Чисто механически я разыгрывал дружелюбие и тихо ненавидел себя за дрянной спектакль. Мне дико хотелось уйти, свести разговоры к минимуму, и я нагло врал, что ещё не со всеми познакомился, что подойду позже и всякое такое, точно зная: им совершенно насрать, подойду я в итоге или нет.

Наконец мне удалось остаться в одиночестве, но я не уходил, зачем-то думая, что Нинка не найдёт меня и обеспокоится. Она ведь ни адреса папаши не знала, ни моего телефона, и спросить ей было не у кого. Вот я и стоял рядом со всеми, но с краешку, затравленно глядя, как веселятся другие: они танцевали под дерьмовый рок, занимались всякой хернёй и пили по очереди из одной бутылки.

Несколько парней пытались укротить велик-недомерок, и в очередной заход красноволосый в зелёных кедах на скорости врезался колесом в основание говно-трамплина, перелетел через руль и мордой вспахал асфальт. И будто фанфары, раздался дружный досадно-насмешливый возглас, а следом – дикий ржач. Какой-то недоумок так сильно ухохатывался, что не мог издать ни звука, весь покраснел и пищал фальцетом. А пацан корчился на земле, держась за бок, и выл, срываясь на мат.

Наверно, это было дико больно!

– Дай ему салфетки, – равнодушно скомандовал кто-то.

Я поискал глазами единственного адекватного в этом стаде и вдруг узнал Грика. Вообще-то его звали Ройланд, но в детстве у него в спальне висел плакат молоденькой полуобнажённой Родриги Спитч, которой на тот момент перевалило за пятьдесят. Он доказывал нам, что она красотка, и мы с пацанами, помирая со смеху, прозвали его в честь карикатурного персонажа Грика Спитча.

– Грик? – неуверенно позвал я, вскинув руку.

Он заметил меня, долго всматривался, потом подошёл. Уже вблизи расплылся в улыбке, схватил меня за плечо, прижал к себе и сдавил, как подушку.

– Лю-у-утек, – протянул он. – Когда ты вернулся?

– Недавно. Мама умерла, пришлось к папаше переехать.

Грик резко помрачнел, ободряюще хлопнул меня по спине и угрюмо покивал. Он не стал ронять долбаные соболезнования, просто потискал моё плечо, как бы давая понять, что он рядом, на том и закончил. Помолчав, предложил:

– Вечером идём со мной в клуб?

– Нет, меня папаша не отпустит. Он у меня… – Я беспомощно покрутил пальцем у виска, но сказал совсем не то: – Беспокоится очень. Давай в пятницу?

– А по пятницам он не беспокоится?

– По пятницам не особо.

Еженедельно с пятницы по воскресенье мой папаша напивался в баре у Эла, приходил далеко за полночь и нёс всякую херню, иногда до того лютую, что дико хотелось ему врезать. Он подолгу раздевался не в силах стянуть с себя носки, бухтел невнятно, стонал и матерился, а потом орал во сне, будто его черти под зад пинали. А я, укоряя себя за скотство, каждый раз думал: скорее бы он сдох где-нибудь в вонючей подворотне по пути из бара.

– Ну лады, давай в пятницу, – согласился Грик. – Записывай номер.

Мы говорили недолго, Грик ушёл к своей девчонке, обнял её со спины. Сам он выглядел как бандит из фильма, статный такой, с хмурой рожей; она же была XL и явно домашней. По отдельности они были ничего – симпатяги, а вместе – карикатура. Не подходили друг другу, и хрен знает почему.

Я глазами отыскал Нинку – она ворковала с подругами, – сел на трибуну и стал наблюдать за идиотскими выходками пьяных пижонов. Одни пытались сальто крутить, другие – с великом совладать. У кого-то получалось, кто-то позорился. Девчонка в сетчатых чулках никак не могла осилить жонглирование: беспорядочно запускала в небо бутылочные крышки и не ловила ни хрена. Кажись, это всерьёз веселило её – она ржала по-дикому, но я испытывал лютый стыд за каждого второго, хоть не знал почти никого из них.

Потом ко мне подсел парень, от которого за три километра разило дерьмовым парфюмом, протянул руку, назвался Владом. Он участливо спросил, чего я торчу тут один, и я нагнал, типа, Нинка попросила подождать и мы вообще-то скоро уйдём. Он понятливо покивал – и мы оба знали, что ему насрать на меня и спросил он, видать, чисто по инерции, потому что другого вопроса не нашлось. Он пару минут нёс какую-то херню, выдавая её за философию, и ушёл. Его место занял другой, представился Ростиком, долго комментировал происходящее перед трибунами, сокрушался, что вино кончилось, хлопнул меня по плечу и тоже ушёл. Через пару новых знакомств ко мне подсел очередной болтун, протянул руку, назвался Ростиком… Я опешил, завис на пару секунд и сообразил наконец, что они издеваются, твари, подсаживаются ко мне по кругу и несут всякую херню.

Видать, рожу у меня перекосило знатно – они заржали радостно. Хлопали, прыгали и визжали так истово, будто в лотерею выиграли.

Я пересел подальше и вскоре услышал крадущиеся шаги и шепоток. Обернулся: три девицы, явно под дурманом, разодетые как малолетние шлюшки, плюхнулись со мной рядом и озарились пьяными улыбками.

– А что у нас тут за котик, мур-мур, – пропела одна.

Была она симпатичной, даже очень. Наверно, Любка Викулова выросла примерно такой: смазливой, кокетливой и немножечко развратной. Обманчиво доступной.

Интересно, как далеко эта девчонка могла бы зайти в своём флирте? По крайней мере, ей и раздеваться бы не пришлось, всего-то задрать юбку.

– Ты Любка Викулова? – спросил я наудачу.

Она нахмурилась, будто я её оскорбил, и мотнула головой.

– Инна я, – по-сучьи надменно назвалась она.

– А я Люций.

– А нам сказали: Лютик. «Лютик» красивей звучит, правда, девочки?

– Да он и сам красивый. И глазки какие необычные. Совершенство! – запела вторая, навалившись на подругу, и тут же спохватилась: – Я Мария, а это моя сестра Белль.

– Миленький мальчик, пойдёшь с нами, м? – снова замурлыкала первая. – Мы не обидим, правда, девочки?

Я вдруг почувствовал себя наивным ребёнком, которого чужой дядя пытается угостить конфеткой и заманить в ловушку. Пойдём, мальчик, я тебя на машинке покатаю. Пойдём, мальчик, я тебя не обижу. Противно стало, аж до злобы!

– Конечно правда, – раздалось у меня за спиной.

Я обернулся: Нинка! Спасла меня от этих маньячек.

– Нам уже пора, – сказала она горе-обольстительницам и потянула меня за руку.

Я резво вскочил на ноги, вежливо попрощался, поймал в ответ десяток воздушных поцелуев и наконец покинул стадион. И только оказавшись в благостной тишине, понял, как же гудит башка.

– Ну что, Лу, познакомился с кем-нибудь? – спросила Нинка осторожно, будто пыталась выведать секрет. – Или тебе там вообще не понравилось?

– Как тебе сказать. – Я пожал плечами. – Ладно всё.

– Вижу, что не ладно.

Она улыбнулась чуть виновато и взяла меня за руку. У меня аж дыхание перехватило от холода её тонких пальцев. Я, конечно, и раньше с девчонками за ручки держался, но в её жесте было что-то… необъяснимое, от чего тело прошибло будто током.

– Слушай, это. – Я усмехнулся и нарочно поддразнил: – Вафля.

Нинка посмотрела на меня с неописуемым возмущением, типа, давай, как ещё обзовёшь? Мне почему-то сразу стыдно стало, хоть вроде и не ляпнул ничего обидного. Вафля и Вафля – всю жизнь ведь Вафлей была, чего теперь дуется? Но дулась она, походу, взаправду, вот я и начал блеять, что не со зла, что из добрых чувств и всё такое. Типа, чего ты, Нинка, я просто из тёплых воспоминаний беру и достаю. Она, кажись, не поверила, но дуться перестала.

– Короче, Нин, ты с братом своим поговори, его там в школе пацаны донимают.

Она посмотрела недоверчиво, с примесью тревоги. Я кивнул для убедительности и добавил:

– Батончики карамельные с него требуют. Я поэтому и проводил его. Он чё, кстати, в школе делает?

– Математику завалил, вот теперь ходит и сдаёт. А что за пацаны?

– Да мне откуда знать? Ты у него спроси.

Нинка на это ничего не сказала. Помолчав, спросила:

– А ты чего в школе делал?

– Заявление о приёме хотел подать.

– Ты разве не окончил?

Вот что я должен был ей сказать? Полезет ведь в душу, как скотина неугомонная. Днём она вроде тактичной показалась, а сейчас-то точно расспрос начнёт. А почему не окончил? Экзамены завалил? А чего так? А чего не пересдал? И все эти «а чего» выльются в тоскливую исповедь, от которой мне самому станет тошно. Но ведь она уже спросила, чёрт бы её подрал.