Я прекрасно понимал интерес моего приятеля. Диана, обращаясь к нему, сверкала глазами, контраст ее внешности и западной одежды был необычайным, кроме того, она была прекрасно начитана и говорила на безупречном английском.

Подножья гор в отдалении накрыли автомобильные выхлопы и смог от дровяных печей. В этой пелене вырезались очертания высоток, строительных кранов и радиомачты на вершине Сан-Кристобаль. Поблизости в траве целовалась парочка, от потока машин с улицы их закрывали заросли, над которыми застывали колибри. Диана, глядя на птиц, сказала, что у них совсем крохотные сердца, а следом прочла нам стихотворение на испанском, но мой друг на нем не говорил.

Когда между нами повисло затишье, Диана вынула из сумки термос и сняла крышку, чтобы дать воде немного остыть. Мы следили за движениями ее рук, пока она заваривала зеленый огонь в маленькой тыквенной чашке. Это чай из особых листьев, его тянут через металлическую соломинку, по первости обжигая ею губы. Вокруг этого напитка индейцы на юге собираются, как возле костра.

Моему другу чай понравился, хотя он и пробовал его впервые, чем окончательно покорил индианку. Мы по очереди сделали несколько коротких глотков, и каждый раз чашка возвращалась к Диане. Потом все повторилось по новому кругу.

На четвертой чашке мой приятель еще больше разгорячился. Он говорил о том, как увяз в работе над книгой, а Диана слушала и только издавала звуки, подтверждая, что еще не потерялась в рассказе.

Она прервала его лишь однажды, когда героиня этой длинной и запутанной истории, молодая женщина с юга, родила дочь. Диана сказала, что пора заварить чашечку для нового человека в нашей компании.

– Эта девочка, – объяснила Диана, подчеркивая слова такими жестами, будто мы были двумя младенцами, – она здесь, с нами. Словно взобралась на твою спину, обвив тебя руками и ногами, и ты тащишь ее за собой даже на край света…

Мой друг заговорил одновременно с Дианой, как бы стараясь закончить фразу за нее, восхищаясь ее проницательностью и тем, сколько между ними общего. По его лицу было заметно, что он не ухватил суть ее слов, прикидывая, что сказать в ответ, но индианка не расстроилась, что ее перебили.

Я по-прежнему не участвовал в разговоре, радуясь возможности понаблюдать за чем-то зарождающимся между ними со стороны. Я улыбался и молча передавал теплую чашку обратно. Со мной происходило что-то необычное.

Я настолько погрузился в их голоса, что мог ощущать, будто меня не было с ними, я стал светлой дымкой между моим другом и Дианой, проводником некой силы, что их соединяла. Я начал предугадывать, что спросит она и как он ей ответит, и забавлялся, мысленно говоря то за индианку, то за писателя.

Мой знакомый искал сюжет для книги, и один был о брошенной в горах палатке, где герой, редактор журнала, бородатый мужик в свитере, расследовал пропажу людей. Он забрался в горы и нашел у ручья ботинок со ступней внутри. Диана рассмеялась, спросив, не он ли этот бородатый детектив, и с шутливым неодобрением покачала головой. Похоже, жуткие детали рассказа ее не впечатлили.

Второй сюжет был о писателе, который отдыхал в Бразилии со слепой женой и рассказывал ей обо всем, что происходило вокруг. Диана спросила, знает ли он, когда потеряла зрение его жена – в детстве или взрослой, видит ли она сны, отпала ли у нее привычка включать свет в комнате.

Мой друг огорчился и сказал, что, наверное, лучше, чтобы они разбились на мотоцикле, но писатель выжил и, допустим, путешествовал по тем местам, что она хотела увидеть. Но Диана вновь спросила, почему он не напишет историю, которую рассказал ей только что – о расставании, мечте о дочери, и о том, что происходит здесь и сейчас.

Вечерело. Зажегся сигнальный огонек на радиомачте. Смог поднимался к гребням, в нем виднелись очертания небоскребов с точками электрического света, затем снежные вершины с рваными перьями и небо, нежное и прозрачное, как стекло. Девушки в это время гуляют по набережной, у них смуглые скулы, и глаза их светятся в сумерках. Витрины разливали желтый свет в воздухе. Сеньорита поодаль отряхивала юбку от листьев.

Я держал в голове, что после Атакамы у моего друга не было денег и он не знал испанского. Но одновременно с этим я точно знал, что должен уйти, положившись на случай.

Мы обнялись с приятелем, обнялись с Дианой, и она снова взяла меня за руку, а потом я оставил их вдвоем на лужайке. Когда обернулся через минуту, они уже были поглощены моментом. Становилось прохладно и я заторопился домой.

Я долго не получал от них вестей и не знал, что случилось в тот вечер. Оказывается, они переночевали на заправке и еще засветло вместе отправились на остров.

Вернувшись в свою квартиру неподалеку от центра, я открыл дверь в ванную и увидел там голую чилийку, которая делила аренду со мной. Весь остаток ночи, пока не уснул, я в своей комнате хранил смущенное молчание

Я бродил по району Юнгай, рассматривая граффити на стенах – остроухих и тощих собак размером со здания, взирающих свысока с напряженными мордами. На улице висел туман и людей не было.

Дойдя до бульвара, и после церкви завернув в переулок, я столкнулся с гаитянином, одетым в смокинг с жилетом и галстуком. Он протянул руку, чтобы поздороваться, и я услышал его мягкий креольский акцент.

– Друг, – сказал он жалобным подвывающим голосом, – уезжай из Сантьяго, не то попадешь в сети.

Я пожал его слабую ладонь, улыбнулся и дал слово, что не попаду. Манжеты его сорочки были застегнуты на запонки в форме сердец. Что-то в блеске черных, похожих на ониксы глаз заставило меня направиться в другую сторону, а когда я обернулся, то увидел, как гаитянин подгоняет меня нетерпеливым жестом.

Где-то вдали послышался бой барабанов. На остановке, пока я ждал автобус, ко мне приблизился пес. Сел, вытянулся, дрожа от холода. Когда я пошел к автобусу, дворняга исчезла, а потом исчезла и улица. Автобус петлял по незнакомым кварталам в тумане, пока не приехал на пустынный пляж.

Передо мной располагалась безлюдная калета, рыбный рынок. Над берегом стоял туман, из него вылетали огромные пеликаны. Белыми скелетами они сидели в тишине, на перекладинах крытого железом навеса.

Я услышал странный звук в глубине рынка и пошел к нему. Звук становился все более и более отчетливым. Кажется, этот стук раздавался уже очень давно, просто я не обращал на него внимания. Я шел вдоль пустых прилавков, пока не увидел молодую гаитянку, с волосами, убранными под голубую косынку, которая разделывала крабов на столе и бросала мясо в корзину.

Мы разговорились. У гаитянки был такой же мягкий акцент, но по-испански она болтала свободно. Девушку звали Камила, и она сходу предупредила, чтобы я не смел называть ее кошечкой, киской или птичкой небесной и обращался просто по имени – Камила или Мила. Я с улыбкой принял это условие.

– Чем занимаешься? – спросила она, не отрываясь от процесса, – уж явно не крабов ловишь.

– Не совсем. Я пишу о ведьмах.

Она подняла на меня взгляд и сказала, что знает колдовство, и если я подожду, пока она закончит с разделкой, то может мне его показать. Во мне проснулся интерес. Я предложил помощь, на что она издала неопределенный звук и показала ножом, куда можно сесть, чтобы понаблюдать за ней.

Она доставала здоровенного белого краба, видимо, только что выловленного, из ящика, с треском отрывала клешни и рубила их на столе ударами тяжелого ножа. Клешни получались пустыми внутри, как тростник. От огромного краба оставалась щепотка мяса и горка пахнущего морем мусора.

Наконец Камила закончила, смахнула ножом мусор под стол и сняла фартук. Мне показалось, судя по животу, что она беременна. Девушка попросила взять корзину с мясом и помочь отнести в ресторан наверху. Она указала на холмы перед нами, где шпиль собора поднимался из тумана. Корабль на волне. Где-то там били в барабаны.

С корзиной в руках я следовал за девушкой по длинной лестнице наверх. Над заборами распустились жасминовые кусты. Низкие крашеные лачуги с грубой отделкой громоздились друг на друге, и повсюду между ними разбегались узкие лестницы, улицы бесконечно ветвились, то спускаясь, то поднимаясь.