21 Один лишь способ здесь возможен — Лицом к лицу, как на войне, На ножках тех ничком, но боже! Они и так мешают мне. И в пролетарской перепалке Торчат, как палки катафалка. Так для какого же рожна Такая красота нужна, Зачем такое окаянство? Такие ножки не сгребать, Их лучше в лошадь запрягать И мчать сквозь русские пространства. Поводья в руки и – айда! Гони неведомо куда. 22 Но я отвлёкся, счас по новой Вернёмся к нашему бойцу, Что с этой жизни бестолковой Пришёл к печальному концу. Со мной такое тоже было, И мой замученный ярило Однажды тоже зачудил, Когда Чернобыль зачадил. Я так обрадовался, боже! Как с плеч гора, и нет проблем. То было время перемен, Пора надежд пришла. И что же? Банален был тому финал, Через неделю снова встал. 23 А наш Оневич почему-то Поник уныло головой И думал каждую минуту Про отказавший орган свой. Как ЗПР, угрюмый, томный, Печалью полон был огромной, Дурными чувствами томим. Тогда я повстречался с ним — Его мы в школе проходили Девятый класс, минувший век, «Оневич – лишний человек». Какую чушь нам городили Наставники, учителя. Да будет пухом им земля. 24 Но мне их опыт был не нужен, Я, молодой тогда нахал, Всю слабость их умов недужных И их самих в гробу видал. За опытом иного рода Вела меня моя природа К Оневичу, я был пацан, Не знавший женского рубца. Он ловелас был оголтелый, Всей камасутре обучен И в сорока звездах мочен. Он словом мне помог и делом. Он знал игру страстей тогда, А я был форменный балда. 25 Тогда меня томили чувства, Я жил в плену своих страстей, Но тёлкам, как это ни грустно, Неинтересен был совсем. Они меня не привечали, И этот факт меня печалил. Я тихо в облаках витал, Они ж имели капитал. И крупные снимали взятки. Но капитал был основной, Ничто не вечно под луной, Он скоро вышел без остатка. Но с капиталом или без Я стал терять к ним интерес. 26 В то время бурь и катаклизмов Я Женю взял в поводыри, И яркий свет его цинизма Моё сознанье озарил. Я умным стал, я стал нахалом И тоже циником, и стала Любовь на жизненной стезе Нужна мне, как баян козе. Пока друзья в грустях, в печалях, Лазурных грёзах и мечтах Об их пленительных местах Уныло в пустоту кончали, То я прикинул, что почём, И зрелых баб им предпочёл. 27 И вдруг его родитель сгинул, Приняв безвременную смерть. Оневич хавальник разинул, Наследство с папы поиметь. Мечтал сынишка о банкнотах, Но папа признан был банкротом, А он – ответственным лицом, И взят за жопу с трёх концов. «Атас», – подумал наш Евгений. Когда ж с четвёртого угла На парня «крыша» наползла, Он сразу потерял терпенье. «Браткам» он отдал всю ботву: «Давитесь, гады. Проживу!» 28 И что вы думаете? Прожил. Вдруг понаехали гонцы: «Ваш дядя при смерти, на ложе, Уже готов отдать концы. Его последнее моленье — Увидеть вас». Без промедленья, Пока чужой не обскубал, Оневич к дяде постебал. В дороге, думая, что ради Бабла придётся поскучать, Чтоб старика не огорчать, Но не застал в живых он дядю. Оневич малость опоздал, Где стол был яств, там гроб стоял. 29 Конечно, дядю закопали. Попы на шостый спели глас И на поминках погуляли, Как это водится у нас. Наутро Женя похмелился И вскоре резко изменился, И удивились все, что он, Оставив прежний выгребон, Капусту садит, как Гораций, Считает центнеры на круг, Разрыл всё, как навозный жук И в бане парит сельских граций, Лабает “кантри” на банджо — Таким козлом он стал ужо. 30 Что ж, отчитаемся по факту — Точней не знаю, как сказать — Рассказ мой подошёл к антракту. Прошу немного обождать. Мне надо разобраться в чувствах И с тем, как вам моё искусство И дар поэта и творца, Возможно, тронули сердца. Одну главу слепить не диво, Но надо семь ещё создать, И чтобы были ей под стать. Иду вперёд неторопливо. Я сам себе поставил цель, А вы смотрите в мой прицел. |
