Но миг эйфории от спасения был слишком коротким.
-- Так это ж красноокий... -- смог вымолвить Петр. - Пес Выргызы. Живьем человека на фарш пустит. Любой им после смерти стать может.
-- А недавний случай, когда рабочий в барабан молотилки угодил... -- припомнил Савелий. - И жертва ДТП...
-- Оно самое и есть, -- обреченно и устало ответил Петр. - Еще до вас... до тебя поступало тело работницы с элеватора. Грохнулась с сорока метров. Тоже в фарш. Прежний врач тогда и уволился.
-- Чего ж красноокому-то нужно от людей? - спросил Савелий, пытаясь что-то разглядеть перед собой.
-- А это у карги спрашивать было нужно, -- с прежней злобой ответил Петр. - Она же здесь знахаркой считалась. А на самом деле выменивала жизнь за жизнь.
-- У Выргызы?
Петр промолчал.
По двери со стороны морга заскребло что-то металлическое. Когти этого пса?
-- Идти нужно, -- обреченно молвил Петр.
-- Куда? - поинтересовался Савелий. - Кругом тьма-тьмущая.
На них со всех сторон дышал лютым морозом непроглядный мрак, в котором исчезало представление о пространстве. Только у самых ног еле обозначалось светлое пятно. Как край полотнища, которое отправляет человека к смерти.
Теперь уже Петр взял врача за рукав халата и потянул. Неуверенными шагами они двинулись вперед, стараясь наступить на пятно или блик, или отсвет. Или нежданную прореху в немыслимой черноте.
-- Тьма египетская, -- пробормотал Савелий.
-- Чего? - удивился Петр.
-- Не обращай внимания, -- вымолвил Савелий. - Сейчас мы вроде должны уткнуться в больничный забор. В нем дыра, через которую я всегда пролезаю, чтобы сократить путь.
-- Не будет ни забора, ни дыры, -- зло, в полный голос ответил Петр. - В брюхе мы. У Выргызы. Или в жопе.
-- Тогда уж лучше в жопе, -- вновь попытался пошутить Савелий, пытаясь отогнать самую жуткую мысль.
-- Почему лучше-то? - Не понял Петр.
-- В этом случае по определению есть выход, -- ответил Савелий.
Ходьба причиняла мучения, словно кто-то не спеша с каждым их шагом отнимал силы, дыхание, выпивал саму жизнь. Очень хотелось упасть, стать частицей мрака и не чувствовать изматывавшее присутствие незримого кровососа.
-- Слушай, вдруг мы померли и сейчас просто переживаем посмертье? - предположил Савелий. - В него никто из коллег не верит. Однако, если б его не существовало, мы бы не слышали голоса мертвых.
-- Так ты... поорать... предлагаешь?.. - поинтересовался, останавливаясь Петр.
Савелий не различал его лица, зато ясно видел облачко пара, которое с каждым словом становилось все более незаметным в темноте.
-- А что?.. - еле переводя дух, сказал Савелий. - Может, найдется тот, кто нас услышит...
-- Ну, услышит... Нам-то что с того? - Савелий скорее понял по невнятным звукам, чем услышал слова санитара. - Что ты... скажешь... людям?
Савелий задумался. Просить помощи бесполезно. Самый ушлый из живых капнет на марлю эфиром и положит ее на восковое лицо. Он сам так делал, желая прекратить душераздирающие вопли мертвых тел. Пока не заметили коллеги и Савелия не уволили в первый раз. Или не отделит голову трупа от тела. За это его отстранили от работы на неделю, а потом просто выгнали. Да еще шепоток в спину пустили.
Предупредить о необходимой жертве кровожадному божку, Выргызе? Кто ж ему поверит-то? Он сам бабе Маше не поверил. А если б и хоть на миг принял это, то все равно бы воспротивился роли жертвы. Как она ему угрожала-то: не умрешь - пожалеешь. Шиш ей с маслом, а не его добровольная смерть. Хотя, разумеется, бесконечного во Вселенной нет. За каждым в свое время придет неведомое. И пожрет. Но сдаться самому... нет, это не про него.
Живым не понять. Они все отвергнут. Савелий однажды попробовал передать слова трупа, касавшиеся обстоятельств гибели, следаку. Он впился в них, как клещ - других зацепок не было. Раскрутил и раскрыл. Получил повышение. А Савелию сказал, морщась: "Вы бы пролечились, что ли". Да еще и наболтал кому-то, наверное, по пьяни. Савелий оказался уволенным в очередной раз, по сокращению штата. Он, самый добросовестный, дотошный и безотказный, оказался за воротами клиники!
Семья... Ее вообще не следовало заводить. К своим мукам он добавил безграничную боль за Настьку и невинное солнышко Настюшку. Такое беззащитное перед тьмой.
Ему нечего сказать живым! И думать об этом не стоит.
Меж тем твердь под ногами задрожала. Из глубин мрака над головой послышалось нечто вроде отдаленного грома.
-- Выргыза близко, -- сообщил Петр своим обычным голосом, будто темень и не душила его, лишая воздуха и сил. - Сейчас объявится. Так что готовься, Савелий Иванович. Мира уже нет... сейчас не станет и тебя.
Савелий понял, что Петр не рядом, а где-то поблизости. Не успел удивиться в перемене голоса и интонаций: санитар сейчас явно не боялся, а ждал чего-то с нетерпением. Савелий повернулся раз, другой, стараясь разглядеть бывшего товарища по посмертью. Ему на миг показалось, что мелькнули два красных огонька. Нет, вроде почудилось.
Мрак и чудовищные раскаты вдруг стали исполинским прессом, который чуть было не расплющил Савелия. Он упал. Когда все стихло, появилось ощущение тверди со всех сторон. "Меня похоронили... заживо", -- мелькнула мысль.
-- Хочешь знать, кто бабку прирезал на самом деле? - раздался над ним голос Петра. - Не хочешь, типа не важно это сейчас? Нет, Савелий Иванович, важно. Пес Выргызы ей горло развалил. Накануне выхода Великая выпускает своих псов. И они выбирают, кто кровью заплатит за то, чтобы было все как прежде. Карга эта, бабка Маша, всего лишь под ногами путалась, пыталась изменить судьбу жертв.
