Я помог любимой выбраться из ванной. Вода в резервуаре бордового цвета бурлит, вальсирует воронкой у слива. Стекает по синюшной коже. Жидкость рвётся домой, внутрь хозяйки.

Начал с ног. Бережно вытер бескровные рёбра и спину. На влагалище проступили синевато-желтые пятна – признак высыхания. Окоченение продолжило путь до ореолов на груди, по шее и выше к кончикам губ. Любимая смотрит белесыми мутными глазами. Мышцы расслаблены, челюсть отвисла на бок, но я-то знаю: она так улыбается. Укрыл простыней, прижал к себе погреться теплом. Скромница плетётся, неловко переставляя ноги.

Сгоревшая квартира не вызывает ностальгии. Обугленные стены, огарки дивана, на котором мы так часто трахались. Нет, это сейчас не важно.

– Представляешь, любимая: мне приснилось, что ты умерла?!

Девушка с интересом повернула голову. Сшитые нитью губы прошипели, но я не разобрал. И когда комнату успели заполонить куклы? Резиновые «ляли» качают ручонками, механическим голосом ноют в унисон: «МА-МА, МА-МА, МА-МА». Запах горелой пластмассы дразнит нос.

«МА-МА, МА-МА, МА-МА». Плач становится громче, настойчивее. Теплая субстанция потекла из ушей, горят барабанные перепонки. Комната начинает вращение, пол целится в переносицу. Куклы делятся, словно клетки, множатся, сдавливают тоннами жёсткой резины. Просыпаюсь под хруст позвонков и треск дробящихся костей…

***

6 марта 2006 год

Сигодня прихадила ГЛАВНАЯ врач Лина сказала что она хочит пасматретъ на миня. Мминя памыли, адели. Главная врач оказалась старой женщиной намнога старше Лины. Она улыбалась но мне паказалось что она на миня сердица. Главная врач сказала мне здраствуй максим Я хотел поздароваца но язык анемел.

Я хател рассказть ей всё что знаю но ни мог только пустил слюну. врач сказала чтоб миня гатовили к пе-ре-воду

Лина кричала что нет я там не вызживу. врач сказала что это ни ей ришать и если будит мешать Уволит .Сказала что какая то КВОТА закон-чи-лась. Дайте нимного времини я его усынавлю сказала Лина. У тибя самой ни гроша за душой сказала главная врач.

Кагда Главная врач ушла я сказал лине что ни хачу чтоб её уволили. Она расплакалась

мама пачему изза миня все всигда плачут… я хачу умиреть но у миня это ни получается все гаварят што я для них полезен и всё.

Я вспомнил: с первого вздоха меня окружали знаки. Глазами грудничка я рассматривал цветные картинки брошюр: «ВИЧ – выход есть!», «Подари жизнь!» и прочие фальшивые лозунги адептов социальной рекламы. Создатель, ты ли пожелал, чтобы каждый день я задавал себе бинарный вопрос: жить или не жить? Бороться или сдохнуть, как нежеланный зародыш?

Как общий разум грибницы больные детки преследовали единую цель: найти лучик света в плесневелом подвале. Бороться, не сгнить.

Почему брезгливые стервы не утопили беспомощного кутёнка в ведре? Неестественно большая для новорожденного голова всплывала бы. Ноздри конвульсивно раздувались, черпали воздух. А каучуковое забрало вантуза загоняло глубже под воду, пока капельки жидкости не проникнут в лёгкие. Под предсмертный хрип растворятся в атмосфере крайние пузырьки воздуха. Ведро с посиневшим телом сольют в помойную яму вперемешку с отходами столовой.

Твари с рождения прививали, что у меня «злая» кровь. Мысль, как прион поселилась в мозгу, годами стачивала подкорку. В ноздрях по сей час теплится запах латексных перчаток. Мама, а я ведь до трёх лет ни разу не ощущал тепла и нежности человеческой руки…. Лишь холодную резину, пропахшую спиртом. Может поэтому, впоследствии, я находил последнюю пристань на дне стакана.

Мнительные медсестры истерили, если кто-нибудь поранится. Выгоняли в холодный коридор, чтобы провести тотальную обработку и кварцевание. Дезинфекция длиной в жизнь. Убивает медленно и мучительно.

Будучи ребёнком я выпускал колючки, используя главный козырь. Рисовал красным фломастером ранку на руке. Верил, что это отпугивает плохих людей, вроде оберега.

***

Истории болезней велись фиктивно. В большинстве случаев силами медсестер переписывалось что-то из ранних эпикризов других пациентов, зачастую уже покойных. Подопечные получали неправильное лечение, от которого нарушалось и без того шаткое душевное равновесие. От постоянных передозировок больные страдали паническими состояниями, наедине с внутренним зверем помышляя о суициде. Страшно подумать, что подобная терапия – чей-то план по уничтожению злокачественной опухоли человечества.

Цифровая эпоха, словно мотылёк, бьётся о стекло и кирпичные стены, но не нашла лазейку. Человек догнивает на погосте, а душа переродилась пыльной папкой в архиве. Вся жизнь в десяти-пятнадцати страницах эпикриза. Абзацы – ушедшие в пустоту годы, чернила – горечь и боль пациентов, демоны души. Жирная точка в конце вместо могильного креста. Сырой подвал архива стал братской могилой неприкаянных душ.

Врачи изображают работу, убеждая больных в том, что они больны. Ежедневный обход проводится еженедельно и напоминает снисхождение богов с Олимпа. «В аду всё спокойно»: любят шутить они между собой, распивая кофе в ординаторской.

Пациент палаты номер шесть – особенный «гость». Доктора, стервятники, вцепились в полумертвую жертву, стремясь выковырять кусочек пожирнее. От лошадиных доз психотропов и скорой потери личности парня спас незавершенный следственный процесс. Происходящее за дверями «пыточной», куда отвозят больного на допрос, тайна для непосвящённых.

Любопытство сильнее страха, подогреваемого сплетнями и байками. Я осторожно подглядывала за узником сквозь окошко.

Я была принцессой, он драконом. Но вопреки сказкам монстра заточили в башне, а Рапунцель бродит кругами, не в силах штурмовать исполинские стены. Я видела в бездонно-карих глазах тоску и страдание. Ощущала аншлаг эмоций, разрывающих изнутри. Сканировала душу: там нет зла. К чёрту слухи, его подставили!

В большом зале лояльным пациентам разрешают неазартные игры: монополию, шахматы, лото. Имеется потертая скрипка, глина, пластилин и краски. Удивительно видеть, как жестокие люди познают искусство, самовыражаются. Выходит коряво, но на десяток любителей найдётся профессионал, подаривший гениальную симфонию души доселе глухим кирпичным стенам. Хор душевнобольных может растопить даже ледяное сердце.

Пациенту палаты номер шесть изолятор, клочок пространства три на три, заменяет и дом, и мастерскую. С согласия главврача больной дважды в неделю пишет портреты простым карандашом. Озлобленный лишней работой санитар служит гарантом: безумец не пробьёт себе сонную артерию, покончив со зверской пыткой, которую фашисты в белых халатах нарекли терапией.

В руках художника бесцветные проекции лица оживают. Девушка с холста улыбается, грустит, мечтает. Временами заходится громким смехом, а в следующую секунду изображает задумчивость. Красивая, не то, что я.

Больной хранит произведения в камере, пестуя стопочку холстов, как дитя. Убираясь в палате, я любила взять портрет из стопки наугад, насладиться, помечтать, как смотрелась бы я.

Однажды, отчаявшись, я решилась украсть один на память. Я пронесу его сквозь ворота и время. Сложив лист вчетверо, на обратной стороне я заметила выведенные каллиграфическим почерком строчки.

И тот, кто грешен безвозвратно,

И тот, кто виноват сто раз

Один короткий мост «обратно»

Пока горит, найдет и шанс.

Он видел злобу и смятенье,

Когда хотелось жить ей снова,

Навстречу мнимому спасенью

Бежала вниз как от чумой больного.

Но иногда сомненья гложут

Не разобрать где правда, ложь

Кто смог остыть, тот загореться снова сможет.

Но потерявшего надежду, уже ты не вернёшь.

Пусть не молитва, но ответ поросшей золотой ржавчиной церкви. От подступивших слез пошатнулась, ногой задела стопку. Листы рассыпались. Бесполезная! Я заревела, пытаясь сложить их в том же порядке.

Внимание привлекла зеленая тетрадь. Выудила, повертела в руках. Непропорциональные буквы плывут по волнам корявых строчек. Странички детского дневника пожелтели от времени. Пометки свежие, трясущаяся кисть зашифровала сочинение под кардиограмму. С остервенением перерыла заново. Нашлась вторая тетрадь толще, затем третья. Истерика испарилась, осталось любопытство.