*(Сейчас меня считают мертвой. Зачем возвращаться?)
Кажется, что-то про Одессу говорит. Хочет в Одессу? Нет, милая, не сегодня, для столицы юмора сейчас нет ни денег, ни настроения.
– Давай погуляем, – сказал я.
Поступившее от меня предложение приняли беспрекословно. Еще бы, если ни бельмеса не понимаешь.
Парк Горького отпугнул количеством народа, и я уже почти выбрал дебри Измайловского, над которым мы как раз оказались, но тоже передумал. У человека день рождения, нужно дарить новые впечатления. К тому же, платье, которое ей так нравится – его же нужно кому-то показывать, иначе – в чем смысл?
Пойти в какой-нибудь клуб? А если что-то произойдет, и потребуются документы? В музей? Не тот настрой. И у Челесты что-то слишком ноги подкашиваются. Не крепковато для нее винцо? Хотя, чтобы свалить итальянца, это надо постараться, у них вино входит в каждый обед и ужин неотъемлемой частью – как у нас «третье», то есть чай или компот. Потому даже машину водить разрешено с достаточным количеством промилле.
Мы вышли к набережной. Лучше просто пройтись по центру столицы, чем специально что-то придумывать. По пути само придумается. Мы шли в обнимку, Челеста что-то лепетала, иногда прикладываясь к бутылке. Я наслаждался жизнью. Солнце… Родина… Опять же – ладонь на чудесной талии… Красивая подружка и свобода, помноженная на всемогущество – что еще нужно мужчине?
Главная мужская радость – дарить радость женщине. Я дарил. И ее принимали. Тоненькая смугляночка светилась счастьем, мне на плечо то и дело клонилась ее головка, лепет становился все тише. Наконец, Челеста полностью умолкла, дальше мы шли в тишине. Хотя, какая тишина в центре Москвы?
Челеста вдруг встрепенулась:
– Ольф, о урдженца ди фарло…*
*(Мне срочно нужно сделать это…)
Ее бросило к бетонному парапету, она перегнулась…
Прохожие недовольно качали головами либо делали вид, что не видят. Я уныло стоял рядом. Челесту рвало.
Поднесенная к носу бутыль, которую подружка в одиночку уговорила почти на две трети, все расставила по местам. «Лучшее из домашнего», «Не вино, а сказка». Внутри оказался коньяк. Хороший домашний коньяк. «Попробуешь, потом еще придешь…»
Не приду. Даже в желании удружить надо предупреждать, иначе вот такое случится. И на работу туда не приду, иначе живым не выйду. Пусть те люди, которые хотели со мной о чем-то поговорить, строят планы без моего участия.
Визитка «за хозяина» отправилась в речные воды.
Что-то Челеста долго телится.
– У тебя все в порядке?
У нее все было в порядке. Тело висело на парапете, руки и ноги безвольно болтались. Челеста спала.
– Горе ты мое. А ну, поднимайся. Пошли отсюда!
Слова были бесполезны. Подействовали только хлесткие пощечины, и то не до конца. Поднятый организм отказывался держаться вертикально, нужно было поддерживать, а иногда подхватывать полностью. Неподалеку сверкала рекламой международная сеть бесплатных туалетов, прикрывавшаяся продажей гамбургеров. Втолкнуть подружку в дверь с женским значком я не рискнул: вдруг заснет или, того хуже, начнет буянить? Пришлось вторгнуться в отделение для мужчин.
– Простите…
Затолкав кучерявую головку под кран умывальника, я включил ледяную воду. Мужики, использовавшие в это время расположенные по соседству писсуары, понятливо кивали: дескать, молодо-зелено, пить не умеют, а берутся.
– Нон токками! Змэттила!*
*(Не трогай меня! Прекрати!)
Едва подопечный организм стал оказывать сопротивление, я потащил его обратно.
– Теперь твое дело дойти. До корабля далеко, несколько километров. Главное, продержись!
Не продержалась. Последнюю сотню метров я нес безвольное тело, а когда до корабля было рукой подать, пришлось ждать, пока исчезнут любопытные и сердобольные прохожие. И вообще любые прохожие в пределах видимости, кто мог бы обратить внимание на наглый переход встречной парочки в другое измерение (или как бы они там это назвали) и поднять ненужный шум.
Наверное, корабль привел бы Челесту в порядок. Едва люк за нами затянулся, я уложил бедовое создание на кровать и задумчиво потеребил медальон. Потеребил-потеребил, да оттеребил в сторону, от греха подальше. Не тот случай.
– Но… Перке…* – пробормотала Челеста. – Бэво сопра ун долорэ… Анкора уна вольта… Мольти вэ нэ анно ке ворэбберо….
*(Нет… Почему… Утопить горе в вине… Еще раз… Многие хотели бы….)
Теперь она ворочалась, будто ее кололи со всех сторон. Платье, которым она так дорожила, собралось на талии. Я было отвернулся… а с какой стати? Если девушка надевает такое, то понимает, что возможны условия, когда все окажется на виду. И если сама же допускает эти условия…
Даже пот прошиб от сделанного вывода. Если догадка верна, то случившееся – прямой намек?
Стоп, и полный задний ход. Нужно ли искать скрытый смысл там, где все объясняется глупостью? Непредусмотрительность – синоним юности, сам таким был.
Кхм, а ведь не только был, но и остаюсь. Такое творю, что ни в сказке сказать, ни… Это даже не глупость, это мальчишеская борзота по отношению к мирозданию. А с другой стороны – чего оно, мироздание, от меня хочет? Чтобы покорно отдал корабль тем, кто распорядится им с большей отдачей для человечества? А где гарантии, что произойдет именно так, а не иначе, и что какой-нибудь слабодушный винтик системы не решит, что лично ему эта штука нужнее? И кто сказал, что хозяевам летающей тарелки захочется расхлебывать кашу, которая заварится, когда к делу подключатся силы на уровне государств? Может быть, эти истинные хозяева терпят меня, как я терпел бы не сильно доставучее насекомое – прихлопнуть можно всегда, просто лень. Ведь не жужжит над ухом и в суп не лезет…
То есть, когда я начну делать что-то не то, меня прихлопнут. У вызывающего дрожь вывода было приятное следствие: получалось, что сейчас я делаю все как надо. Но другой вывод – что я насекомое, которое временно терпят – нисколько не радовал.
Ох, что только не лезет в голову, когда ты не один, но одинок.
Стало больно смотреть на смятую красную тряпочку. За разглядывание не побьют, а за милую сердцу вещь – легко. Если не в прямом смысле, то в переносном. Например, обидевшись насмерть. Да и вид у платья после того, как владелица пообнималась с парапетом, стал, прямо скажем, не блеск.
– Прости, Челеста, надо.
Платье, поддетое пальцами снизу, короткими рывками поползло вверх. Приходилось переваливать Челесту с боку на бок, иногда приподнимать. Она не просыпалась. Я и прежде видел напарницу обнаженной, но руками трогал впервые. Пульс взбесился. Еще не хватало потерять голову. Я сделал несколько вдохов-выдохов, переждал сердечную канонаду и продолжил дело. Платье снималось поэтапно и очень аккуратно – с такой осторожностью из бомбы вынимают запал. Бомб оказалось несколько, и через энный промежуток времени все оказались снаружи. Последними выскользнули плети рук. Красное счастье отправилось на полку, там его неведомым способом вычистят и отутюжат, завтра будет не узнать.
С ощущением, будто в одиночку вагон разгрузил, я без сил рухнул около соседки. Естественно, лег лицом к ней – ну нельзя не смотреть, когда такая красота рядом. Мало того, сложно как не смотреть, так и не прикоснуться. Я осторожно погладил пальцами бок Челесты. Только что спавшая, она дернулась, глаза остались закрытыми, но в тишину гневно выплеснулось:
– Пер ки ми ай?! Че сотто квалькоза. Ке фай кви?..*
*(За кого ты меня принимаешь? Здесь что-то нечисто. Что ты делаешь здесь?)
Ей что-то снится. Если снюсь я, то где-то в другом месте и не в нынешнем антураже.
Спящее чудо резко отвернулось. Меня пробрало до печенок, инстинкт всерьез вознамерился подраться с разумом. Разве можно заснуть в таких условиях? А нужно. Будем считать овец, или кого там считают для засыпания. Раз, два, три… елочка гори. И вообще, гори все синим пламенем. Пламя, огонь, свет… Освещение, что ли, приглушить?
