– Нет, нет! – замахал руками Явар. – Просто будь здесь, со мной. Потом… может быть…

– Да чо потом, чо потом! Давай сейчас! – Ванья закрутил головой, осматривая кабинет. – Вон у тебя диван какой, как из студии Бразерс, вдоль и поперек можно, хочешь – раком, хочешь – боком, как крабы, хочешь – стоя на голове, и такое есть, представляешь? Или на столе? Давай на столе, он прямо как бильярдный, загонишь мне пару шаров в лузу, а? Чего смотришь на меня своими глазами бесстыжими, а, султан? Давай, я готов, нахуй! Я всю жизнь этого ждал – чтоб меня покорили, оседлали, заарканили… м-мм… что там еще говорят в таких случаях?

Ванья вел себя совсем не так, как другие парни из гарема: Рауф с самого начала пришел сюда, зная, чему будет учить господина и был спокоен, Аиш возносил хвалу господу за то, что жить будет в роскоши, Ансари и Данияль тоже радовались чести ублажать мужчину из такого рода, и у Явара с ними проблем не было. Жили они в своей части дома и если скандалили, то он этого не видел. А Ванья мало того, что злился, так еще и издевался, насмехаясь над ним, и Явар не знал, как себя вести в такой ситуации.

– Я песню придумал! – щелкнул пальцами и принялся напевать, двигая в такт плечами: – «Ты не мой султан, и Анжелика я не твоя, засунь в кого другого круассан, от меня не получишь никуя! Ни-ку-я!» Это припев, остальное еще придумаю. Так что, ебаться будем или как? Так ты триста раз подумай, султан, я бревно! А еще весь заросший, смотри!

Явар ощутил, что глаза у него лезут из орбит, потому что Ванья, стянув штаны, с крайне победным видом продемонстрировал ему лобок с небольшой кудрявой растительностью. По правде сказать, Явара это не отвратило, как могло бы, а завело – он бы зарылся туда носом, не помедлив ни секунды, если б ситуация была куда более располагающей.

– Это ж так легко и просто – пообещал яхту, и тебе уже сосут все клубы Москвы, да что там Москва – всем Лондоном сосут, оттопырив пальчик. Это ж вообще как нехуй делать: понравился мужик – мешок на голову и в самолет. Как барана. Вот жил себе спокойно человек, но потом ты такой красивый сказал – его хачу, и все, собирай, Ванька, манатки и пиздуй расчехлять свою пещерку любви среди пальм, да смотри, чтоб песка туда не набилось. Да, султан? А так просто, по своему желанию, тебе не дают?

Согласно всем правилам любовного романа, Явар должен был притиснуть Ванью к стене и зарычать – непременно зарычать, чтоб повысить градус страсти: «Ты теперь мой! И ты будешь делать, что я тебе скажу!», а Ванью должно было предать тело и предательски ослабеть коленки. Ну еще его бы бросило в холодный пот, во рту бы пересохло и по спине прошли мурашки. Но Ванья напирал, размахивал руками, и Явар чуть было не начал пятиться. Орать на него в ответ было еще более унизительно, успокаивать поглаживаниями, как взбрыкнувшую лошадь, он пока поостерегся, потому выглянул за дверь и попросил охрану увести его. Ванья еще что-то выкрикивал, переругиваясь с Басыром, пока его не вывели, а Явар, опустившись в кресло, устало прикрыл глаза.

– Массаж? – предложил Рауф, ожидающий дальнейших распоряжений, и он проговорил:

– Спасибо, не нужно. Лучше расскажи, что мне делать и как поступить правильно. Что-то не получилось у нас разговора.

– Дайте ему время привыкнуть. Дайте понять, что вы не собираетесь брать его силой, что он – не вещь, а алмаз в ваших руках, – ответил Рауф с готовностью, зная, о чем его спросят первым делом.

– Алмаз – самый твердый минерал, – проворчал Явар.

– Сегодня лучше уже его не беспокоить. Я буду говорить вам, если что-то произойдет.

Явар кивнул, соглашаясь, и за последующие несколько часов Рауф приходил с докладом не единожды, сообщая, что этот взбалмошный русский перебил все коллекционные пиалы из сервиза, не пощадив даже блюда с искусно выписанным караваном, бросался в Басыра подушками, когда тот зашел узнать, что происходит, попросил принести бутылку колы, вылил ее в биде и набросал туда каких-то жевательных таблеток, которые были с ним в кармане куртки и которые ему оставили, не усмотрев в них опасности. Оказалось – зря.

– Из биде идет пена, – сообщил Рауф таким умиротворенным тоном, будто у них у всех ежедневно из биде шла пена, затапливая все вокруг.

– Позови уборщика, – сказал Рауф, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться. – И заберите из комнаты все, что еще можно испортить. А хотя – пусть портит. Купим новое, еще лучше.

Рауф удалился, чтобы прийти через четверть часа:

– Погнул решетку открученной ножкой кровати.

– Но не выломал же?

– Ее невозможно выломать, мой господин. Назвал Басыра продажной женщиной, которая оказывает услуги за горсть фиников. Попросился к своему другу.

– Отведите. И подайте ужин.

Ничего, перебесится – и начнет привыкать к красивой жизни. Явар еще ни разу не видел такого, чтобы женщины в гаремах, те, что жили до этого в обычных домах, где нужно было платить за коммунальные услуги и мечтать о новом телефоне на день рождения, жаловались на то, что каждый день едят медовую пахлаву и отдыхают в саду с павлинами. Правда, они все были женщины и ни одна из них до этого не была популярной медийной личностью. И не говорила басом, когда злилась. Но ничего – все бывает впервые, даже Ванья Никифороф.

Ансари после той ночи, когда Явар совершенно внезапно отослал его в свои покои, попытался узнать у главного евнуха Вараки, что случилось с их господином. Такого азарта у него он не видел давно, хотя воспитывался при дворе ибн Абдул-Азиза с детства. Но евнух, шайтан, ожидаемо ничего не рассказал, ссылаясь на то, что не его это дело. Ни Рауф, ни Аиш тоже ничего не знали о новых гостях, которых поселили в гареме. Только песню слышали и видели в окна неподобающе одетых двух парней, которые разговаривали на языке, очень похожим на треп Данияля, когда тот изредка говорил с Яваром по-русски. Поэтому к Даниялю он и пошел: днем по территории гарема можно было передвигаться спокойно и свободно.

«Двадцать два года – хороший возраст, – размышлял Ансари, приводя себя в порядок перед посещением единственного славянина в гареме. Вдруг и господина по пути встретит? Он всегда должен выглядеть великолепно.

Аишу был самым младшим в гареме, ему было девятнадцать, но молодость – это не только достоинство, но и недостаток. Куда ему, юнцу, не имея такого опыта, как у Ансари, рожденного арабкой от французского посла и воспитывавшегося при дворце отца Явара. Принц был мужчина горячий, а Ансари – добрый, но ревнивый. Но все равно, как ни старался Явар никого из гаремных не обижать, а Ансари в его постели оказывался чаще иных. Вот опыт ему и подсказывал, раз даже Варака и Рауф ничего не знают, надо идти к Даниялю.

Видимо, остальные подумали так же, потому в покоях Данияля было тесновато: пришли все – вздорный и склочный Аиш лениво лежал, поглощая пахлаву, и даже Рауф не погнушался, выбирая инжир покрупнее. Открытого противостояния в гареме никто бы не допустил, но и дружбой тут не пахло. Потому что каждый сюда попал по разным причинам, но по крайней мере – добровольно, а не как новые гости, в лицах которых удовольствия не было ни на грош, что было заметно даже из окна.