Отнюдь не пидар по привычкам,

Галантерейный арсенал,

Как будто баба в косметичке,

Он в ящике стола держал.

Такой развёл инструментарий,

Что им гордился б абортарий.

Десятки пилок и щипцов

И для ногтей, и для усов.

Он целый час без угомону

Прыщи у зеркала давил

И на халяву выходил

Подобно богу Аполлону,

Который в зад или в перёд

Или даёт, или берёт.

Приедет он, обед в разгаре:

Летают пробки, всё в дыму.

Он всем знаком, свой в доску парень,

Скорей к столу, всяк рад ему.

Во все тарелки и бокалы

Нахально тычется макалом.

Вот загуляла в жилах кровь,

Блестят глаза, поднялась бровь.

И понеслись потоком с хода,

Как из волшебного ларца,

Повествованья без конца:

Про жизнь еврейского народа,

Про чукчей и про молдаван,

И про хохлов, и про армян.

Ещё проглот жуёт котлету

И пьёт цимлянский периньон,

А наш Оневич вновь одетый.

Куда ж теперь поедет он?

Куда, такой оставив праздник,

Зачем-то мчится наш проказник?

Не догадаетесь вы, нет!

С друзьями едет он в балет…

Вы, может, скажете: “Вот лохи,

В балет, когда такой обед!”

Я вам скажу на это: нет.

Ведь господа из той эпохи

Не только жрали наобум,

Но и имели вольных дум.

Сперва читали все Вольтера —

С Вольтером общий был психоз.

Его Радищев, как холеру,

В мозги их скорбные занёс.

Здесь декабристы загалдели,

Но царь зажал их в чёрном теле;

Там Герцена тоска взяла,

Он начал бить в колокола.

Потом вообще пошли прохвосты —

Что ни “мыслитель”, то подлец.

Левей, левей! И наконец

Серийные маньяки просто.

Добились умные башки,

Прощай, хозяйские горшки.

А всё с театра начиналось,

Куда герой наш посвистал.

Аншлаг. Билетов не осталось,

Но он и здесь прорвался в зал.

Театр полон, блещут ложи,

А он, светя напитой рожей,

Идёт меж кресел по ногам,

Цепляясь за корсажи дам.

И, в кресло плюхнувшись с размаха,

На сцену зырит, сморщив лоб.

Потом, прищурясь, как циклоп,

В соседку, бледную от страха,

Спросил: «Мадам, что там идёт?

Спартак! Во блин, какой там счёт?»

Ещё Спартак на сцене мочит

Врагов рабочих и крестьян,

А наш герой другого хочет,

На бал помчался наш смутьян.

Бал – так ещё в начале века

Звалась в России дискотека,

Где грациозно и томно

Кружились пары под фоно.

На бал Оневич приезжает.

За тем, как крутятся зады

У старых и у молодых,

С учёным видом наблюдает

И выбирает в тот момент,

С кем проведёт эксперимент.

Когда-то молодым, по пьяни,

Я пару раз ходил на круг.

И помню: лесопарк в бурьяне,

Эстрады ракушку, вокруг

“Бакланы” стаями, как волки,

А на веранду лезут тёлки,

И контролёры у ворот

Их жёсткий делают досмотр.

Обшарят попку под юбчонкой

И, если тёлка без трусов,

То пропускают за засов:

«Иди, повеселись, девчонка».

А если есть на ней бельё,

То прогоняли прочь её.

А прежде люд не так бесился

И были правила не те,

И по-другому относился

Мужчина к женской наготе.

Увидит ножку до колена,

И у него встаёт полено.

Здоровый был тогда народ,

Теперь совсем уже не тот.

Вы помните, как наш Евгений

По женским ножкам раскисал,

А вот об этом как писал

Его тогдашний современник

Тому почти две сотни лет,

Переводимый мной поэт.

Бедняга позабыть не может

Момент отнюдь не в стиле ню,

Как он подруге сесть на лошадь

Помог, держа её ступню.

Пощупал девку за лодыжку,

И у него надулась шишка.

Во, блин, читатель, просеки,

Какие были мужики.

Пристроил ножку у фемины

Не на плечо, а на седло,

И у него конец свело.

Какие были исполины!

Давно таких в природе нет,

И где они? Потерян след.

Но что-то ж было, в самом деле,

И в ножках тех былых чувих,

Что мужики от них балдели

И до сих пор грустят о них.

А нынче то-то ножки вышли,

Что им ходули будут лишни.

Красиво, но не для меня

По два аршина оглобня.

Возможно, это сексуально,

Но при достоинствах при всех

Реально затрудняет секс

И крайне нерационально.

Ну, прямо сущая напасть:

Не дать, не взять и не попасть.