И Рейна на миг потеряла связь с реальностью. «Сука, ты сука!» – зазвучал в ее ушах истеричный голос, и она на несколько мгновений почувствовала отвратительную тяжесть, навалившуюся на нее. Она была уже не в королевском замке, а в лесу, ночном заснеженном лесу, и по ее телу вновь бродили руки – руки насильника.

А потом она как вживую увидела перед собой Иогара Даттса. И обломанную ветку, черную от пропитавшей ее крови, торчащую из его живота.

И в этот самый миг ее рассудок превратился в лед, и Линнфред, только что лапавший ее грудь, отшатнулся прочь, должно быть что-то разглядев в ее лице. Что-то такое, что сильно его испугало.

А Рейна сделал шаг ему навстречу, и медленно, очень тихо произнесла, приблизив свое лицо к его настолько близко, что ощутила запах лука, идущий у него изо рта:

– Еще раз тронешь меня, тварь, и я пройдусь по твоей могиле.

С силой толкнув Линнфреда, так что он невольно сделал шаг назад, запнувшись по пути о собственные ноги, она спокойно вышла из комнаты.

И только в собственной спальне, придя наконец в себя, дала волю слезам.

В этот день Фадрик пришел домой поздно, но его жена в ожидании сидела у камина, и остывший ужин нетронутым стоял на столе. Виноватое выражение немедленно появилось на его лице, но оно быстро сменилось на изумленное, когда Рейна, стремительно вскочив, бросилась к нему и упала на колени.

– Рейна, это…

– Он душит меня. Этот город душит меня, я пленница тут, я словно в клетке, – речь ее была сбивчивой, и ему пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать все, что она говорила. – Я больше не могу, мои силы на исходе. Пожалуйста, прошу тебя, все будет так, как ты хочешь, только увези, увези меня отсюда.

Фадрик попытался поднять ее, но Рейна кулем обвисала на его руках. Он немного напрягся, проклиная свою телесную слабость, и вздрогнул от боли, пронзившей спину. Рейна немедленно вскочила, и от этого он ощутил себя еще более жалким, чем обычно.

– Рейна, что случилось?

– Ничего. Ничего не случилось, – быстро ответила она, и он понял: лучше не настаивать.

– Давай поговорим.

Они вместе прошли к столу, и она сама налила ему вина. Выглянувшая было из-за гобелена служанка была отослана прочь.

Рейна нервно крутила свой, наполовину полный бокал в руке, кусая губы. Было видно – эта эмоциональная вспышка, оставшаяся без ответа, обессилила ее. Фадрик, испытывая желание погладить жену по волосам, как погладил бы расстроенного ребенка, спросил:

– Тебе со мной плохо?

Она вскинула на него взгляд сухих, но лихорадочно блестящих глаз. Отрывисто, резко прозвучал ее ответ.

– Нет.

А потом, уже мягче:

– Мне плохо в Сильвхолле. Здесь меня ненавидят, хотя, видят боги, причина одна, и я в ней невиновна. Я задыхаюсь здесь.

Фадрик ее понимал. Он и сам чувствовал гнетущую атмосферу столицы. Города, в котором нельзя быть слабым. Чувствовал с самого рождения. Он посмотрел на жену. Она была расстроена и бледна. А для него важно, очень важно было, чтобы она по крайней мере не страдала.

А он? Разве он сам был счастлив здесь? Здесь, где он был не более чем калекой, невезучим сыном благородного лорда? Рейна – вот единственная, кто принял его со всеми недостатками без единого слова, и он, все не желавший поверить в свое счастье, теперь видел ее боль. А ей было хуже, чем ему.

– Ты ненавидишь меня? – неожиданно для самого себя робко спросил он, в страхе ожидая ответа, но она лишь покачала головой. А потом произнесла:

– Ты ни в чем не виноват. Мы оба ни в чем не виноваты. Помнишь, что я сказала тебе тогда, в день нашей свадьбы? Я твердо намерена сохранить то, что осталось от моей жизни. Пусть все они подавятся, а я буду счастливой… насколько смогу.

И, словно желая немного сгладить свою откровенность, добавила:

– Ты хороший человек, Фадрик.

И в этот момент он понял, что любит ее, что, несмотря ни на что, он влюбился в нее в ту самую первую, их брачную ночь, и нет ничего важнее для него, чем их отношения, их брак.

Рейна с затаенной надеждой следила за тем, как меняется выражение глаз ее мужа. Ей было страшно – впервые за все время, что она была за ним замужем, она о чем-то попросила и боялась, что он откажет, а потом еще и посмеется, и скажет что-то вроде того, что сказал его брат. Чтоб не рыпалась и знала свое место. Но вместо этого Фадрик обратил к ней просветлевшее лицо, одним залпом выпил вино, плескавшее в бокале, и провозгласил:

– Прощай, Сильвхолл! Молдлейты едут во Фрисм!

Его задница, судя по ощущениям, была сбита до кости. А то и еще глубже.

Ноги замерзли, хотя на качество своих сапог он раньше не жаловался. Руки не отставали от ног, но ими он, по крайней мере, мог шевелить свободно – их-то стремена не сдерживали. За три дня пути Линель успел обморозить кончик носа, и тот теперь чесался и шелушился.

Ох, если б это осталось большей из его проблем!

Приречные лорды разбиты.

Гонец прибыл вместе с рассветом, и Сильвхолл наполнился слухами, удержать которые в стенах замка не получилось бы и у самих богов.

Мрачным было то заседание Королевского Совета. Лорд Уолдер – бледный, только желваки играют на щеках – угрюмо молчал. Соблюдал тишину Хортен Борсенгьон – лорд Перрье, только поглядывал то на одного, то на другого советника, да жевал ус. В огромном зале, увешанном гобеленами и картинами, с высокими потолками и мраморным полом, с длинным столом из мореного дуба, было слышно, как пролетает муха. Было бы слышно – мухи умнее людей, и холодными зимами не летают.

Напряженность в воздухе готовилась вспыхнуть пламенем, и вспыхнула, когда лорд Эринн наконец не выдержал:

– Лорд Фисму – вот кто вина всему! Ему следовало войти в Каллье и держать оборону замка, а не шляться невесть где, ждать пока разгромят союзника, а после изображать из себя героя! Гонец сказал – их разбили как детей! Расшвыряли как котят!

– Утопили как щенят, раздавили как червей..,– скучающе вставил лорд Бриенн, и Линель порадовался, что сам не начал обсуждение разгрома. – Это все слова, слова… Важно то, что Холдстейн громит наших союзников – одного за другим, а наши основные войска настолько далеко, что ничем не могут помочь. Досадно, милорды. Сначала Кантор, а ведь было достаточно помочь лорду Эрею, и мы бы вырвали у змеи ядовитый зуб. Потом Калье… Но тут уже вина союзников, не обеспечивших Ансельму поддержки. Теперь Приречье.

– Мне показалось, или вы в чем-то упрекаете нас, милорд?

Бриенн вздрогнул – такой лед прозвучал в голосе Молдлейта. Обсуждение мгновенно закончилось. Лорд – председатель обвел присутствовавших тяжелым взглядом, обойдя вниманием лишь короля.

– У нас есть проблема, – веско промолвил лорд, – и с этим ничего не поделать. Все, что могло произойти, уже произошло. Холдстейн перешел Муор, и это факт. Его поддерживает весь север – несмотря на гибель Артейна, несмотря на казнь Каллье. И не известно, как поведут себя другие лорды, когда нога короля севера ступит на их земли.

– Как они себя поведут, как поведут, – злобно пробормотал Эринн, – известно, как они себя поведут. Как ведет себя бродячая собака в чужой стае? Либо подчиняется, либо идет на мясо!

Лорды кивнули как один, словно сговорившись.

– А где сейчас наши войска? – скучающим тоном спросил Огден Райсен.

– Пару дней назад покинули королевские земли, – ответил Бриенн.

Линель мысленно застонал, да не он один. Этот богами проклятый Холдстейн побеждал их союзников, а все, что они могли ему противопоставить – посылаемые в воздух проклятья!

Ошибки, ошибки, везде одни ошибки. Громоздились одна на другую, нависали над головой как готовый обрушиться свод. Он ведь все, все делал правильно: привлекал союзников, собрал войско, давал именно те указания, которые требовала ситуация … Ничего не получалось, все выходило из-под контроля, и проклятый Холдстейн неизменно оказывался на шаг впереди.

– Но мы ведь собираем новые войска, разве нет? – поинтересовался Хортен Борсеньгьон, до сего момента молчавший. – Мне только вчера доложили, мой управляющий отправил в Сильвхолл еще две сотни воинов. Ульпрели, насколько мне известно, обещали восемь сотен, а дали пока только пять. Мы не можем предугадать, каким путем Холдстейн направит свою армию, так может быть, поделить войска? Не отправлять вторую армию вслед первой, а повести ее иным путем? Так, рано или поздно, северяне окажутся в ловушке.