"Мама, вставай, пойдём", - как мантру Михаил повторял про себя.
-Всё, закапываем, - в этот же момент подтянулись ближе какие-то мужчины.
Как гром, эти слова пронеслись по округе. Юноша жадно припал к рукам и ко лбу матери.
-Я не буду плакать. Я буду улыбаться, мамочка... Люблю тебя, - шептал он.
Сколько раз горсти мокрой земли падали на крышку гроба, столько раз, будто молотком, что-то стучало по голове. И постепенно боль от этого становилась невыносимее. Рядом постоянно всхлипывали какие-то женщины. Они что-то говорили молодому человеку и вместе с этим, не переставая, тёрли свои красные глаза. Мужчины хлопали по плечу, хмыкали и быстро уходили прочь.
Михаил смотрел на свежую могилу и понимал - это то, чего он так всю жизнь боялся. Совсем рядом стояли два креста, на них написаны одинаковые фамилии. Рядом лежат люди, которые не мыслили своё существование друг без друга. И теперь их души тоже рядом. Но тела их мертвы.
Юноша чувствовал, что часть его самого теперь тоже умерла. Если на других ветвях души ещё могли прорасти листья и распуститься бутоны, то эти никогда уже не будут в цвету. Они открыты для февральского холода и июльской жары, чистого добра и коварного зла, чудесной нежности и жгучей ненависти. Для прекрасных воспоминаний и страшного будущего...
Тётя Маша, как чуткая и понимающая женщина, даже взялась помочь соседу. Так как на поминках людей было немного, лишь соседи и некоторые коллеги по работе Олеси, еды нужно было приготовить не так много. На продукты и выпивку Михаил отдал бо́льшую часть скопленной стипендии, которую тратил только на мать.
За столом его ничто не волновало. Люди говорили, чокались, пили, закусывали.
-Миш, ну хоть пюре поешь. Глаза голодные, щёки впали.
Какая-то незнакомая женщина придвинула к нему блюдо и звонко ляпнула пюре ему на тарелку. Почему-то от этого юноше захотелось громко разрыдаться, но он вспомнил своё обещание. От каждого обращения к нему каких-то посторонних людей он всё сильнее расковыривал ранки в уголках пальцев на руках.
-Спасибо, - сдержанно ответил он, но к картофелю не притронулся.
После получаса оживлённого обеда, тётя Маша, сидевшая с Михаилом рядом, взяла его за локоть и шепнула на ухо.
-Миш, встань, скажи.
"Сказать.... А что сказать?.. Зачем уже говорить?.. Зачем это нужно?.."
Юноша машинально встал, взяв полную стопку с водкой, и начал:
-Я... - выдох, - я, правда, не знаю, что нужно сказать. Я не хочу ничего говорить... - выдох, - просто... не плачьте... улыбайтесь...
Он сел и, не отпив, стукнул дном рюмки о стол. Люди, не ожидавшие такого обращения, привыкшие к длинным, содержательным, истерическим речам, сопровождающимся плачем, вздохами и жестикуляциями, молча осушили свои стаканы. Кто-то даже удивлённо поднял брови и подумал: "Молодой, не знает как надо. Ну и пусть не узнает".
Когда все разошлись, тётя Маша помогла вымыть посуду, которую юноша машинально вытер после этого полотенцем, и решила побыть с юношей ещё несколько минут. Как обычно она села за стол, а Михаил упал в кресло-качалку.
-Что дальше делать будешь, Миш? Вернёшься в общежитие?
Он вдруг вспомнил, что, оказывается, учится в институте и вообще больше года живёт в другом городе.
-Нет, останусь тут...
"Бросить родителей не могу"
-А как же? Работать пойдёшь?
-Пойду.
-А куда?
-Не знаю, - он закрыл лицо руками.
-Ладно, чем смогу, помогу.
-Спасибо.
Через некоторое время Михаил уже сидел в опустевшем доме, даже не заметив, как ушла соседка. Прошло несколько часов. Наступала темнота, хотя ещё не было поздно.
На столе остались наполовину наполненные тарелки с едой. Тётя Маша не убрала её на случай, если юноша решит поесть.
В воздухе уже не пахло лекарствами, теперь этот запах сменился вонью от водки и дешёвой любительской колбасы. Завывающе шумел ветер, медленно капала вода в батарее, молча висели часы.
Время остановилось. В один момент на юношу обрушилась волна скорби, и он отчаянно зарыдал. Стуча по матрасу кровати кулаками, Михаил громко кричал. Казалось, от этого двигался пыльный тюль, прикрывавший небольшое окно, а картины леса у изголовья кровати качались из стороны в сторону. Слёзы, капающие на постель, образовывали мокрую лужу на простынях. Михаил закашлялся и ударил со всей силы себя в грудь.
-Ненавижу! - он повысил голос. - Почему? Что они сделали? Что я сделал? Мама!? Папа!? Что мне делать? Заберите меня! Я не могу! Что мне делать?
Вдруг он понял одну вещь. Ему показалось, что если он сейчас же не сделает кое-что, то на него обрушится ещё одна вселенская беда. Сжечь. Сжечь эту кровать. Сжечь это кресло. Они несут смерть. Он вспомнил, что на этой кровати скончалась его бабушка, а рядом сторожил покой женщины Константин, её сын. Потом ушёл отец, а в кресле сидела мать. Теперь и она умерла, а он оказался в кресле. Это не мебель, а стадии в жизни. Сначала ты сидишь за столом, вроде бы не причастный ни к чему. Потом переходишь в кресло и попадаешь в сети скорой смерти. Как ни бейся, а всё равно сляжешь на кровать. А там не жди спасения. Оттуда прямиком в иной мир.
Одна только явная и безоговорочная мысль...Сжечь...
Однако... безоговорочная ли? Противу ей в сознании всплыли и приятные воспоминания из детства. Он спал на этой кровати с мамой после обеда, когда солнце начинало особенно жарко палить, а духота настраивала на тишину и дрёму. Так было чудесно и хорошо лежать, и мечтать, и строить планы: пойти потом погулять за домом в саду или зайти к соседям во двор, поесть малины или черники, порыбачить с отцом после ужина или посмотреть фильм с мамой.... Или пригласить Свету и сразиться с ней в домино, пособирать пазл с Максимом или по очереди поиграть в приставку, устроив турнир по тетрису... Думать, а душой находиться очень далеко...
