— Я неуважительно повысил свой голос в обращении к Его Величеству, не сделал должной паузы после этого обращения и не склонил в покорности голову во время его святейшей речи…

— Не выдумывай, — мне отвесили легкий подзатыльник. — Что на самом деле произошло, Вильгельм?

Я тихо хрипло хохотнул, глубоко вдыхая ее запах, на какое-то время замолкая. В абсолютной тишине звук движения кадыка при сглатывании показался слишком громким.

— Я… упомянул Джорджа. Не помню, как именно, но его имя сорвалось у меня с губ словно само собой. До этого отец был даже доброжелателен.

— А ты?

— А что я? — мои руки скользнули по ее ногам вниз, и я ощутил, как она мелко задрожала и отступила на шаг назад.

— Ты не мог постоять за себя?

— Я уже говорил, что никогда не подниму руку на своего отца, тем более… Он старик. Он же от одного моего удара отправится к праотцам, о чем ты?

— Да я не о том, дурной. Ты мог как-то защититься.

— Ты ошибочно предполагаешь, что от ударов человека его комплекции можно как-то защититься, не нанеся ответный удар. Иногда мне кажется, что он бьет меня в каком-то истеричном исступлении, — я открыл глаза и медленно поднялся на ноги, едва различая фигуру сестры в полумраке.

— Он боится тебя, — она прижала ладони к груди.

— А я его — нет, — я сделал шаг к Джейн и молча поднял ее на руки, до боли сжимая пальцами ее бедро и завладевая сухими губами.

Я не делал с ней подобного никогда, но сейчас какая-то исступленная ярость, страсть и желание двигало мной, буквально наполняя с ног до головы.

Когда в комнате, захлопнув дверь, я рывком опрокинул Джейн на свою кровать, она удивленно ахнула, ощутив мои губы на своей шее. Не знаю, о чем она думала в тот момент, когда, прижимая ее руки к подушке, я целовал ее грудь, низ живота, когда касался губами ее колен, с напряженной осторожностью разводя их в стороны, слыша ее прерывистое частое дыхание, ощущая на себе ее испуганный, но затянутый каким-то новым для нее, живым желанием взгляд…

Произошедшее между нами той ночью не шло ни в какие сравнения с предыдущими нашими почти невинными развлечениями. Той самой ночью началось полное и бесповоротное мое падение.

========== Часть 6 ==========

…Но в какой-то момент все стало еще хуже, чем бывало ранее.

Как тебе известно, мать моя умерла, едва я появился из ее чрева. Несколько докторов пытались вытащить ее с того света, но было уже поздно. Так и сложилась наша маленькая традиция забывать о моем дне появления из-за недельного траура по королеве Мэри. Сколько помню себя, всегда день моего рождения ассоциировался у меня с черным цветом и горящими свечами в церкви. Мою мать похоронили в часовне в пригороде, ее тело до сих пор покоится в одном из пяти гробов в фамильном склепе, в который можно попасть лишь с обратной стороны здания, и только в ту святую неделю, которую официально объявляли черной по всему королевству.

Отец свою супругу всегда очень любил и ценил, как рассказывал мне Джордж. Мы с ним и Джейн, помнится, проводили немало времени вместе. Он покинул нас, когда мне было восемь, а Дженевре — десять. До этого времени мы успели завязать очень тесную дружбу и проникнуться к нашему брату таким восхищением, каким только младшие дети в семье способны проникнуться к старшим.

Эта часть моей семьи всегда создавала у меня ощущение спокойствия и поддержки, чего нельзя сказать о других моих родичах, толпой обступивших трон престарелого, обожавшего поклонение отца.

Джордж уехал, едва ему исполнилось восемнадцать, не предупредив о своих намерениях никого из нас, лишь ставя всех перед фактом своего отречения от трона. Это повергло в шок нас с Джейн и в гнев нашего отца. С тех пор он еще сильнее пристрастился к вину, а редкие его минуты спокойствия сменились подозревающим, отдающим паранойей молчанием.

Вечер своего двадцатидвухлетия я проводил в своей комнате, читая книги. Рано утром мы вставали в часовню, по всему замку зажигались свечи, и возносились на разных языках молитвы. В этот день мы освобождались от всех занятий, включая фехтование, поэтому какое-то время я тренировался в своей комнате, исключительно для собственного развлечения, нежели для практики, и на тот момент моя шпага покоилась рядом со мной на соседнем кресле у камина. Меня одолевала сонливость и скука, я уже давно не держал обиды за упущенные праздники, однако в эти слишком свободные и длинные дни, похожие один на другой, я не мог найти себе никакого применения.

На шкатулке было аккуратно выгравированы мое имя и оплетающая его большая лилия. Как мне рассказывали, эту шкатулку готовила заранее своему еще не родившемуся ребенку моя мать.

Поздний осенний вечер ознаменовала вспышка грома и стук ливня по закрытым ставням, слабо тянущийся из окон холод заставлял подрагивать и пригибаться уютные огоньки зажженных ближе к вечеру свечей и пламя в камине. Тогда, поежившись от дохнувшего холода, я вытянул ноги перед огнем, ощутив, что начинаю зябнуть в собственной комнате.

Я полагал, что так и засну в тепле, однако из коридора послушался глухой звук шагов и возни. Одним скорым движением я закрыл шкатулку, оборвав мелодию на середине, и прислушался к приближающемуся гомону. С ворами я сталкивался не единожды — они двигаются совершенно бесшумно, пугаясь даже своей собственной тени; прислуга же в нашем доме никогда лишний раз не нарушала тишину. Едва ли в этом королевском доме ты бы встретил даже шаркающего старика, что уж говорить о таком злом утробном рычании, которое уловил мой слух в опасной близости от дверей в комнату.

Как бы то ни было, этот коридор последние несколько лет оставался нежилым, поэтому стоило хотя бы перестраховаться, поэтому я кинул скорый взгляд на шпагу, прикидывая, с какой скоростью смогу ее при надобности схватить, и начал, было, медленно подниматься на ноги, как дверь, по привычке не запертая мной до полуночи, распахнулась с такой силой, что стоящие на комоде в канделябре свечи мгновенно погасли.

Я уже и не помнил, когда в последний раз кто-либо помимо двух-трех служанок, отвечавших за чистоту в покоях, и Джейн заходил в мою комнату, но мне всегда казалось, что, будь у меня мать, она бы любила меня навещать. Вернее, мне хотелось, чтобы так оно и было.

Однако сейчас моим глазам открылась неожиданная, заставившая меня на некоторое время опешить картина: не очень твердо стоявший на ногах отец оперся о дверной проем спиной и рывком затащил в комнату Дженевру, чья растерянность легко читалась лишь по распахнутым в удивлении глазам и большей, нежели обычно, бледности лица.

— Моя милая Джейн, смотри! Смотри! Вот он — убийца твоей матери. Перед тобой! Сейчас! — он стальной хваткой держал сестру за предплечье, тряся перед собой сжатым до побеления костяшек кулаком. Джейн перевела испуганный взгляд на меня и, видимо, прочитала в моих глазах что-то, что заставило ее едва заметно отрицательно качнуть головой. — Думаешь, я не знаю, какие грязные слухи ты распространяешь за моей спиной, щенок. Выкатил бельма свои проклятые, — буквально выплюнул он в мою сторону, с ненавистью и страхом смотря на меня, будто желая ринуться в бой, но одновременно этого сильно опасаясь.

— О чем ты говоришь? — я в примирительном жесте поднял ладони, однако внутренне напряженно ждал момента атаки. — Я не понимаю, о чем идет речь.

— Все ты знаешь и понимаешь, — на какой-то момент мне показалось, что от его дыхания до меня добрался запах алкоголя. Отец всегда предпочитал сладкое вино, однако сейчас он явно превысил свою меру.

Но я не имел ни малейшего понятия, какой проступок мне вменяли в вину. Мне подумалось, что это играет пьяный угар, ведь, как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке…

*

Робин слушал меня внимательно, не перебивая и не задавая вопросов; он молча, несколько сконфуженно смотрел в огонь костра, из которого вырывались яркие крошечные искры и водил обгоревшей палкой по пеплу.

По коридору из деревьев пробежал холодок, и юноша передернул плечами, впервые за все время моего долгого рассказа, пользуясь паузой, подавая голос: