Опроксина гневно сверкнула глазами.

– Ваша озабоченность похвальна, Анна Сергеевна, – резко осадила она свою помощницу. – Но вы вмешиваетесь не в свой вопрос. Я бы рекомендовала вам сосредоточиться на вверенных вам воспитателях, тем более, что события последних дней свидетельствуют о том, что в вашей епархии не всё благополучно. И хотя это меня и беспокоит, я не позволяю себе сомневаться в вашем выборе, нравится он мне или нет.

Анна Сергеевна вспыхнула, а после побледнела.

– Простите, мадам, – произнесла она, но в голосе её раскаяния слышно не было.

Внимательно наблюдавший за этой сценой, Дмитрий Николаевич заметил, что одна из воспитательниц, самая младшая из всех, при словах директрисы отчаянно смешалась, покраснела и потупила глаза.

Это была совсем еще молодая женщина лет двадцати пяти, стройная и миловидная. Красавицей назвать её было, пожалуй, нельзя, но лицо её привлекало спокойной благородностью черт и сдержанным достоинством. У неё были очень выразительные небесно-голубые глаза, умные, нежные и немного печальные. Держалась она напряжённее и заметно скромнее остальных воспитательниц.

Неловкую ситуацию внезапно прервал Михаил Петрович Мещеряков, учитель биологии и ветеран Аничкиной иколе.

– Дмитрий Николаевич! Фридрих Карлович! Я так понимаю, вы ведь сегодня уроков не имеете? Так может, вы будете столь любезны и поможете мне? У мне две насущные проблемы аккурат под ваши способности. Орнитологическая и герпетологическая таблицы пришли в полную негодность, может, Дмитрий Николаевич, вы будете столь любезны, что возьметесь их перерисовать? А вас, Фридрих Карлович, я бы попросил просмотреть статью в «Zoologie». Там профессор Фальцмеер опубликовал интереснейшую работу о ночных насекомых, но уж больно у герра профессора язык тяжёлый. Мне нужна консультация в плане перевода некоторых фрагментов. Не откажете, коллеги?

Руднев с Белецким, естественно, выразили свое самое активнейшее согласие помочь преподавателю биологии и покинули учительскую, где воздух все ещё звенел от яростного противостояния двух сильных и властных женщин.

Дмитрий Николаевич вошёл в класс и оробел.

Вообще-то Руднев всегда легко находил общий язык с людьми вне зависимости от их возраста, пола и положения в обществе. Его неизменная спокойная и уважительная манера общения располагала к нему людей, а сам же он, державший в разговоре известную дистанцию, умудрялся сохранять ровность при любой беседе, что также способствовало установлению доверительности.

Опыт взаимодействия с детьми у Руднева был тоже вполне успешный, но небогатый, и ограничивался поверхностным общением с чадами его знакомых, да иной раз – с уличными мальчишками, если это оказывалось необходимым в ходе расследований. Дмитрий Николаевич разговаривал с детьми без свойственных большинству взрослых снисходительности или сюсюканья, и потому в разговоре с ним дети чувствовали себя свободно, не замыкались и не тушевались.

Что до преподавания, то и тут определённый опыт у Руднева и вправду имелся, но любительские дружеские уроки давал он несистемно и преимущественно людям взрослым, чаще всего дамам.

Восемь пар детских глаз выжидательно смотрели на Дмитрия Николаевича. В иных взглядах читалось любопытство, в других – испуг, но во всех без исключения отчётливо виделось откровенное восхищение. Усмотрев это, Руднев совсем уж смешался и подумал, что Юлия Павловна, по всей видимости, не так уж и сгущала краски, говоря о возможном эффекте от его появления в жизни воспитанниц.

Дмитрий Николаевич вдохнул, собрался, придал лицу строгое выражение, а голосу – сдержанную холодность.

– Добрый день, барышни! Извольте садиться. Я ваш новый учитель изобразительных искусств. Меня зовут Дмитрий Николаевич.

Девочки тихо присели за расставленные в полукруг парты для рисования, скромно потупившись, но украдкой продолжая пожирать своего нового учителя глазами.

Это были воспитанницы третьего года обучения, одногодки Стефки Ненадович. Так уж получилось, что первый урок у Дмитрия Николаевича оказался именно в этом классе, и теперь он немного жалел об этом, поскольку собственное его волнение, которого он от себя и не ожидал, мешало его первому, и как он по опыту знал, самому важному впечатлению от свидетелей. Впрочем, воспринимать восемь двенадцатилетних девчонок как свидетелей у него тоже никак не получалось. Руднев снова вспомнил Опросину и её негативную оценку плана господина Ярцева, и был вынужден признать, что в этот момент готов был с ней согласиться.

– Сегодня мы обратимся к вопросу изображения объёмной фигуры на плоскости за счёт проекций и теней, – заставил себя продолжить Дмитрий Николаевич, он очень надеялся, что встав на художественные рельсы, обретёт свою обычную уверенность.

Руднев вынул из кармана приготовленное заранее яблоко, вырезал из него ножом для заточки карандашей дольку и композиционно выложил яблоко и дольку на белый лист бумаги, а два других белых листа поставил за ними под прямым углом.

– Итак, барышни, начнем с обозначения основных плоскостей, с которыми далее станем соотносить все линии нашей сложной фигуры. Такой способ отображение объёма на плоскости называется изометрической проекцией. Простейшая её разновидность, которую я для вас смоделировал, называется прямоугольной и на плоскости отображается тремя осями, пересекающимися под углами в сто двадцать градусов друг относительно друга. То есть три оси разбивают пространство рисунка на три равных сектора.

Руднев нарисовал мелом на доске прямоугольную изометрическую систему осей.

– Прошу вас повторять за мной в своих альбомах. На следующем уроке вам придётся рисовать уже без моей помощи.

Девочки старательно заскрипели карандашами, сосредоточившись наконец на предмете урока, а не на персоне учителя, и к Дмитрию Николаевичу вернулось утраченное ранее спокойствие.

Теперь уже он смог внимательнее присмотреться к ученицам, продолжая свои объяснения и демонстрации, практически не задумываясь. Интерес для него представляли в первую очередь четверо девочек: Елена Блохина, Наталья Леман, Ольга Оболенская и Тамара Апания. Две первые слыли самыми большими непоседами, всюду сующими свой нос, две вторые были подругами Стефки. Всю эту информацию Руднев узнал ещё накануне из разговора с воспитательницей третьегодок, той самой молодой и голубоглазой. Звали её Анастасией Аркадьевной Волжиной.

Впрочем, предыдущий день оказался для Руднева и Белецкого богатым и на другие интереснейшие разговоры.

Когда биолог, Михаил Петрович Мещеряков, избавил Руднева и Белецкого от необходимости присутствовать при нелицеприятной сцене между начальницей и инспектрисой, новоявленные учителя Аничкиной иколе получили первую возможность узнать подноготную благородного пансиона.

– Не принимайте близко к сердцу нападки Анны Сергеевны, – посоветовал Мещеряков, проводив друзей в свой кабинет, забитый невероятным количеством чучел всевозможной живности, в том числе диковиной для наших российских земель. – Она со всеми так, не то, что только с вами. Эта женщина наша местная Немезида, только уж больно усердная в своём служении.

– Мне показалось, у неё сложные отношения с Юлией Павловной, – заметил Руднев.

– Вам не показалось, Дмитрий Николаевич. Они как кошка с собакой.

– Почему же Опросина это терпит?

– Тут вопрос политический. Юлия Павловна уже в немалых годах и попечители поговаривают, что пансиону требуется новая начальница, помоложе. Естественно, абы кому они школу ни за что не передадут, а лишь даме, знающей здесь всё вдоль и поперёк. Белова – ставленница от попечителей с перспективой замены Опросиной. Попытайся Юлия Павловна воспротивиться решению попечительского совета, это может ускорить её отставку, а она, простите за гусарское сравнение, как старая боевая лошадь, рассчитывает умереть в строю. Что до Анны Сергеевны, то она женщина с амбициями. Служила фрейлиной при Алисе. Говорят, имела виды выбиться в статс-дамы, а то и в гофмейстерины, да что-то у неё там не сложилось, вот и определили её в Аничкину иколе за прислугой да воспитательницами присматривать, но, правда, с серьезной перспективой. Только, как по мне, перспектива для неё эта кажется уж слишком далёкой, а нынешнее своё положение она воспринимает едва ли не унизительным для себя.