И решил Пантелеймон, пока хоть какие силы остались, освоить профессию на дому, стать резчиком по дереву. Всё какой-никакой приработок будет, если дело успешно пойдёт. К столярному делу у него всегда душа лежала, с детства ещё, деревенского, голоногого. Обстругать палочку, вырезать ножиком из чурбачка рожицу забавную, кораблик ли стремительный… А как вплотную взялся, тут уж пошло – сам не ожидал. За большие предметы не брался – где материала столько возьмёшь, но уж по мелочи – развернулся от души. Полочку небольшую с резными завитушками, барельеф расписной – лошади, сани, луна ночная, другие поделки – что в голову придёт… Но, главное, куклы, деревянные забавные существа, вот где дело пошло по-настоящему! Каких только зверушек и сказочных человечков, расписанных яркими красками, не стояло на стеллажах в его комнате! Здесь и львенок с лохматой гривой волос, и слонёнок, игриво задравший хобот к небу, и страшненький Щелкунчик, и даже веселый Буратино! Была и Красная Шапочка, и Дюймовочка, и Маша с медведями…

И с продажей поделок все складывалось поначалу удачно. Сдавал игрушки в небольшую лавочку, которых всего-то несколько осталось в Москве, когда зажали нэпменов. Цену просил невысокую за свой детский товар, вот и расходились игрушки в неделю. Как живые получались у Пантелеймона игрушки, прямо сами в руки детям просятся.

Тогда и завелась в доме дополнительная копеечка. Всё бы нечего, да со здоровьем нелады. Болезнь медленно, но верно забирает его жизненную силу, подтачивает, как червяк – яблоко. Да и Марья плоха, обезножила совсем. Бросила работу и слегла окончательно. Иришка семилетку кое-как закончила, и то, когда уроки ей учить, если все дела по дому на ней. Тащит теперь на себе всю семью, но слова жалобного от неё не услышишь, как будто всё всегда у неё хорошо, как будто и не валится она с ног порой от усталости, закружившись по дому.

Скользнули тут по потолку сполохи света от фар, завизжали тормоза, затих оглушительный в ночной тиши треск работающего автомобильного двигателя. Пантелеймон грузно поднялся, опёрся рукой на массивный верстак, шагнул к своему лежаку, который находился тут же, в углу. Сам соорудил себе эти нары из бросовых досок, прямо рядом с рабочим местом, рядом со своим сказочным деревянным народцем, который всегда был первым свидетелем всех его горестей и нечастых радостей. Задул свечу и вытянулся на жестковатом своем лежбище.

В ту же секунду раздался тихий стук во входную дверь. Стук был вкрадчивым и осторожным, но в то же время, как ни странно, настойчивым и деловитым. Пантелеймон вставать не стал, только послушал, безо всякого особого желания подниматься, идти к двери и открывать среди ночи кому попало. Но стук через минуту повторился и уже был на чуть более высоких тонах. Без сомнения, кто-то за дверьми жаждал попасть именно к ним, именно в эту квартиру.

Миновав комнату, где спали Марья с детьми, и прихожую, Пантелеймон добрался до входной двери, прислушался. За дверью стояла неестественная, гробовая тишина. И в этом насыщенном тишиной пространстве безобразно громко прозвучал новый стук – ТУК, ТУК, ТУК!

– Кто? – спросил Пантелеймон.

– Это сосед, Петро, – раздалось из-за двери, – открой, Пантелеймон Михалыч, дело к тебе есть.

Какое к черту дело в два часа ночи, подумал Пантелеймон, но засов всё же отодвинул, поскольку узнал голос соседа из квартиры на втором этаже.

Отодвинув хозяина в сторону, в квартиру стремительно, один за другим вошли, озираясь в темноте, трое мужчин с непроницаемыми, землистыми лицами, в плащах и шляпах, и лишь за ними протиснулся в коридор маленький и толстый человечек по имени Петро.

– Гражданин Корнюшин? – негромко, но резко и отчетливо спросил первый из вошедших.

– Он самый, а вы … вы кто будете? – машинально произнес в ответ Пантелеймон, вжавшись спиной в стену узкой прихожей.

– Зажгите свет! – приказал тот же голос, на этот раз уже громко и не таясь.

– Свет? Погодите, погодите, я сейчас, – Пантелеймон суетливо шарил правой рукой на маленькой полочке в углу напротив двери, наконец, черкнул спичкой и запалил фитиль керосиновой лампы, навесил на неё стеклянный узкий колпак.

– У нас тут перебои со светом, мы керосином пользуемся, – пояснил он заискивающим тоном, вглядываясь в лица непрошеных ночных гостей.

– Ну что, Корнюшин, допрыгался? – весело произнёс первый из вошедших, мужчина с вытянутым жестким лицом. При этих словах его длинный, свёрнутый набок нос забавно выделывал замысловатые выкрутасы в такт движению губ, а мелкие свинячьи глазки, наоборот, застыли на лице в полной неподвижности, как замороженные. Вошедший смотрел вроде бы на Пантелеймона, но тому казалось, что этот взгляд как будто скользит мимо и упирается в точку где-то над правым ухом.

– Мы – к вам. Вот ордер на обыск, – носатый товарищ показал Пантелеймону и тут же убрал в карман клочок желтоватой бумаги. А это понятой, гражданин Сидоренко Петр Иванович, так?

Петро шмыгнул носом и торопливо пригладил рукой остатки белесых волос на круглой, крупной голове. Он был спросонья, его вытащили из постели среди ночи, и чувствовал он себя явно не в своей тарелке, в отличие от трёх остальных непрошенных гостей, которые по-хозяйски осматривались вокруг, оценивая фронт предстоящей работы.

Вторым из гостей был плотный мужчина с габаритами платяного шкафа. Он почему-то сразу, как зашел, взял в руки лежащий в углу под вешалкой Иришкин школьный портфель и ощупывал его с задумчивым видом. Третьим был молоденький парнишка с упрямо сжатыми губами. Всех троих Пантелеймон машинально про себя так и окрестил – Носатый, Шкаф и Шкет.

– Хозяева и понятой – в комнату, начнём с кухни и прихожей, умывальник проверьте – командовал Носатый, распределяя обязанности между вошедшими. Шкафу досталась прихожая, доходяге Шкету – умывальник, сам Носатый прошел на кухню и тут же загремел посудой, по-видимому, выискивая тарелки с двойным дном.

Пантелеймон по-настоящему испугаться еще не успел – как-то обыденно всё пока выглядело. Будто так и должно быть, чтобы заполночь приходили в дом посторонние люди и с шутками-прибаутками начинали переворачивать вверх дном твою квартиру, вежливо предупредив хозяина, что вообще-то они за ним, а это так, чтобы совсем уж невежливо не получилось – пришли, забрали, ушли. Он уже, конечно, слышал от людей о таких зловещих ночных визитах, которые участились по городу этим летом. Чекисты недели две тому назад побывали в соседнем доме, перевернули все вверх дном в одной из квартир на пятом этаже и, уходя, забрали с собой хозяина. Потом слух прошел, мол, работал арестованный жилец инженером на военном заводе и, сволочь, устроил диверсию прямо в своем цеху – повредил дорогостоящий иностранный станок. С этим инженером всё было ясно – враг народа, вредитель, пособник мирового империализма, туда ему и дорога, собаке – собачья смерть. Но вот про другой случай рассказал ему шёпотом, озираясь по сторонам, бывший коллега, школьный учитель по трудовому обучению, с которым однажды встретился Пантелеймон на рынке. Недавно арестовали нескольких учителей одной из школ Замоскворецкого района. И всех тоже забрали ночью. Оказывается, они состояли в подрывной организации, которая ставила своей целью свержение Советской власти и убийство самого товарища Сталина! У одного из тех учителей даже нашли склад оружия и целую кипу антисоветских листовок. И здесь особых вопросов не должно быть: если человек идет против государства с оружием, то его место в тюрьме, а еще лучше – у той самой стенки. Все так, но одно соображение назойливым червячком сверлило душу: как это они умудрялись так долго таиться, жить, работать среди нормальных, порядочных людей и еще и детей учить? Какой изворотливостью, хитростью и коварством нужно обладать! До какой низости и подлости дошел враг, что начал проникать в среду людей благороднейшей из профессий – школьных учителей!

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».