Мамонт появлялся на Сковородке раз в два дня. Мы общались, он называл меня Принцессой, а себя Лордом Приграничья. Читал мне свои рассказы и сказки в стиле fantasy, что-то сильно толкинистское. На второй же день после нашего вечернего знакомства он вывалил на меня такое безумное количество информации, что удержать его в голове, конечно же, было трудно.
Он говорил, что он внук Мейерхольда и знаменитый по всей стране сыщик, что состоит в охране президента Татарстана и преступление, нашумевшее в Казани в 96-м году, было раскрыто им лично, что он пил с Шевчуком и Шахриным у него на кухне и что через месяц он издаст свой третий сольный альбом, а вообще-то он поэт, что он не человек, а ЛЮДЭН, что у него шестая группа крови и сердце расположено справа, а в мозгу встроен чип, и поэтому он не выносит жару, что, в конце концов, он безумно в меня влюблен и предлагает мне стать его женой! Уф-ф-ф!..
Нет, все-таки что-то в моей памяти осело из его монолога.
Мне было с ним весело. Более того – он жутко напоминал меня саму лет в четырнадцать-пятнадцать. Я тоже любила рассказывать о себе всевозможные байки и, что интересно, начинала в них верить. А потом уже и не могла вспомнить четко, что со мной на самом деле произошло, а что я выдумала. Вот такой иллюзорный мир. Чтобы скучно не было.
Помнится, я рассказывала всем дикую историю о том, как меня пырнули ножом под левое ребро. Со всеми подробностями! Ясно, что это было из-за ревности, иначе просто быть не могло! И я описывала, как почувствовала пронизывающий холод… как увидела торчащую из меня рукоять и мне было страшно, но не больно… как я упала в обморок и очнулась в больнице. Рана, дескать, болела только после, когда нож уже был вынут… А шрам не болел, нет, он только белел и напоминал о случившейся драме…
И никто из слушающих ни разу не упрекнул меня во лжи. Может, кто-то и предполагал, что это гон, но меня не выдал, за что ему и спасибо…
Была мысль еще вырезать лезвием задирающийся кверху, идущий прямо от шрама скорпионий хвост – смотрелось бы неплохо. Но мучить свой юный организм не хотелось, и я ограничилась байкой, приведенной выше. Ну, а истинную причину появления шрама я благоразумно скрывала – слишком уж она прозаическая!
А еще я любила гнать про горбинку на носу. Опять же с деталями, с ощущениями. Я рассказывала, как получила в нос здоровенным кулаком… История была похожа на предыдущую, но случилась со мной как бы в другое время и как бы в другом месте. Нос, конечно же, болел ужасно, а синяки под глазами длительное время приходилось скрывать темными очками.
Почему-то с самого раннего детства я любила приколы. Например, прийти в школу и целый день хромать и не рассказывать, в чем причина. Загадочность была моей целью!
Все окружение не сомневалось, что я веду интереснейшую, полную приключений и страстей жизнь за стенами школы.
Всем своим видом я показывала: вот так меня жизнь потрепала!
Сашке Мамонт нравится. Полагаю, что она никак не может забыть его теплое приветствие. Только мне кажется, она чуть-чуть напрягается из-за того, что он оказывает мне преувеличенные знаки внимания, и все время пытается меня убедить в том, что с его стороны это совершенно нормально – кадрить новую девушку. И это не потому, что я какая-то особенная. Я просто новая. Непробованная.
Меня все эти обстоятельства совсем не морочат. Не хочу ни о чем думать. Мне хорошо, и я не боюсь «соблазнителя рокового».
– Принцесса, ты одна из нас, и, наверняка, это знаешь…
– Я всегда предполагала свою непохожесть, но так, наверное, у всех…
– Нет, не у всех… Мы чуем друг друга на расстоянии. Мы – людэны. Ну, давай попробуем, я хочу проверить, определишь ты нашего брата или нет? Взгляни на этого чела, он тебе интересен? – Мамонт указал на высокого парня с ирокезом на голове, прячущего глаза и неразговорчивого.
– Да нет, – говорю. – Каждый чем-то интересен, но я бы не обратила на него внимания.
– Вот видишь. Он обычный. Он может себе ирокез забрить, стрелки на лице нарисовать, а все равно такой, как все. Правда, пацан неплохой. Его Ричард зовут.
Мамонт помахал Ричарду рукой. Тот подошел.
– Привет длинноносым…
– Ты кого имеешь в виду? – насторожилась я.
– Кто самый длинноносый на свете? Мамонт. А у мамонта что?
– Хобот. Эта песенка стара. Ты вот познакомься лучше с Ее Высочеством…
– А-а-а! Опять новая девушка? И когда только ты угомонишься?
«Как смешно! Меня уже принимают за его девушку. Наплевать! Не перед кем мне тут оправдываться».
Мамонт не стал отрицать.
– На концерт в Дербышки поедешь?
– Да все едут. Что дома торчать? Лучше уж там поторчать! – Ричард подмигнул мне, затянулся сигаретой и отошел к другой кучке людей.
– А теперь скажи мне, как тебе вон тот тип с растрепанной башкой?
Я посмотрела в том направлении, в каком указывал мамонтовский палец.
Худой дерганый паренек, всклокоченные волосы, большой смеющийся рот, волчий взгляд серых глаз. Кого-то он мне напомнил…
– Так это же… Подожди-подожди… Я, по-моему, с ним в один детский садик ходила. Его не Сергей зовут?
– Не знаю. Тут все его знают, как SORRY. Эй, Сорри!.. Кстати, он наш, – многозначительно добавил Мамонт.
Это, действительно, оказался Сережка. Моя детсадовская любовь. Позже мы даже в одну школу пошли, но общаться перестали (как это часто бывает в детстве). О нем ходили сплетни, что у него неадекватное поведение, что он псих… А потом до меня слух докатился, будто его из школы выгнали за то, что однокласснице своей циркуль в мягкое место воткнул. Да не обычный циркуль, а тот, каким на доске круги чертят. Такие страхи! Но я не решилась впоследствии задать Сорри вопрос, правда ли это.
* * *
Проходят дни. В беспечном миноре русского рока на зеленой лужайке, в возвращениях любимым двором в любимый дом на любимой улице любимого города.
Вчера моя бывшая одноклассница и подруга детства Юлька познакомила меня с двумя парнями из авиационного института. Юлька, видимо, хочет с кем-то из них роман закрутить, ну, а я просто по приколу с ними шаталась.
Вадим похож на слесаря. Вернее, когда я слышу слово СЛЕСАРЬ, мне представляется мужичонка, вроде Вадима. Темненький, лохматенький, небритенький, сутуленький, красноносенький, с удивленными глазами. Был бы, наверное, почти высокий, если бы не сутулился. Годов так двадцати пяти от роду. Молодой слесарек. Да простят меня все слесари мира!