А через какое-то время, уже после их свадьбы, в кишлак вернулся весь израненный, но всё ещё живой Равшан. Узнав, как всё обернулось, он поздравил молодожёнов и вернулся в Город, продолжать свою жизнь и службу во славу Империи, которой посвятил свою юность и жизнь.

Так Равшан, после того как сердце его было разбито, а в бороде проявилась седина, успокоился на карьере городского стражника, где вскоре, благодаря своей силе и преданности Эмиру, доказанных после очередного раскрытого заговора, достиг пика своей карьеры и стал Главным Начальником всех стражников Города. За долгие, насыщенные событиями годы его телесные и душевные раны постепенно затянулись, угли разбитого сердца угасли и покрылись пеплом воспоминаний. И теперь он с радостью встретил сына своего старого боевого товарища от своей бывшей любимой и записал его в отряд городских стражей.

Всё вроде бы было хорошо, и Равшан казался спокойным, только иногда, по ночам, изредка обходя казармы, он останавливался перед спящим юношей и, подсвечивая себе факелом, глазами, как говорится, пил воспоминания с его лица, вспоминая о своей юности и о единственной в жизни Любви. Уж очень был похож молодой парень на свою мать, Фатиму, и совсем не похож на Алима. Но тут крылся большой секрет, который настоящие мужчины, каким и являлся Равшан, обычно уносят с собой в могилу.

***

Мы снова у сгоревшего моста. Перед нами разрушенная баррикада. Повсюду трупы защитников – мирных жителей, от отчаяния взявших в руки оружие.

Приколотый саблей к перевернутой арбе, сидит однорукий Старший. К нему подходят Вожак и одноглазый воин с повязкой на глазу, рукопашник Сулейман. Он держит за шею и волосы перепачканного сажей подростка лет десяти. Подросток улыбается, он явно не в себе. Его глаза покрыты лёгким налётом безумия, изо рта капает розовая пена. Старший кашляет, отворачивает голову от взгляда ребенка. Когда он дышит и говорит, из пробитого легкого появляются кровавые пузыри:

– Это мой племянник, он болен, отпусти его.

– Зачем мне это делать?

– Нельзя обижать тех, кто родился без разума.

– Не убедил.

– Нет чести убить слабого, убей меня.

– Ты умрёшь последним, если не скажешь то, что нам нужно.

– Насреддин ночевал у нас, теперь он в соседнем селе. Дальше по дороге.

Вожак оборачивается на Сулеймана, едва заметно кивает. Тот, глядя Старшему в глаза, достает кинжал.

Старший смеётся, видно, как в глазах его угасает огонек интереса к жизни.

– Глупцы. Вам никогда не поймать Насреддина.

– Почему же?

– Он, как…  – Старший, поискал нужное слово, посмотрел на небо. – А ты поймай облако и возьми его за горло. Тогда поглядим.

– Эмир прикажет, поймаю.

***

Площадь перед дворцом Эмира. Ритм танца ускоряется до своего предела, девушки крутятся всё быстрее, их движения точны и ритмичны.

Та, что солирует в красном платье, становится похожа на языки пламени. Мы видим, как этот огонь пожирает сердце молодого стражника Фархода, не отрывающего от неё глаз. Из его кулака, сжимающего колючий стебель багрового цветка, стекает капелька крови.

***

В небольшой, всего на пять дворов, высокогорной деревне, где в доме Алима родился и вырос Фарход, так сложилось, что девушек-ровесниц не было. Так хоть и редко, но иногда бывает. Одни мальчишки, две девочки окологрудного возраста, родившиеся прошлым летом у жены Мельника, и пожилые старухи, самая молодая из которых была ровесницей его матери, Фатимы. Впервые очутившись в огромном, на его взгляд, Городе, Фарход был поражен обилием женщин. Но, так как, по восточным обычаям, все они появлялись на людях с прикрытыми паранджой лицами, женщины как таковые так и оставались для него тайной за семью печатями, что не мешало расти и набирать силу его фантазиям и догадкам. А тут такое… Городской праздник с полураздетыми танцовщицами. Получается, дорогие мои читатели, что юный воин впервые увидел девушек с открытыми лицами. И первое, что он увидел, была Гульнора, дочь кузнеца Джафара, исполняющая танец огня. Так Фарход впервые в жизни ощутил своё сердце, и пламя, вспыхнувшее в его душе, оказалось беспощадным.

Отец научил его всему, что умел – мастерски фехтовать, держаться на лошади, улыбаться, когда чувствуешь боль, и биться до последнего за то, что кажется справедливым. Фарход умел читать и писать – у его матери, Фатимы, была небольшая библиотека, доставшаяся от отца, учёного и поэта, которого дети и тем более внуки так и не застали на этом свете. Но никто из родителей не предупредил его о том, что нужно беречь своё сердце, и о том, как и каким оружием можно победить Любовь. Люди были равны в своём бессилии перед этим бедствием, как перед чумой или старостью.

***

Ночь. Ещё одно небольшое горное поселение, кишлак на четыре двора с хозяйственными пристройками, общим хлевом и амбарами. Тяжёлое от небесного свинца облако перекрывает лунный свет. У невысокого каменного колодца стоит огромный, ростом почти с осла, лохматый пёс-волкодав. Его хвост отрублен ещё в детстве, уши оборваны, как это принято у собак такой породы. Он не лает, не скалится, просто смотрит, как из тени выходит Вожак в маске и останавливается напротив. Оба пса, животное и человек, некоторое время стоят, замерев, словно статуи, потом собака вздрагивает и, оторвав взгляд от человека, повернувшись, скрывается в темноте.

Бесшумными тенями появляются воины. Первый, пару раз чиркнув кресалом, поджигает факел, от него зажигают факелы и остальные. С огнем и саблями в руках они врываются в кишлак, разбегаются по домам.

Слышны крики, удары, где-то уже полыхает огонь. Сулейман, воин с повязкой на глазу, проваливается в замаскированную сухими ветками яму-ловушку. Он падает на торчащие колья, кричит. Двое оставшихся воинов, Фируз и Ибрагим, подбежав к краю и освещая яму огнем, смотрят на агонию нанизанного на заточенные жерди товарища, потом, переглянувшись, убегают. Их остаётся всего трое.

Вожак в золотой маске выходит из амбара, вкладывает кинжал в ножны. Ещё одно разочарование, ещё одна проклятая, пустая деревня. Сколько их ещё впереди? Он видит Ибрагима, который стоит возле сложенных дров, держит в руках живую курицу. Он явно собирается свернуть ей шею, но замечает Вожака. Пёс подходит к нему, смотрит в глаза. Ибрагим бросает птицу.

– Прости, командир…

Курица, кудахча, недовольно тряся перьями, убегает. Из хижины, стоящей на самом краю поселения, доносятся крики – женский и детский плач, потом звуки ударов, хрипы и мужской смех. Что-то тяжёлое падает и разбивается внутри.

Второй воин, Фируз, подталкивая саблей, выводит из хижины босого невзрачного мужичка, по виду дехканина, с джутовым мешком на голове. Толкает его к ногам Вожака. Мужичок падает на живот. Его руки связаны за спиной, на руке драгоценный перстень, который странно смотрится на фоне нищенской одежды дехканина. Мужичок с трудом поднимается, встаёт на колени. Вожак вопросительно смотрит на воина. Фируз касается саблей пленника:

– Ходжа Насреддин, господин.

– Уверен?

– Там были женщины с детьми. Он признался, они подтвердили.

– Зачем мешок?

– Если увидят, кого взяли, захотят отбить.

– Да. Ты молодец, Фируз.

Мужичок, стоя на коленях, смотрит сквозь редкое плетение мешка на Вожака-Пса. Пёс подходит, присаживается, снимает с головы пленника мешок, рассматривает его лицо. Мы видим мужичка со спины, только затылок и свежую ссадину на нем.

– Ну, здравствуй, Ходжа. Эмир соскучился по твоим шуткам.

Мужичок плюётся, кровавый плевок попадает на маску Пса. Вожак снова надевает ему на голову мешок. Ибрагим показывает на сидящих в пыли двух седых, растрепанных старух и девочку лет шести-семи.

– Что с этими?

Вожак встаёт, достаёт красный шёлковый платок, вытирает плевок с маски.

– Оставь их живыми, Ибрагим, и ты всю оставшуюся жизнь будешь ждать удара кинжалом во сне или яда в своей пиале. И ты, и твои потомки. Тебе это надо?