Тогда ко мне вернулись силы. Я почувствовал, что могу двигаться дальше. Могу жить и быть честным с собой, не искать мнимый смысл и не прятаться за ним. Нагой, как первые люди, на своём заднем дворе тем холодным мартовским утром я осознал ценность ритуала.

Камера в углу комнаты привычным жестом объявила, что отведённое для голографической записи время подошло к концу. Лектор замолчал и пропал из кресла.

Проведя около получаса в душе, я просушил голову феном, растёр немного косметической глины в ладонях и равномерно распределил её по всей длине волос, слегка взбил их для объёма, аккуратно провёл гребнем пробор слева к затылку, причесался. После разобрался с проступающей щетиной. Мне нравилось так изменять свой облик каждое утро. Когда из мутного пятна выверенными движениями рук очерчиваешь контуры своего настоящего лица, то будто приводишь в порядок и содержимое головы: смываешь водой полузабытые обрывки снов, укладываешь и причёсываешь мысли, сбриваешь вместе со щетиной всё, что тревожит и отвлекает. Всё лишнее, что может помешать тебе поднять ногу для нового шага, исчезает без следа.

Я вспомнил слова расположившегося в кресле напротив меня Лектора: «Нагой, как первые люди, на своём заднем дворе тем холодным мартовским утром я осознал ценность ритуала». Интересно, представлял ли он тогда, чем обернутся его слова. Мог ли он вообразить, что столько людей будет отождествлять его мысли и ощущения со своими. Возможно, совсем скоро мы узнаем об этом от него самого. Завтра, в воскресенье, заканчивается трёхдневная процедура восстановления его тела, долгие годы пролежавшего в криогенной капсуле. У меня, как у сотрудника Центра здравоохранения, будет возможность одним из первых лицезреть возвращение Лектора к жизни.

Получив ещё один «изумруд» от камеры наблюдения, я переоделся в приготовленный ранее комплект одежды для работы, зашнуровал зимние ботинки, накинул пальто, повязал вокруг шеи шарф. Затем вставил в уши передатчики и, выведя голографический интерфейс с браслета на левой руке, выбрал нужный канал радио. Дорога до места работы занимала около полутора часов. Если удавалось занять сидячее место в электричке, я, как правило, всё время поездки дремал под новостные сводки. Иногда, конечно, приходилось и по полтора часа стоять, вцепившись в поручень – тут уже не поспишь.

Я вышел из квартиры вместе с остальными жителями одиннадцатого этажа и в стекающем по бирюзе стен холодном свете люминесцентных ламп стал дожидаться лифта. Все мужчины, как и я, начисто выбриты и причёсаны, женщины с ненавязчивым деловым макияжем. Лифт последовательно, начиная с верхних этажей, собирал жителей и отправлял их вниз, к выходу из здания. Мой взгляд то и дело улавливал через его прозрачные стены знакомые лица спускающихся в порядке очереди соседей. Те, кто опаздывал, были вынуждены пользоваться лестницей. Я всегда выходил вовремя, поэтому за всё время проживания в этом здании не преодолел ни одного лестничного пролёта. Спускаться таким образом считалось дурным тоном и не одобрялось Системой контроля последовательности. Мои коллеги с работы, обсуждая своих знакомых, которые, не совладав с собой, пускались во все тяжкие, не раз повторяли: «Ну всё, и этот пошёл «считать ступени».

Наконец двери лифта разомкнулись, и все мы прошли внутрь. Нам предстояла ещё одна остановка ниже – прозрачный куб собирал людей с двух этажей за спуск. Когда вторая волна жителей зашла в лифт, и он уже был готов трогаться, в закрывающиеся створки просочилась хрупкая девушка в чёрном пальто. Виновато оглядев бросающих на неё неодобрительные взгляды соседей, она тихо пролепетала «извините», лёгким движением руки убрала спадающие на глаза длинные русые волосы и повернулась ко всем спиной.

В новостях по радио только и говорили, что о грядущем возвращении Лектора:

– Завтра особенный день для всех нас. Человек, чьи идеи позволили нам взглянуть на мир другими глазами, убрали с них бельмо тиражировавшихся веками заблуждений, уже скоро придёт в сознание, – бодро вещал ведущий. – Это стало возможным благодаря внедрению искусственного интеллекта во все сферы медицины и передовым технологиям, возникшим в результате его самостоятельных исследований. По имеющимся прогнозам, процедура восстановления сможет дать Лектору около сорока дней полноценной жизни. Все двенадцать членов Высшего совета ещё вчера прибыли в Центр здравоохранения и сейчас проводят последние приготовления перед докладом, который затронет основные изменения в обществе и государстве, произошедшие со дня погружения нашего идейного лидера в криосон, а также ближайшие и долгосрочные перспективы исполнения его прижизненных тезисов. Самый главный вопрос на сегодня – сделали ли мы достаточно для того, чтобы воплотить замыслы Лектора в жизнь за долгое время его отсутствия? Достойно ли мы обошлись с его великим наследием?

У той девушки, что почти опоздала на лифт и стояла сейчас ко всем спиной, то и дело поглядывая на свой браслет, к воротнику пальто была приколота бирка – судя по всему, до сегодняшнего утра оно ни разу не надевалось. Я замечал её здесь и раньше, но она никогда не давала повода обратить на себя внимание. Сегодня же с этим сбоем в графике и биркой на спине девушка будто бы являла собой вопрос, на который у меня не было ответа. Я мог представить, как провёл это утро каждый из присутствующих в лифте: музыкальная шкатулка, фанфары, зарядка, отражение в зеркале, зубная щётка, витаминный раствор, ладонь на стеклянной стене, углеводный батончик, голограмма Лектора в кресле напротив. Но в график стоящей у дверей лифта девушки в чёрном пальто с биркой на воротнике явно прокрался сбой, и мне вдруг стало жутко интересно – что же случилось.

В вестибюле я нагнал её и, легонько коснувшись плеча, сказал:

– Извините, у вас бирка не снята с пальто.

От прикосновения девушка вздрогнула и недоумённо уставилась на меня, точно думая, что это глупая шутка, но затем всё же потянулась рукой к воротнику. Нащупав бирку, она опустила взгляд в пол и смущённо улыбнулась. По лицу девушки будто пробежал озорной ручеёк и смыл маску, с которой она каждый день выходила из своей квартиры. Прядь непослушных волос, проскользнув по щеке, спрятала под собой неогранённый изумруд радужки глаза, точно завесой укрыла проступающую у нижнего века синеву.

Я застыл. Она казалась совсем юной. Сейчас я не дал бы ей и семнадцати, хотя ещё минуту назад был уверен, что она всего на год или два младше меня.

– Надо же как неловко вышло. Вы… можете помочь? – девушка снова подняла взгляд на меня и смахнула мизинцем несколько прибившихся к уголку губ волос.

Её лицо вдруг снова стало взрослым.

– Да, конечно, – спохватился я и, прощупав карманы брюк, достал небольшой складной нож. Когда отрезал бирку, мне на глаза попалось несколько шерстинок на пальто. Очень странно, учитывая тот факт, что одежду из меха – искусственного и настоящего – давно уже не производят, а разрешение на содержание домашних животных для граждан нашего уровня не предусмотрено.

– Спасибо, – девушка немного замялась. – Нам ведь… по пути, верно?

Я кивнул. Если мне не изменяла память, то мы ездили одним маршрутом, правда, она выходила намного раньше, всего через пару остановок.

– Идём?

– Да, само собой, – и только мы сдвинулись с места. – О, я же не представился. Меня зовут…

– Тсс… – девушка приложила указательный палец к губам. – К чему имена?

Я не знал, что на это ответить. Она прочитала это по моему лицу и кивнула на выходящих через центральный вход жителей дома:

– Имена почти у всех нас одинаковые. Окликни кого – обернётся целая толпа. Что толку вообще их упоминать? Давайте просто поговорим.

Мы вышли из здания и побрели по вымерзшему тротуару в сторону станции. Легкий морозный ветерок играл с волосами девушки, то и дело сбивая их на лицо. Редкие снежинки витали вокруг в безумном танце, слегка покалывали мои недавно выбритые щёки, оседали на плечах. Ещё вчера в воздухе пригорода ощущался почти неуловимый запах весны, но сейчас от него не осталось и следа – за ночь погода снова сбилась с курса и теперь смотрела куда-то в сторону февраля.