. А я думал – с чего мне их любить? Каждый норовит кусок получше урвать, все друг другу завидуют, только отвернись – тут же карманы обчистят. – Джио смотрел на старика немигающим взглядом. – А как один остался, мне из-за моего дурного характера тяжко пришлось. Никто в гости не зовёт, друзей нет, родные знаться не хотят. Хоть волком вой. Только Лиска моя меня любит. А тут цветы. Висят и пахнут. Поставлю возле них табуреточку и сижу весь день, любуюсь, надышаться не могу. Люди ко мне подходят, здороваются, спрашивают, что, мол, за чудесный запах такой? Разговоришься, и как-то легче. Думал, всё во мне давно заскорузло, ан нет, сердце, как кусок масла, стало таять. И началось… – Пента махнул рукой, по его морщинистым щекам побежали слёзы. – Покой потерял. Стал вспоминать всех, кого обижал в жизни. Жену-покойницу, Кошу мою, вспомнил… как она в огороде копошилась с помидорами, дурёха, как улыбалась, если я не сильно пьяный приходил… и как дети у нас родились, смешные, хорошие… Потом припомнил дружка своего из детства, был у меня один, погиб рано… Э, да я тебе о нём рассказывал, о Пряжике… И так мне его жалко стало… И жену жалко, и детей, и всех остальных… И ещё горько и стыдно. Сижу под гирляндой и плачу, а если кто спросит, что, мол, за беда у тебя, почему ты так горюешь, – начинаю, как дурак, рассказывать. И уйти с улицы нету сил, в пустом доме-то ещё тоскливее. Соседи сказали, мы не знали, дед, что у тебя есть сердце. Девоньки мои цветочные каждый день меня навещают. Говорят, хорошо это, дедушка, что плачешь, значит, не совсем пропащий. Плачь, мол, плачь, смой слезами раскаяния накопившуюся в душе грязь. О как! Не только душу – двор мой начали расчищать. А в выходной перед домом танцевали. Такой концерт для меня закатили – с соседних улиц публика набежала. Имена у них красивые: Колокольчик, Лантана, Белая Лилия, Киссаэнда… А моя – Пыльная Роза. Она ко мне прикреплена. Сегодня сказала: мы тебе на зубы зарабатываем, дедушка. Да зачем мне зубы, говорю, милая ты моя? Мне уж помирать скоро… Скоро, не скоро, отвечает, а человеком себя почувствуешь. Думаешь, я тебя раньше спас бы? Сидел бы дома, как гриб в земле, и плевать, что ты под окнами погибаешь. А теперь я не такой. Потому что чудо со мной произошло, истинное чудо, по-другому не скажешь. Они даже имя мне дали новое. Был я Растютюем, а стал Пентой. А что оно значит, не говорят. Но я не жду от них ничего плохого, ношу его с радостью.

Они поговорили ещё немного. Джио спросил, как звонить по деревяшке.

– Да зачем тебе? Ты у нас не задержишься.

– А вдруг?

– Ну, тогда запоминай. Связь по деревяшке – для важных и тайных звонков. Сперва регистрация в полицейском отделении. Потом вырежешь из дерева плашку и бросишь в контейнер на минутку, там же, в отделении. Можно купить готовую, но деру-у-ут… Лучше вырежи. За год управишься. Ну, и всё. Долго по деревяшке не болтай – вдруг загорится? Хлопот не оберёшься… – Старик подумал и счёл нужным пояснить: – За это и убить могут. За поджог.

– Ясно, – сказал Джио.

2

Спать он улёгся на разложенном диване, прямо в одежде, отказавшись от засаленного стёганого одеяла без пододеяльника, которое предложил Пента, – уж больно было грязно.

– У меня в спальне обогреватель, но дело к лету, уже не включаю, экономлю, а то не расплачусь. Как же ты без одеяла?

– Ничего, обойдусь.

Старик ушёл и унёс одеяло с собой. Уставший Джио сразу провалился в глубокий сон.

Проснулся он оттого, что страшно замёрз. Нос стал холодным, руки и ноги окоченели. К лету…

Джио на цыпочках прокрался в прихожую, нашарил на вешалке, прикрытой от пыли куском ткани, овчинный полушубок. Блаженное тепло разлилось по телу, когда он съёжился под полушубком на диване. Ноги затекали, но вскоре Джио настолько согрелся, что смог их вытянуть.

Пришла кошка, легла к нему под бок и заурчала, включила внутренний моторчик. Шла бы

ты отсюда, боясь прикоснуться к ней, подумал Джио. Пожизненный срок за попытку украсть кошку или котёнка – нет, они серьёзно? Что тогда за кражу? Сон не шёл. Помимо воли, мысли Джио крутились вокруг сегодняшних событий.

Странно, что Пента верит во всякие чудеса. Сам Джио верил только в то, что можно увидеть собственными глазами, а ещё лучше – пощупать, потому что глаза могут обманывать. Сам он, например, за всю свою жизнь ни разу не видел воочию ни одного чуда. Хотя… Поднапрягшись, он кое-что вспомнил. Детство кончилось, и ему стали сниться голые женщины. Однажды днём, в самый разгар его мечтаний, соседка зашла за солью, развесёлая девица намного старше и навеселе, и совратила его. Вот это было настоящее чудо – чудо визит соседки. Правда, потом такие чудеса стали происходить довольно часто и утратили свой волшебный флёр. Но старик Пента, нагородивший до небес всякой чепухи о муррах, хранителях и диком коте, рассказывал о чудесах иного сорта. Его истории слишком похожи на волшебные сказки о бессмертных кошках, которые находятся под защитой неведомых сил и к которым ходят на поклон люди. Их вполне могла бы читать маленькому Джио мать, будь она с ним поласковее…