Я ненавижу интернет. Это не означает, что меня родили австралопитеки, и большую часть жизни я провела в первобытной пещере, занимаясь разделыванием мамонта. Более того, всего несколько месяцев назад я торчала в сети часов о десять в день. Просто так, без принуждения. И даже расстраивалась, если на моем мобильнике заканчивались гигабайты скорости, а домашний модем случайно ломался.

Но это было тогда. А теперь все изменилось. И я больше всего на свете ненавижу интернет. Потому что, вот уже несколько месяцев, вся моя жизнь превратилась в один большой жесткий диск. Личные дела, нелюбимая школа, люди – все сжалось до размеров одного десятидюймового экрана. С тех пор, как нас закрыли по домам на карантин.

Я просыпаюсь задолго до того, как звенит будильник. Не знаю, зачем мама до сих пор заводит его. Слышу, как она переворачивается с боку на бок в своей кровати, протягивает руку и отключает звук. Но, спустя какое-то время будильник звонит снова. Это такой специальный хитрый механизм в телефонах – рассчитан на то, что человек не сможет выключить его с первого раза и, перевернувшись на другой бок, снова заснуть.

Мы лежим, каждый в своей комнате и ждем, кто же поднимется первым. Прорывающаяся из заточения совесть, просто орет мне, что нужно подняться первой и приготовить завтрак. Но ленивое, набитое ватой тело, всеми силами сопротивляется и делает вид, что оно не мое.

Наконец я слышу, как мама приподнимается над кроватью и спускает ноги на пол. Шлеп-шлеп – так звучат ее комнатные тапочки, направленные в сторону кухни. Скрипит дверь холодильника. Включается печка. Затем тапочки направляются в сторону ванной.

Я еще какое-то время лежу, а потом заставляю себя встать. Часы показывают половину седьмого утра. До уроков еще вагон времени. Ума не приложу, чем его заполнить. Можно заправить кровать или выбрать одежду. Между домашними клетчатыми штанами с зеленой футболкой и домашними клетчатыми штанами с желтой футболкой, я выбираю последний вариант. Затягиваю волосы в высокий хвост, даже не расчесав их и тащусь на кухню.

Откуда-то из глубины квартиры доносится протяжное сопение. На смену ему приходит хриплый стон:

– Лен.

Затем еще один:

– Лена.

И еще.

Формально бабуля зовет маму, а не меня. Но, наверное, стоит пойти и узнать, что ей нужно. Вместо этого ноги несут меня к холодильнику. На плите варится каша. Вид у нее не очень аппетитный. Я достаю масло, сыр, колбасу, отрезаю ломоть хлеба, и под бабушкин аккомпанемент сооружаю себе царь-бутерброд.

Слышу, как мама выходит из ванной и топает в дальнюю комнату. Секунд десять спустя она входит на кухню.

– Ты уже встала? А почему к бабушке не зашла? Она же звала.

Мама смотрит на меня устало. Только проснулась, а взгляд уже измученный. Мне, наверное, жаль ее и стыдно за себя. Хочется как-то оправдаться. Но вместо этого, я отвечаю грубым, чужим голосом:

– Лично я не просила ее переезжать из деревни к нам.

– Да как ты… – похоже у мамы ком застревает в горле.

Она бы могла многое сказать мне, но молчит, и сжав губы идет к графину с водой, наливает стакан и несет его в дальнюю комнату. Туда, где лежит прикованная к постели бабушка.

Раньше мы с мамой жили в однокомнатной квартире. Может и было немного тесно, но зато прямо под нашими окнами располагался городской парк, а за ним – моя школа. Все мои друзья тоже обитали поблизости, и на то, чтобы торчать в квартире у меня не оставалось много времени. А до этого, еще раньше, мы жили в соседнем доме, вместе с папой. Там у нас была приличная двушка. И меня все устраивало. Но родителей, видимо нет, раз они решили развестись.

Я никогда не слышала, чтобы папа и мама ругались между собой. Они сосуществовали так, как делают это большинство современных семей. Вместе завтракали, расходились на целый день, затем сходились вечером, ужинали и ложились спать. Новость о том, что они разводятся, очень удивила меня. Но настоящим шоком явилось то, что папа попросил нас уехать. Просто взял и сказал, что свою недвижимость он не собирается разменивать, и нам придется искать себе другое жилье.

Мама не стала спорить и сняла нам однушку у какой-то старухи, в соседнем доме. Так было удобнее для меня – остаться в своей школе, рядом с людьми, которых я знала еще с детского сада. А год спустя, мне сообщили, что мы переезжаем на окраину города. В квартиру, купленную на деньги, оставшиеся от продажи бабушкиного дома в селе. Мне и в голову не могло прийти, что вдобавок к квартире, будет прилагаться и сама бабуля. Слишком старая, чтобы быть в состоянии заботиться о себе самой. Слишком больная, чтобы обойтись без лекарств, которыми почти сразу же пропахла вся наша новая квартира.

В придачу к бутерброду я завариваю кофе и утаскиваю еду это к себе в комнату. Открываю ноутбук и какое-то время просто пялюсь в экран, наблюдая за тем, как однообразно вращается колесико загрузки. За дверью слышатся мамины шаги. Она возвращается обратно на кухню. Шкребет ложкой по кастрюле – помешивает кашу. Еще раз включает чайник, который закипел минуту назад.

Я слышу, как мама поворачивает конфорку на плите. Наверное, каша уже готова. Жду, когда откроется дверь в мою комнату, и мама скажет бесцветным голосом, что пора идти есть. Но ничего такого не происходит. Звенит доставаемая из шкафа посуда, тапки шлепают по коридору вглубь квартиры. Снова проходят мимо моей комнаты в сторону кухни и, наконец замирают.

Я захожу в интернет. Какое-то время бестолково листаю страницы. Можно проверить социальные сети. Посмотреть новые фотки друзей. Узнать, какие у них новости. Вот только… Упс. Кажется, у меня нет друзей. Ни одного.

Мы переехали в этот дрянной район. Я пошла в новую школу, а через неделю всех посадили на карантин. Конец истории. Вот что на самом деле означает выражение “с глаз долой – из сердца вон”. Те, с кем я общалась в своей старой школе, окунулись в реальность другого дистанционного обучения, школьных чатов, сетевых пранков и общих проблем. А те, в чье сформировавшееся сообщество я еще не успела влиться, не имели потребности заводить новые знакомства на карантине.

– Катя, ты есть будешь?

Мама, беззвучная как шпион, открывает дверь в мою комнату и теперь смотрит на меня через порог, точно опасаясь нарушить допустимую дистанцию.

– Я уже ем, – я машу перед собой бутербродом, с которого естественно тут же летят в разные стороны крошки.

– Не надо запихиваться сухомяткой с утра, – констатирует мама и не дожидаясь моей обратной реплики, поспешно закрывает дверь.

Еще какое-то время я смотрю на то место, где стояла мама. Пожалуй, сейчас единственной вещью, вызывающей во мне хоть крошечную долю любопытства, является то, до какой грани хватит маминого терпения.

Как и многие другие, мама потеряла работу во время карантина. Мы трое – узники этой убогой лачуги – существовали благодаря бабушкиной пенсии и папиным алиментам. Поскольку я никуда не ходила, деньги меня мало интересовали. Главное, чтобы было чем платить за интернет ежемесячно. Но, до тех пор, пока уроки ведутся через компьютер, мама не может его отключить. Даже в качестве наказания. А если и сделает это – мне же лучше. Буду торчать в комнате у бабули и целыми днями смотреть телик.

Без пяти минут восемь я захожу в школьный онлайн-кабинет. Кто-то из моих новых одноклассников уже маячит там в виде крохотных движущихся персонажей. Они оживленно болтают между собой, дожидаясь учителя. На мое появление никто не реагирует. Хотя на мне яркая футболка, которая, как флаг маячит в узком окошке.

Вообще-то я и в оффлайне не самое сильное звено, по части общения. Не умею сходу включаться в разговор. Шутить, пересказывать приколы, обсуждать шмотки, косметику. Все, что касается парней – вообще темный лес. Я бы с радостью выключила свое видео, чтобы вместо моей, пусть и крохотной физиономии, на экране застыла картинка в виде собаки из мультика. Но если я это сделаю, учительница тут же начнет орать: «Мицевич! Если ты не включишь видео сейчас же, я поставлю тебе прогул». Остается только сидеть и делать безразличное лицо. Пусть все думают (если вдруг соберутся подумать обо мне), что я фрик, и меня нисколечко не касаются они и их тупая школа.