До меня доносится тихое шарканье, и я вижу, как папа спускается по лестнице. За последние несколько лет он постарел, но в целом выглядит прекрасно, даже несмотря на седину в волосах. На нём пижамные штаны и чёрная футболка с логотипом какой-то рок группы. Да-да, папа является любителем тяжёлой музыки, раньше они с мамой часто ездили на всякие рок-фестивали и брали с собой нас с сестрой. Он устало улыбается, и в уголках его коричневых, словно молочный шоколад, глазах собираются морщинки.
– Доброе утро, дорогая, – он подходит ко мне и целует в щёку. – Что на завтрак?
– Доброе утро, пап! Я делаю оладьи.
– Отличное начало такого паршивого денёчка, – он смеётся, но в его смехе нет ни капли веселья. Этот день и спустя столько лет приносит нам боль.
Папа идёт на улицу за свежей газетой, а я накрываю на стол. На сегодня у меня много дел, поэтому нужно скорей разобраться с завтраком. Когда папа возвращается, всё уже готово, и мы приступаем к еде. Папа читает газету, время от времени хмыкая, словно ведёт разговор с невидимым собеседником. Я пью чай и листаю новостную ленту в планшете. Ничего интересного в Аннаполисе не происходит, что не сильно удивляет. Порой мне кажется, что мы застыли во временном кольце, а выхода из него нет. Всё, как вчера и позавчера, лишь туристы разбавляют наши серые будни. Иногда я смотрю на приезжих и завидую им, хочу притвориться одним из туристов и уехать с ними. Но я сделала свой выбор уже очень давно и не жалею. Допиваю свой чай и, подхватив с собой планшет, встаю.
– Я готовила, ты мой посуду, – говорю я отцу, стараясь улыбнуться как можно милее. Он отрывается от газеты и пристально на меня смотрит. Так он смотрел на меня в детстве, когда я просила ещё одну конфету или новую куклу, хотя у меня уже была точно такая же. На его лице медленно расползается улыбка и он кивает.
– Хорошо, но это в последний раз. Я не для того растил двух дочерей, чтобы самому мыть посуду, – он качает головой и возвращается к чтению.
Я довольно улыбаюсь, целую отца в щёку и иду в свою спальню. По пути заглядываю к сестре, которая спит беспробудным сном в своей безумно мрачной спальне. Не знаю, что с ней делать и с этим её пристрастием к чёрному цвету. Закрываю дверь в её спальню и иду к себе. Время подходит к семи, и я раскладываю свой маршрут по пунктам. Нужно будет заехать и купить букет свежих пионов, чтобы отвезти их на кладбище. А к восьми я должна буду быть на работе.
Привожу себя в порядок, расчёсываю светлые волосы и собираю их в хвост. Подкрашиваю карие глаза тушью, а – губы прозрачным блеском. Надеваю юбку-карандаш и уже на ходу застёгиваю бледно-розовую блузку. Хватаю сумочку, но она вылетает из моих рук и всё тут же рассыпается. Чертыхаюсь, перебирая все нецензурные слова и ползаю по полу, пытаясь собрать всё барахло обратно. И чего тут только нет: зачем мне нитки в сумочке, а изолента? Боже, что тут делает отвёртка? Поднимаюсь с пола и наконец, закрываю сумочку, хватаю планшет со стола и мчусь вниз. По пути смотрю на часы – пятнадцать минут восьмого, должна успеть.
– Пока, пап! – кричу, пробегая мимо него, и вылетаю за дверь.
Утреннее солнце слепит глаза, а свежий ветерок обдувает кожу. Чудесный день, несмотря ни на что. Сажусь в свою тёмно-синюю хонду и завожу двигатель, который как всегда барахлит. Этот монстр вечно чем-то недоволен, не знаю, что ему ещё надо, но я так просто не сдамся. Пробую ещё несколько раз и наконец, двигатель с громким урчанием заводится, и я выезжаю на полупустую дорогу. Город медленно просыпается. Потихоньку выходят люди из своих домов. Открываются магазины и продуктовые лавки. Вокруг так тихо и спокойно, люди даже говорят шёпотом, есть в этом что-то волшебное. Останавливаюсь возле цветочной лавки и выхожу из машины. Здесь меня уже знают как постоянного покупателя. Каждый год, в один и тот же день, одни и те же цветы – трудно не запомнить. Захожу внутрь и словно попадаю в тропический лес с его многообразием и яркими красками. Ароматы цветов смешались, создав свой необычный запах. Слышны звуки оросительной машины и пение соловья, который стал чуть ли не визитной карточкой этого магазина. Его пение добавляет сказочности этому вечно зелёному цветнику.
– Джиллиан, доброе утро, дорогая! – слышу я мягкий голос с лёгким французским акцентом. Прохожу к прилавку и вижу Люсиль, пожилую француженку, которая и заведует всем этим великолепием.
– Здравствуй, Люсиль, как дела?
– Как и всегда, в мои годы ничего уже не меняется. Остаётся сидеть на месте, выращивать цветы, да вязать никому не нужные шарфы, – она обворожительно улыбается и убирает белоснежные волосы за ухо.
Она прекрасно выглядит для своих пятидесяти лет. Стройная и маленькая и совсем не выглядит, как старушка. Люсиль всегда улыбается, что делает её лицо ещё моложе. Она наклоняется вниз и достаёт из-под прилавка огромный букет свежих белых пионов. Я беру его и расплачиваюсь. Люсиль грустно мне улыбается и хлопает по плечу. Она молчит, и я рада, что она не говорит тех банальных фраз. Мне не нужно ничьё сочувствие.
Я прощаюсь и выхожу, время поджимает, поэтому я сажусь в машину и несусь к кладбищу. Чем ближе я подъезжаю к этому месту, полному смерти, тем сильнее волнуюсь. Нетерпеливо притоптываю ногой и включаю радио, стараясь заглушить грохот своего сердца. Наконец показываются чёрные кованые ворота, и я торможу. Смотрю на кладбище, и сердце словно сжимают стальные тиски. Прошлое накатывает на меня будто цунами, и я не могу выбраться на сушу. Я тону и последние семь лет стираются, возвращая меня в прошлое.
Семь лет назад
Джиллиан
День похорон начинается с сильного ливня. Создалось впечатление, что бог решил повторить всемирный потоп и обрушил на нас все воды этого мира. Дороги превращаются в реки, и наша процессия из одинаково чёрных автомобилей медленно ползёт к кладбищу. Мы с сестрой сидим на заднем сиденье, каждая в своих мыслях. С утра мы не обмолвились ни словом, не знаю, что нужно говорить, поэтому считаю молчание лучшим вариантом. Папа, как приведение, сидит за рулём, немигающим взглядом смотря на дорогу. Мы надели лучшие наряды, мама бы их одобрила, но это не имеет значения, ведь она их не увидит. Мы подъезжаем к красивым чёрным воротам кладбища и высыпаем на улицу, прикрывшись чёрными зонтами. Народа оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, многие хотели попрощаться с мамой. Беатрис Морано все любили, её невозможно было не любить. Она притягивала к себе людей будто магнит. Мама, одним словом или жестом могла облегчить вашу боль. Когда она утверждала, что всё будет хорошо, так и было. Она залечивала наши разбитые коленки и разделяла с нами радость победы. Она была идеальной матерью, и её смерть была незаслуженной.
Красивый белоснежный гроб несут впереди нас несколько носильщиков в идеальных костюмах. Так глупо, что похороны обычно проходят так торжественно. Ведь тому, кто умер совсем неважно в каких мы нарядах, какая погода или в каком гробу он будет лежать. Так для кого этот фарс? Я злюсь, и всё внутри буквально клокочет от гнева. Всё это неправильно, и мне это не нравится.
Слышу, как священник начинает свою бестолковую речь. Говорит так, будто знал, какой была наша мама, но на самом деле он ни черта о ней не знал, и не ему о ней говорить. Стараюсь отключиться от его монотонного и немного гнусавого голоска. Крепко цепляюсь за локоть сестры, толком, не понимая, кого пытаюсь поддержать. Элизабет выглядит беззащитно, её большие синие глаза становятся ещё больше на фоне абсолютно белоснежного лица. Ни один мускул не дёргается на её лице, она похожа на фарфоровую куклу, и я боюсь, как бы она не разбилась. Смотрю на папу и вижу, как он украдкой утирает слезу. Его вечно прямая спина сейчас сгорблена, и сам он кажется каким-то маленьким. Выражение лица напуганное и растерянное, как у потерянного ребёнка. Мама всегда была его путеводителем по жизни, а теперь он и правда на распутье. Он сильно переживает и всё держит в себе, отгородившись от нас, и меня это сильно пугает. Мой взгляд проходится по собравшимся, пока священник продолжает бормотать какую-то чушь, и тут я натыкаюсь на него. Меня словно обливают ледяной водой, сердце замирает, и я цепенею. Кэм стоит недалеко от нас в идеальном чёрном костюме и белой рубашке с галстуком. Он выглядит прекрасно, но выражение его лица такое грустное, а взгляд, направленный на меня, пронизывает насквозь. Дождь продолжает лить, но Кэмерона это вовсе не заботит. Он стоит под зонтом, не шевелится и смотрит на меня. Я не выдерживаю и отворачиваюсь, вспоминая вчерашний разговор. Всё правильно, я должна была это сказать, и то, что он пришёл на похороны моей мамы, ничего не меняет. Он уедет, а я останусь, и это решено.
