полуминута истекла.

Сойдёт волна машин гремучих,

синоптики разгонят тучи

и затеплеется, как встарь,

ампирной прелести фонарь…

Но, это, сказка, уж, другая…

Художник сам её не знает,

но, в общем, замыслы просты:

он любит влажные листы.

Он старше дюжины веков,

но всех святых молил в соборе

порушить каменность брегов

и алтарю стреножить море…

Где лишь флоралий ждут народы

от королевского двора,

акварелисты пишут воды,

не покидая «номера».

И наш герой, не адюльтерен,

желанья укротив в борьбе,

рисует алиби себе,

как был Москве

прилежно верен

и, чтобы Гент не замышлял,

он теме вод не изменял.

Мы ищем дивные края,

где без прикрас,

и лодка, каждому своя,

у всех у нас,

где долго нежится рассвет,

пульс слышится,

где не читается Завет,

а дышится…

Театра ложи и партеры,

где в бельэтаже – камыши

и лилий жёлтые фужеры,

как дамы света хороши,

где увертюры лёгкий гений,

едва ли видит, уходя,

круги небесных возвращений

озёрам капелек дождя.

Так милы избы вековые,

когда небесной хлябью день!

Здесь рвутся улиц мостовые

сиротством наших деревень,

но, ведь, куда б не занесло,

найдёшь приютное тепло

и, мне, признаться, с юных лет

знаком окна живого свет.

Река и небо с солнцем в споре

а, берег – жаждущий олень,

усталый провожает день

без волн рокочущего моря

и без шекспировских страстей,

каким он чаще нам милей.

Так странно мы спешим «на воды»

и пляжам – отлежать бока,

где, рядом, тихая река,

своя нежаркая погода

и безвозмездная природа –

свободы диковатой мать,

зовёт Россией подышать.

Когда же душат автострады

и неотложностей вагон,

хотя бы раз, купи оклады

для немолитвенных икон.

Неяркий лик Руси юдольной

напишет мне иконоскоп,

где пусты створы колокольни

и окна, вросшие в сугроб,

ещё не брошенного дома…

Лишь у ворот мануфактур

из современного альбома

случайны линии фигур.

И только дерево упрямо

взметает небу кружева,

не полагая первой драмой

все камни наши и слова.

И огнь, и пена колдовская,

и, как цементы на желтках,

пирует осень золотая

на фараоновых веках,

пока художник, бросив кисти,

внимает жадности цветов

заполонить пространство жизни

от берегов до облаков…

Но, и за тьмою, вне закона,

нам, уцелевшая звезда

явится только искрой клёна,

что потеряла города.

Что зеркала без глади тихой!?

Что музыкант без пенья трав,

где равновесия обитель

вдали Харона переправ?!

Ночь берегов едва касалась

и, только домик белых птиц,

напомнил, сколько нам осталось

по эту сторону границ…

Нелинейность лучей

и молочность травы,

угадаю ручей

в переулках листвы,

где замрёт человек

от погоней вдали

и раздвинется век

постиженьем Земли.

Городов этажи

и громады забот,

блиндажи-гаражи,

и маршрутов расчёт,

но, где сорван букет

с одоленью-травой,

я оставлю монет

по примете земной.

Ничто так не ласкает взора,

как акварельные листы,

с благословением простора

из утра первой чистоты,

где топи сини небосвода

на шпиле дальнего дворца

и строгость линий перехода…

архитектуры беглеца.

Замечу, в кущах городских,

что эта пристань камнетёсов

плодит искусства альбатросов

гораздо более других.

Как хорошо, что не поэту,

хватает кисточки простой

для путешествия по свету

между Фонтанкой и Невой.

Зачем ей Кушнера построчник

имён, регалий и веков,

какой живительный источник

мечтает камня берегов!?

Лишь там река, где склоны в травах

и скрипы тихие моста,

за чистотой упрямых нравов,

с мечтою первого плота!

А, здесь, как жертвоприношенье

кандальной безнадёге вод,

лишь тьмы неслышное движенье

ни на закат, ни на восход…

Как будто стынут эти краски

тесниной воли роковой,

где пусты сорванные маски,

но вечен полночный конвой…

Простите мне, художник милый,

боюсь, я плохо угадал

печаль московского разлива,

где черный «Реквием» звучал.

Не Переделкинские домы

и запустение травы,

но, для творца, везде – хоромы,

где не гнушаются волхвы

внимать рождению вселенных,

его пера или кистей,

его порывов обреченных

непониманию людей…

Там невеликая граница

между калиткой и звездой,

пока не скрипнет половица

иль кроны шелест дождевой

напомнит жителю Земли,

что холодильник «на мели».

Когда утрачен горизонт

и солнца нету,

берите плащ, берите зонт,

идите к Свету…

Но не околицей своей,

не по майдану,

а, к пониманию людей,

по… Иордану.

Да сгинут все с зарёю алой

броневики и воронки,

пока теплеет свет усталый

раздорам нашим вопреки,

или… художника окно

для наших душ отворено.

«И торжество, и увяданье»

и воздух, шелестом объят…

Предвосхищение мерцанья

очаровательных Плеяд,

как обещанье через вьюги

предназначение вершить

вернуться в парковые круги

прохожим головы кружить.

Сегодня ни сини, ни солнца

и лёд уже крепок, седой,

но осень опять не сдаётся

упрямой своею травой.

Покоятся царственно хвои,

где листьям – лишь пеплов дымы,

и, мы, созерцаем покои

ещё разноцветной зимы,

метелей, уложенных в гряды

на заводей белых холсты,

где милы неспешному взгляду,

знакомые летом черты.

Из акварельных мокрых правил

он попросил у неба дождь,